— Тяжело ребятам, — думал Новосельцев. — Если и сегодня под Керчью не высадят десант, то совсем худо придется.

А Таня, наверное, там… За истекшие сутки Новосельцев не раз вспоминал о ней. Хотелось верить, что все окончится благополучно, что Таня жива и невредима, что впереди радостная встреча. Но какой-то внутренний голос нашептывал другие слова, и Виктору становилось не по себе.

Отгоняя тревожные мысли, Новосельцев сошел с мостика и направился к новому боцману Рублеву, стоящему у пулемета.

Рублев переминался с ноги на ногу, голову втянул в плечи. Когда Новосельцев подошел к нему, он встал по команде «смирно» и доложил:

— Все в порядке, товарищ старший лейтенант.

О Рублеве говорили, что это знающий свое дело и дисциплинированный моряк, но иногда не в меру строгий к матросам. На корабль Новосельцева он пришел утром, был хмур и неразговорчив. Новосельцев помнил, каким когда-то был комендор Пушкарев, как трудно входил в новую морскую семью, и поэтому к Рублеву отнесся с пониманием. Днем разговаривать с ним пришлось мало, только о корабельных делах. Какой у него характер, из какой семьи, женат ли — об этом узнает позже.

— Холодок пробирает, боцман?

— Есть немного. Терпеть можно.

— Не стойте навытяжку. Продолжайте пританцовывать.

— Есть продолжать пританцовывать, — уже весело отозвался Рублев, начиная опять переминаться. — Моряк — это такой человек, товарищ командир, которого вода обмывает, ветер продувает, жар прокаляет, а он в ус не дует. А ежели слабина в нем появится, то это уже не моряк, такого на берег списывай. К морю надо уважение иметь.

«Рассуждает, как настоящий мореман», — с одобрением подумал Новосельцев и спросил:

— Ваш отец тоже моряком был?

— Балтиец. Смольный охранял во время революции.

— Жив?

Лицо Рублева посуровело.

— Вам уже сказали? — изменившимся голосом спросил он.

— Что именно?

— Про отца.

— Ничего и никто не говорил.

— Так скажут, — с плохо скрытой грустью сказал Рублев.

В это время сигнальщик доложил:

— На зюйд-весте шум моторов!

Новосельцев взбежал на мостик и всмотрелся в темноту. Вскоре увидел силуэты немецких катеров. Расстояние между ними и морскими охотниками быстро сокращалось.

— Позади катеров два БДБ! — крикнул сигнальщик.

Новосельцев тоже увидел их и невольно вздрогнул, почувствовав, как внутри его все напряглось. Эти быстроходные бронированные баржи вооружены скорострельными пушками. Легкому морскому охотнику, не имеющему брони, трудно вести бой с плавучей бронированной батареей.

Но бой вести необходимо, нельзя пропускать вражеские катера и бронебаржи в район высадки десанта. Новосельцев быстро набросал шифрованную телеграмму о появлении кораблей противника и вручил радисту.

— Товарищи матросы и старшины, — громким, но спокойным голосом сказал он в мегафон. — Предстоит неравный бой. Помните нашу клятву перед Родиной — драться по-черноморски, до последнего дыхания. Я уверен в вас. Сейчас атакуем головной катер. Весь огонь по нему!

Он перевел ручку машинного телеграфа на «полный вперед».

С вражеских катеров к охотнику потянулись желтые линии пулеметных трасс. Но Новосельцев пока не приказывал открывать ответного огня, решив подойти на более близкую дистанцию.

Моторы ревели, шумели волны, разрезаемые кораблем, и было в этих привычных звуках что-то успокаивающее и в то же время зловещее, напоминающее о предстоящей жестокой схватке.

Не сворачивая, морской охотник несся прямо на флагманский катер. Видимо, командир того корабля не обладал крепкими нервами и решил, что советский катер идет на таран. Он отвернул, подставив на несколько мгновений свой борт. Этих мгновений было достаточно для того, чтобы комендор кормового орудия выстрелил. Выстрел оказался точным. Катер словно споткнулся, закружил бестолково, и в этот момент выстрелил комендор носового орудия. Снаряд угодил в бензоцистерну. Раздался сильный взрыв, и катер развалился на куски.

«Отличное начало», — подумал Новосельцев и приказал повернуть корабль направо, в сторону другого катера.

Слева послышались орудийные выстрелы. Новосельцев увидел, что там завязал бой Кожемякин. Ему помогать не надо, справится сам.

Вражеский катер шел на небольшой скорости, и Новосельцев решил, что он подбит. Надо догнать его.

Палуба тряслась от бешено работающих моторов, однако расстояние между кораблями не сокращалось. Новосельцев вызвал механика:

— Давай полный газ! До предела! Надо догнать!

Ивлев доложил:

— Подшипники перегрелись, товарищ командир. Больше нельзя.

— Держать на пределе!

— Есть держать на пределе, — не очень-то охотно повторил приказание Ивлев.

Петляя и ускоряя ход, гитлеровский катер не прекращал стрелять из пулеметов. Упал подносчик снарядов носового орудия Вася Кравцов.

Молчавшие до сих пор бронебаржи открыли огонь по морским охотникам. На воде появились всплески от рвущихся снарядов. Слева раздался сильный взрыв, огненная вспышка озарила море. Новосельцев оглянулся. Взорвался вражеский катер, корабль Кожемякина разворачивался вправо.

Догнать торпедный катер гитлеровцев не удалось. Он скрылся в темноте, прекратив огонь.

«Ну и хрен с тобой», — ругнулся Новосельцев и приказал сбавить ход корабля.

Морской охотник отошел от бронебарж, и по нему прекратили стрельбу. Новосельцев оглянулся. Корабля Кожемякина не было видно. «Куда же он делся?» — подумал он.

Но вскоре его недоумение рассеялось. Кожемякин сообщил, что вынужден отходить, огнем с бронебарж у него выведены из строя пушка и пулемет, работает один мотор, в борту ниже ватерлинии пробоина. Через несколько минут поступила радиограмма от Корягина: приказ не допускать бронебаржи в район высадки десанта в течение получаса.

«Легко сказать — не допускать, — проворчал Новосельцев, пряча радиограммы в карман. — Это не легкие катера, а бронированные батареи».

Он засек на часах время и прошел в рубку. Здесь было теплее, не дуло. Новосельцев разжег трубку и с жадностью затянулся. Сразу почувствовал облегчение.

Боцман Рублев опять пританцовывал около пулемета.

«Что он хотел сказать про отца?» — подумал Новосельцев и вспомнил, что в записной книжке Бородихина написано, что Рублев отличный моряк, дисциплинированный, но в партию его не приняли из-за отца. Отец был посажен в тюрьму в тридцать девятом году как враг народа, а в сороковом скончался.

«Вот почему Рублев такой взвинченный, — подумал Новосельцев. — Хуже нет, когда тебе не верят. На войне человек раскрывает себя. Когда храброму, не жалеющему жизни человеку не верят, это какая-то несуразица. Присмотреться бы к тем, кто не верит, поглядеть, как они сами воюют».

Подойдя к боцману, Новосельцев некоторое время молча смотрел на него, потом спросил:

— Ваша семья все еще на оккупированной территории?

— Нет у меня семьи.

— Как это — нет?

— А так.

— А все же.

Рублев бросил исподлобья настороженный взгляд на командира, некоторое время молчал, затем тихо проговорил:

— Немцы расстреляли и мать и жену. Один я теперь на свете.

— Откуда вы узнали об этом?

— Чего же не узнать. Как освободили Ростов, так и написал письмо домой. Соседка отписала мне. Тот самый гад, который доносил на отца, стал фашистским карателем, прямо в квартире застрелил мать и мою жену… Извините, товарищ командир… Сейчас не время рассказывать. Разрешите с вами поговорить, когда катер будет у причала.

— Днем, после отдыха, поговорим, — сказал Новосельцев.

Расставшись с Рублевым, Новосельцев подумал о своих родителях. Где-то сейчас отец и мать? Отец на фронте, но где? Нет о нем никаких известий. Мать хотела эвакуироваться в Сибирь, но уехала она или нет, Новосельцев не знал. Когда освободили Новороссийск, он ходил в поселок на цементном заводе «Пролетарий», где находился их дом. Улицы нет, сплошные развалины. Не было и жителей, которые могли бы что-то рассказать. Постоял Новосельцев среди руин, погоревал и вернулся на свой корабль. И до сих пор не знает, где мать, где дядя Федя…