Светила луна. Длинная холщовая рубашка Сары задевала верхушки елей, но она не чувствовала холода, несясь на совах все дальше и дальше. Вот уже скрылся из виду монастырь, горят огни редких деревушек, остались позади страшные разбойничьи чащобы. Нет больше ни нудных песнопений на латыни, ни долгих сидений за пяльцами, ни злых наставниц, требующих, чтобы Сара, дочь раввина Меера, стала истовой католичкой. Все ушло.

Сара простила монашкам былые обиды и слезы. Они хотели как лучше, решила беглянка, рассматривая необъятные поля, поэтому и мучили.

А девочки если и обижали меня, то не со зла, многие из них ведь тоже еврейки, такие же сиротки…

Полет на совах продолжался недолго. Набрав скорость, совы пролетали воеводство за воеводством. Показались огни Кракова. Немного не долетая до него, совы начали резко снижаться. Сара завизжала. Казалось, что она упадет и разобьется насмерть. Земля приближалась.

— Шма, Исраэль, — закричала девчушка, — потише, совушки, я упаду!

Но совы очень ласково опустили Сару на мягкую траву — и исчезли.

… Очнулась Сара нескоро. До нее донеслись какие-то голоса, чудилось, будто люди говорят о ней как о мертвой, да еще по-польски, отчаянно ругаются, удивляются, даже прикасаются руками к груди, чтобы проверить, бьется ли сердце. Она не сразу смогла пробудиться от долгого, похожего на смерть, сна. Еле-еле, с трудом преодолевая себя, Сара открыла глаза и приподнялась, опираясь на тоненькие локти. Рубашка ее была совсем изодрана и открывала смуглое полудетское тельце, покрытое персиковым пушком, черные волосы спутаны в адские колтуны, лицо поцарапано и испачкано. Ей предстала печальная картина. У белых носилок, в которых лежал завернутый в саван покойник, столпились люди.

Они показывали на Сару пальцами, недоумевали и пытались ее поднять с травы.

— Откуда она? — спрашивали пришедшие хоронить умершего столяра.

— Мы никогда ее не видели! Странно — недоумевало погребальное общество, «Хевра кадиша», стучавшее в нетерпении лопатами, — и откуда такая взялась?

Сквозь толпу протиснулась толстая женщина. Она кричала, размахивая руками, и пыталась подойти к Саре поближе.

— Отойдите, бесстыдники! Не видите, что кто-то надругался над девочкой и бросил тут. Дайте я ее заверну в свою шаль и перенесу, а то она совсем слабенькая, кожа да кости, еще простудится.

Женщина подобралась к Саре, накрыла ее длинной пестрой шалью, обняла и спросила:

— Кто ты?

— Я — Сара, дочь раввина Меера из местечка Поляницы.

Люди, забывшие о похоронах, замотали головами, так как местечко с таким названием располагалось очень далеко от Кракова.

— Этой ночью меня перенесли на своих крыльях две совы — добавила Сара, дрожа от ужаса.

— А где ты жила раньше? — поинтересовалась женщина.

— В монастыре бенедектинок — сказала она.

— Она больная, не в себе, и бредит. Да у нее жар!

— Еще бы! Всю ночь летать на совах!

— Она дурочка, а какие-то твари утащили ее, издевались, пользуясь болезнью…. Погодите, мы их еще поймаем!

— Жутко представить, если б на ее месте оказалась моя Рохл!

— Бедняжка, она вся в крови, в синяках, в ранах.

— Несите ее в дом пирожницы Хаи.

— Какая она легкая, точно пушинка!

Сара прожила у пирожницы Хаи несколько месяцев.

Раны ее заросли, история с неожиданным появлением Сары на кладбище стала забываться (хотя в местечке о ней судачили немало), и она стала помогать месить тесто, носить воду, поддерживать огонь в большой печи.

Еврейская община собрала деньги, чтобы купить Саре башмаки, платье и белье. Молочница приносила ей молоко, портниха из соседнего местечка Вижовницы обещала взять девочку к себе в ученицы, узнав, что Сара умеет справляться с иголками и нитками. О том, что ей довелось пережить, Сара предпочитала сначала отмалчиваться, но потом решила поделиться. Суровые нравы монастыря, где ее держали силой, пережитые несчастья и невероятное спасение Сары произвели на жителей местечка такое впечатление, что они захотели устроить горемычной сиротке нормальную жизнь. Сара подрастала, обещая стать весьма красивой, и оставлять такую многообещающую невесту без завидного жениха было уже неловко.

В субботу раввин объявил, что есть отличный способ искупить грехи: дать приданое сиротке Саре. И люди стали приносить ей кто домашнюю утварь, кто ткани, кто деньги. Одна женщина подарила Саре дойную козочку, а торговец лесом — бревна для постройки дома.

Теперь, казалось, судьба ее устроена, после осенних праздников хупу сделают, да и паренек один Саре понравился, Вевл, сын шорника, то и дело забегал к пирожнице Хае, спрашивал: а Сара не выйдет?

И брала Хая ухват, гнала Вевла, крича, что повадился смотреть на сиротыну, но смеялась, приговаривая: погоди, парень, до осени!

Все, казалось бы, ясно и изменению не подлежит. Но..

В тот вечер мимо местечка проезжала карета пана Стаха Радзивилла, и как нарочно, прямо перед самыми дверьми старой синагоги, у нее отвалилось колесо. Встала карета посреди дороги, и ни туда, ни сюда. Выскочил из кареты в бобровой шубе пан злой-презлой, на кучера ругается, опаздываем, скорее чини! Кучер колесо привинчивает, торопится, а рядом синагога, и в ее окнах горят свечи. Смотрит пан Радзивилл в окно, и видит: стоит в синагоге перед скрижалями девушка, милая личиком, смуглая, черноволосая, а над верхней губой у нее родинка, и шепчет что-то по-еврейски.

Какой цветочек в этом Сионе расцвел, подумал пан, краше не бывает.

Подошла — вот глупая — Сара поближе к окну, на богатую карету поглядеть, и рассматривал ее Радзивилл, как публичную девку, на продажу выставленную, сквозь стекло ошалевая.

Вскипела шляхетская кровь, загорелся пан, заберу, думает, жидовочку, сладкую пташку, одену ее в шелка, завешу золотом. Никакого удержу не знал Радзивилл, когда речь шла о девушках, и распахнул дверь синагоги…

В страхе попятились евреи, поняв, кого надо сластолюбцу пану, задергались огни свечей, зашумели.

— Так, пся крев! — крикнул Стах Радзивилл, сюда мне панночку, и чтоб никаких жалоб! Я ваш господин, вы мои жидки, хочу караю, хочу милую!

Схватил Сару за руку, приказал слуге завернуть в медвежью полость и увез. Сара в меху вырывалась, задыхаясь от запаха звериной шкуры, царапалась. Но неумолим был пан Радзивилл, не сжалился.

Разве есть что-то, чего нельзя Радзивиллам? Ничего. Все им можно.

Велик, могуч и влиятелен в Польше и Литве род Радзивиллов. Славятся они своей политической властью, едва ли не равной королям, несметными сокровищами, а так же на удивление тяжелыми и склочными характерами. Вредность Радзивиллов давно уже стала легендой, в городах и местечках часто можно услышать: он противен, как Радзивилл, или она упрямая, будто Радзивиллиха.

Каждый отпрыск Радзивиллового корня своим долгом считал устроить какое-нибудь скандальное дело. Но куролесить, как куролесили на последние деньги простые шляхтичи, Радзивиллам казалось недостойным. Нужно сделать нечто такое, что осталось б в памяти потомков и вызывало б суеверный ужас. Одни Радзивиллы затевали битвы, менявшие ход истории, другие закатывали недельные пиры, на которых съедались звери со всей округи, третьи сочиняли стихи или описывали собственные подвиги в длинных мемуарах. Еще их отличала особая страстность к женскому полу, благодаря чему во всех подвластных им землях бегали маленькие рыжие или рыжеватые детишки, беззаконная кровь Радзвиллов.

Но Николай Кшиштоф Радзвилл, прозванный Сиротка, в начале 17 века захотел — ни много, ни мало — избавить свой род от тяготеющего над ним древнего проклятия. О несчастьях, сопровождавших историю этой семьи с давних времен, придется рассказывать долго, непременно в душную летнюю ночь перед грозой, когда черные тучи пронзают яркие желтые молнии, в воздухе носится мистический ужас, а летучие мыши, висящие на толстых стенах родового замка, боязливо попискивают от громовых раскатов. Зажгите свечку, откройте ветхий манускрипт, писанный на пергаменте лиловыми чернилами, сдвиньте с колен любимую кошечку — иначе от страха ее зеленые глаза засверкают фосфором.