В окружении иноверцев он, конечно, чувствовал себя не совсем уверенно, не как у себя на Староеврейской, но турки и татары, обитатели Сарацинской, испытывали тайный страх перед еврейским мудрецом. Они приписывали почтенному рабби умение творить чудеса, превращать людей в жаб и мышей, летать по ночному Львову (Селим, отец Фатиха Кёпе, клялся в кофейне, будто однажды видел фигуру Нехемии, зависшую в воздухе над крышами), а потому не решались обмануть и обсчитать.
К тому же, после возвращения Нехемии из Стамбула, львивцы стали считать его настоящим праведником, не побоявшимся ради истины притвориться турком, проникнуть в покои султана и рассказать ему всю подноготную Измирского авантюриста. Сделав то, чего так и не смог добиться его дед, рабби Давид Алеви, тоже беседовавший с Шабтаем Цви, Нехемия Коэн купался в волнах славы. Ореол человека, изобличившего самого Шабтая Цви, всегда сопровождал Коэна. Его имя с восторгом произносилось не только в пределах еврейского квартала…
Редкий день Нехемия Коэн не ходил на Поганку. Если же такое случалось, то тогда все понимали, что либо он заболел, либо произошло нечто из ряда вон выходящее. Турецкие лавочники вздыхали — и ждали возвращения Коэна, святого человека, у которого было столько проблем.
В тот день, пока Леви напрасно ждал появления рабби и почти до самой темноты не спешил вешать замок на дверь лавки, Нехемия Коэн вышел из синагоги Нахмановичей и отправился, нет, не на Поганско-Сарацинскую улицу, а совсем в другое место, в костел иезуитов. Где и пробыл почти до вечера, едва не опоздав на чтение «Маарив».
Какие дела могли быть у благочестивого иудея, знатока Каббалы с проклинаемым всеми «Орденом Иисуса»? Что связывало Нехемию с патером Несвецким, которого даже очень экзальтированные католички полагали изувером?
Сейчас узнаете. Несколько лет тому назад, в 1663-м, львовские иезуиты добились того, чего они столь долго ждали, и о чем пришлось просить их покровителя, графа Ольгерда Липицкого — еврейского погрома. Погром вышел, по мнению иезуитов, неудачный, поэтому эту историю постарались поскорее замять. Однако граф затаил на общину, ограбление которой не принесло ему ожидаемых денег, страшную обиду. Он обложил евреев огромными налогами, судил неправедно, вымогал взятки, самодурствовал так, что многие богатые купцы поспешили покинуть Львив. Гетто беднело на глазах. Жадный граф буквально высасывал из евреев деньги, как вурдалак кровь, и чем дольше это тянулось, тем труднее жилось на Староеврейской улице. В синагоге без перерыва возносились молитвы, больше похожие на плачи, где все евреи — мужчины, женщины, дети, в общем порыве, не жалея глоток, выкрикивали покаянные строки. За какие грехи Ты покарал нас, Господи, — вопили они, — тем, что послал графа Липицкого?! Неужели не прикажешь польскому королю отнять у графа ключи от города? Иначе он замучает нас до смерти…
Однажды молодой Нехемия Коэн, стоявший в тени своего великого деда,
Давида Алеви, услышал разговор двух купцов, приехавших из Эдирне.
Они упоминали имя некого Шабтая Цви, уроженца Измира, обладающего невероятной властью над евреями Высокой Порты и даже — жутко вымолвить — почитаемого своими единомышленниками за Машиаха.
Купцы уверяли, будто Шабтай — великий каббалист и может выполнить любое желание. Хочешь гору золота — пожалуйста, хочешь стать великим визирем — попроси Шабтая, он исполнит.
Нехемия насторожился. Уж что-то, а Каббалу нельзя путать с домашней магией, используя свои силы для решения мирских задач. Даже его дед, бедствовавший в молодости, предпочитал голодать, но не произносить заклинания, благодаря чему пустой стол мог наполниться изысканными — и кошерными — яствами. Нищий, живущий на мизерную плату меламеда, собираемую такими же несчастными родителями его учеников, Давид Алеви ни разу не прибегнул к столь постыдному способу насытить желудок. И внука учил тому же. Поэтому Нехемия с опаской отнесся к предложению купцов передать Шабтаю Цви письмо от евреев Львова, где они просили сместить ненавистного графа Липицкого и отдать управление городом в руки любого, кто был бы терпим к иноверцам. Но все-таки это письмо львовские евреи написали, даже вложили в него три травинки, вырванные с превеликой осторожностью у окон графского особняка, в небольшом рукотворном парке a l’anglaise, охраняемого злющими псами. Уже в тот момент Нехемия предчувствовал, что последствия письма окажутся ужаснее издевательств Липицкого, друга иезуитов.
Но письмо попало в руки Шабтая Цви, он поколдовал над травинками, прошептал какие-то бессвязные заговоры, и в тот же день граф Липицкий немедленно умер. Его похоронили, а сплетни, ходившие вокруг его противостояния с евреями, успели долететь до ушей иезуитов, больше всех скорбевших о потере союзника. И те три злосчастные травинки, упоминавшиеся всеми, кто даже не присутствовал при написании того письма Шабтаю Цви, стали веским доказательством, что евреи извели графа колдовскими заговорами, взятыми из тайных «черных книг». Все признаки страшных ритуалов налицо: травинки из парка, где ходил покойный, еврейские проклятия, посылаемые графу в синагоге, наконец, письмо с просьбой к могущественному чародею помочь душе Липицкого расстаться с телом. Тем более что в последние дни граф выглядел плохо, и кто-то сказал, что, возможно, на него навели порчу… Над евреями Львива повисло обвинение куда опаснее просрочки платежей. Ведовство! Черная магия! Волшебные манускрипты, одним словом которых ничего не стоит убить наповал!
Идея обвинить рабби Нехемию Коэна в проведении чудовищного обряда, убившего графа, принадлежала патеру Игнатию Несвецкому, иезуиту, человеку желчному, упрямому да к тому же рьяному антисемиту. Его давно бесило, что евреи Львива пользовались по королевскому указу (привилегию) особыми правами и их нельзя насильно окрестить, ибо привилегий разрешал им придерживаться веры отцов. Конечно, если какой-нибудь еврей сам, по доброй воле, захочет перейти в христианство, на этот счет в привилегии ничего не написано, но такие случаи бывали крайне редко. За всю свою жизнь иезуит Несвецкий только один раз крестил иудея, и то номинального, мальчика-найденыша, выросшего среди поляков, не знавшего ни родного языка, ни религии. Надеяться, что к одному крещеному еврею вскоре прибавиться еще один, для такого прославленного сеятеля веры, как иезуит Несвецкий, было настоящим позором. К тому же из Рима приходили тревожные письма. Над патером, растрачивающим свой миссионерский пыл впустую, жестоко потешались приятели по иезуитской коллегии, а начальство требовало обращать евреев. Несвецкий страдал. Когда он попросил у кардинала разрешение отправиться в Азию проповедовать туркам, кардинал засмеялся и сказал: зачем вам ехать далеко? В Львиве живет немало евреев, займитесь ими. Да и турки у вас тоже есть…
Но как заняться крещением тех, кто этого нисколько не желает?
И Несвецкий — на то он иезуит, чтобы не теряться — придумал. Иезуиты инициируют долгое судебное разбирательство по делу о смерти графа Липицкого, призовет к ответу Нехемию Коэна, заставят свидетельствовать против него других евреев, старых противников Коэна, например, Лейбу по прозвищу Хемдас Цви, фанатичного саббатианца, или пригласить кого-нибудь из Кракова. Патер знал, что мистики Кракова исстари конкурируют с мистиками Львова и отношения у них всегда натянутые, может, оттого, что, как бы они не ругались, лучшие каббалисты живут в Праге, а Краков и Львов дерутся за место второго оккультного города Европы. А затем, когда положение покажется совсем безвыходным, и рабби начнет молить о пощаде, Несвецкий предложит ему тайную сделку. Нехемия Коэн должен будет отдать своего любимого сына Менделя, благонравного умницу. на воспитание в «Орден Иисуса».
Сразу после того, как юный Мендель Коэн наденет на шею латинский крест, его отец получит свободу, а с евреев города Льва снимется «за недоказанностью» обвинение в чернокнижии. Так же семейству Коэнов выплатят из городской казны все судебные издержки и компенсацию за время, проведенное в тюремных подвалах. Золотая голова Менделя Коэна понадобится иезуитам: кто, как не он, впитавший с младенчества дух изощренной казуистики, великолепный трактователь, сможет возвысить католическую церковь, придать ей ученый лоск и влить свежую еврейскую кровь в затхлое болото схоластических построений? Риму нужен еврейский ум — аналитический, коварный, строгий. Заполучив сына Коэна, патер Несвецкий быстро продвинется по орденской лестнице, восстановит былую славу — и кто знает, может, станет кардиналом?
