Вот и на выборах Верх-Исетского волостного земства эсеры захватили трибуну.
— Что такое волостное земство, которое мы сегодня выбираем? — голос Кобякова истерически вздрагивал. — Это орган, исполняющий решения нашего народного правительства! Нам нужно, чтобы на нас надеялись.
Пронзительный свист остановил оратора.
Малышев крикнул:
— Долой с трибуны! — и рванулся вперед: нужно оборвать глумление над доверием рабочих.
— Иван Михайлович, скажи ему!
— Скажу! — по привычке Малышев пригладил волосы. — Эсер Кобяков ратует за свое эсеровское правительство, а каково положение народа?! Корнилов-генерал хочет власти и крови! Хотят голодом страну задушить. Заводы закрываются. Всюду карательные отряды, убийства, тюрьмы! — негодование и скорбь душили Малышева. — А они предлагают принять присягу Временному правительству?! Да свергнуть его надо, а не присягать!
Раздались одинокие визгливые крики:
— Лишить его слова!
— Долой!
Малышев увидел исказившееся лицо Кобякова, его бесстыдные глаза и рассмеялся: «Да разве можно отступить?»
Один за другим поднимались на трибуну большевики.
— Долой эсеров!
— Долой саботажников!
Выскочил на трибуну Евдокимов. Голос высокий, отрывистый.
— Сколько крови пролито в эту войну! Эта кровь призывает к отмщению! Только продолжая воевать, мы спасем нашу свободу!
В ответ слышался оглушительный свист:
— Уйдешь с трибуны, или тебя снять?!
— Иди, подводи «дебет-кредит» купцам Агафуровым, бухгалтер!
— Малышев не член земства! — Злая вызывающая улыбка перекосила Кобякову лицо.
— Вон с собрания!
— Сами уходите!
— Предатели!
Грозный шум нарастал. Кто-то уже двигался на Кобякова грудью, подталкивая его к выходу.
Эсеры вскочили с мест, покинули собрание.
— Они думают, мы без них погибнем!
— Иван Михайлович, веди!
Собрание продолжалось.
Скоро эсеры один за другим начали возвращаться, трусливо пряча глаза, просили:
— Разрешите…
— Мы согласны участвовать в выборах Верх-Исетской волостной управы.
Большевики насторожились: хитры их враги. Что они выкинут сейчас, трудно предвидеть.
Огласили требование о переходе власти к Советам.
Кобяков вежливо улыбнулся и сжал кулаки.
…Наташа гордо смотрела на мужа: и она много успевает сделать. Она делегат второго съезда Уральского Совета. Съезд призвал рабочих провести первого сентября однодневную всеобщую стачку.
— Мы решили протестовать против наступающей контрреволюции! Мы призываем к вооруженному восстанию против буржуев! — рассказывала она мужу.
Иван Михайлович засмеялся:
— Ты забыла, что я тоже делегат съезда, и я тоже протестую и призываю и буду, как все, проводить стачку.
Наташа подтвердила:
— Да, Ваня, мы вместе! Понимаешь, вместе! Мы и на митинг пойдем теперь как равные!
…Но в день стачки, с утра, Наташа была бледна, долго лежала в постели.
— Что с тобой? — озабочено допытывался Иван.
Беглая недоумевающая улыбка скользнула по ее лицу.
— Я не возьму тебя сегодня на митинг.
Она противилась, была рассеянна и словно прислушивалась к чему-то.
— Потом мне все расскажешь? — попросила она.
— Как всегда. Только если я задержусь, пожалуйста, не думай, что я встречаюсь с Наденькой!
— Ну сколько ты меня будешь упрекать?!
— Я ушел. Даже позволяю тебе лежа читать, потому что ты отвыкла быть одна…
— А я не одна останусь.
— То есть?
— Я останусь с сыночком или с дочуркой…
— Наташа?! — воскликнул Иван Михайлович, привлекая ее к себе.
— Иди, не беспокойся.
Иван не успел уйти, как в квартиру вбежал Мрачковский:
— Вы с ума сошли, Иван! Стачка принесет нам только вред, усилит корниловщину, она против Временного правительства… Надо мирно взять власть! — Сергей вернулся только что из командировки и не знал последних событий.
Иван строго спросил:
— Ты что в сторону свернул, Сергей?
Тот возмущенно поглядел на него, ничего не сказав, ушел так же внезапно, как появился.
«Неужели закачался? «Мирно взять власть!» Не ужели не понимает, что мирно взять власть рабочим не удастся! Но мы возьмем власть! К нам прибывают новые люди: никогда столько рабочих не вступало в партию. Народ старается сплотиться вокруг нас».
…По гудку к Верх-Исетскому заводу, как всегда потянулись рабочие.
— Денек-то выдался какой! Небушко помогает.
Небо было совсем молодым, точно не стоял сейчас сентябрь, точно не прошли недавно дожди.
Навстречу из завода шли люди с ночной смены и тоже задерживались на площади. Собрались все смены. То один, то другой рабочий вскакивал на тумбу.
— Правители обнаглели, забылись! Долой капиталистов! Долой каторжные законы! Долой смертную казнь!
И кто бы ни говорил, каждый приветствовал Советы, мир, пролетарскую революцию.
Малышев вглядывался в лица собравшихся: ни одного меньшевика, ни одного эсера! Спрятались, голубчики, притихли!
Он говорил о политике Временного правительства, о соглашателях-меньшевиках и эсерах, о необходимости как можно скорее взять и передать в руки Совета власть.
Взметнулись над головами руки: проголосовали. Все требовали смены правительства, кричали:
— Охрану труда! Рабочий контроль!
— Мир! Требуем мира!
Лозунги провозглашались только большевистские. Даже Мрачковский выкрикнул, стоя у трибуны:
— О созыве Всероссийского съезда Советов надо требовать!
Иван усмехнулся:
«Так-то лучше! Не-ет, тебя ни на шаг отпускать нельзя, чтоб не завихрило…»
XXIV
Октябрьские ветры мели по взъерошенным улицам сухой лист и щебень, задирали подолы, сшибали с ног. Мятежное небо, казалось, кружилось, бежали свинцовые облака, обгоняя друг друга, менялись местами, как в бесовском хороводе. Деревья протягивали к ним голые ветки. И люди тоже бежали, бежали, — все в одном направлении, к комитету большевиков.
Малышев на крыльце, взволнованный решительной минутой, которую ждали, говорил:
— Ненавистное Временное правительство свергнуто! Пришла на смену ему новая, действительно революционная власть! Да здравствует мир между народами! Предлагается местным Советам взять власть в свои руки. Всякое сопротивление подавлять оружием!
Почти одновременно по всем площадям над каждой толпой, перед которой выступали большевики, вспыхивали над головами рабочих красные флаги; город весь трепетал заревом. Здания правительственных учреждений немедленно были заняты рабочими дружинами. На груди у каждого дружинника красный бант.
В доме Поклевского необычайная суета. Слышны голоса, стук дверей. Лица то радостно-оживленные, то недоверчивые.
Кобяков в коридоре кричал:
— Они думают, так и взяли власть! Да ведь большевистская партия изжила себя! Маркс тоже изжил себя! У кого учиться?
— Не у тебя! — отозвались из комнаты большевики. Спорить с ним в эти дни было некогда.
Над толпой ветром разносились листы бумаги: с чердаков притихших особняков чьи-то руки бросали листовки:
«Революция разгромлена! На Урал движутся эшелоны с войсками Керенского».
Листки падали и падали над городом, над каждым митингом.
— Меньшевики и эсеры действуют… — сказал Иван в комитете. — Но если эти сообщения о Керенском и окажутся верными, то мы все равно свалим под откос эшелоны, которые будут против нас двинуты!
В комитет приходили все новые группы рабочих. Говорили громко и нервно. Смеялись отрывисто.
Дня через два у комитета прекратилась связь: ни звонков, ни газет, ни сводок о событиях в стране. Бастовали почтовые и телеграфные работники, не желая признавать правительство рабочих. Петр Ермаков поехал за газетами на вокзал. Такое больше терпеть нельзя.
Дружинники Ермакова и матросы Хохрякова осадили здание почты. Малышев направил туда Мовшензона с комсомольцами. Вооруженные и строгие, ребята стали у аппаратов.
