Она молчала, смотря мимо Рыбина.

— Прости, — еще раз сказал он, — больше это не повторится.

— Не ожидала я этого от вас, — уже спокойно сказала Галя. — Мне пора идти. До свидания.

Он уступил ей дорогу. Но только она шагнула к выходу, как совсем близко разорвался снаряд. Рыбин быстрым движением оттолкнул ее и выглянул из землянки. Стоявший поблизости кладовщик сказал:

— Караван идет.

Рыбин повернулся к Гале:

— Нельзя идти сейчас. Немцы начали обстрел берега. Останьтесь, умоляю вас.

— И долго мне придется ждать? — встревожилась Галя.

— Часов до трех ночи.

— А вдруг меня хватятся в госпитале? Что подумают?

— Не знаю, что подумают, — сказал Рыбин, — но идти сейчас нельзя.

Галя задумалась.

— Я не могу тебя проводить, мне надо заниматься разгрузкой мотоботов, которые сейчас будут подходить к берегу. Подожди. Прекратится обстрел, и ты спокойно уйдешь. Приляг пока на койку, если устала.

Не отвечая, Галя подошла к выходу. Она увидела черные точки в море, около которых вскипали фонтаны воды. Неожиданно море осветилось. Это разорвался снаряд со светящейся ракетой, повисшей на парашюте. Сначала снаряды рвались далеко, потом, по мере приближения мотоботов к берегу, немцы перенесли огонь своих батарей к месту выгрузки. Осколки завизжали совсем близко.

Галя в испуге отпрянула. Нет, она не героиня, чтобы рисковать. Придется переждать. Но что подумают в госпитале? Ведь знают, что пошла к Рыбину. Пойдут сплетни. Ах, как нехорошо все получилось.

— Я остаюсь, — сказала она, садясь на койку.

— Вот и хорошо, — обрадованно воскликнул Рыбин. — А я побежал. Не скучай.

Оставшись одна, Галя несколько минут сидела неподвижно, прислушиваясь к тому, что делалось на берегу, и вздрагивая при каждом близком разрыве снаряда. Потом, преодолевая боязнь, выглянула из землянки.

Несколько мотоботов приткнулись к берегу, и с них снимали грузы. Снаряды рвались часто, и осколки беспрерывно свистели и шуршали в воздухе.

Галя услышала голос Рыбина. Он командовал:

— Этот груз несите в то укрытие! Мотоботчики, чего рты пораскрывали! Помогайте! На этот мотобот грузите раненых! А вы чего прохлаждаетесь? Быстрее отходите!

Голос у Рыбина был зычный и слышался далеко. Галя подумала: «А он смелый человек. Сколько ночей — и все под обстрелом. А начальство, наверное, ругает его. Ведь интендантов все ругают».

Два мотобота отошли, нагруженные ранеными, к берегу подходили другие.

Один осколок с визгом пронесся совсем близко от Гали, и она укрылась в землянке. Села на койку, раздумывая — идти или не идти. Только сейчас она вспомнила, что раненых грузят на мотоботы санитары из ее госпиталя. С ними и она может вернуться. Она почувствовала стыд за то, что проявила малодушие. Ведь санитары рискуют, как все, кто работает сейчас на берегу.

Но уйти из землянки она все же не решалась. Подумала: «Неудобно уйти, не простившись с Рыбиным».

Время двигалось медленно. Она прилегла на койку, но тут же встала и опять подошла к выходу из землянки.

Последний мотобот, тарахтя мотором, медленно отошел от берега. Мимо Гали прошли санитары с пустыми носилками, она хотела присоединиться к ним, но вдруг ей подумалось, что кто-то из санитаров с ехидцей спросит: «А ты что тут делала?» Нет, уж лучше пойдет одна, дождется Рыбина, скажет ему «прощайте» и пойдет.

Справа послышался голос Рыбина. Он кому-то говорил:

— Боеприпасы укройте в ту нишу. Мешки с мукой оттащите от берега, если поднимется ветерок, накат воды усилится и может подмочить муку…

Он шел медленно, прихрамывая. Подойдя к землянке и увидев Галю, Рыбин ворчливо сказал:

— Надо же…

Галя отступила в глубь землянки, недоумевая, почему он это сказал и в таком тоне. Рыбин тяжело опустился на койку, и Галя увидела кровь на его правой щеке.

— Надо же именно сегодня зацепить меня, — сказал он, пытаясь снять сапог. — Щеку царапнуло и в ногу вдарило. Перевяжи, пожалуйста. Бинты вон в том ящике. Не могу сапог снять, помоги.

Галя стянула сапог, отвернула окровавленную штанину. Осколок впился в икру, она нащупала его пальцем.

— Надо в госпиталь, — сказала она. — Сейчас перевяжу, а потом пойдем вместе.

— Не было печали… Видишь, какой я невезучий.

Закончив перевязку, Галя сказала:

— Сапог на эту ногу не натянуть. Надо ботинок. Найдется У вас?

— У интенданта да не найдется. Только, Галя, я с тобой сейчас не пойду.

— Это еще почему? Вы раненый, и теперь командую я.

— Надо доложить заместителю командира бригады по тылу, какой груз принял сегодня и о своем ранении. Притопаю утром.

— В таком случае прощайте.

Он остановил ее жестом:

— Прошу тебя, не сердись, — с запинкой начал он и посмотрел ей в глаза.

— Ладно уж, — улыбнулась Галя. — Только ни слова о любви.

— Откушу себе язык, если позволю.

Было еще темно, когда Галя вернулась в госпиталь. Бесшумно проскользнула в землянку, где жили еще шесть девушек, разделась и легла на свой топчан.

На рассвете Рыбин добрался до госпиталя, опираясь на две суковатые палки. Одна нога была в сапоге, а другая в ботинке.

Кузьмичев вынул осколок, забинтовал ногу, а на щеку, где рана оказалась неглубокой, наложил пластырь.

Хирург предложил ему остаться в госпитале до излечения.

— Можно и в Геленджик. Там хорошо отдохнете.

Рыбин отрицательно покачал головой. Заманчиво, конечно, пожить в Геленджике, где не слышно выстрелов, зеленеют деревья. Там не надо ходить согнувшись по траншее, но… Малая земля, истерзанная, обгорелая, стала за эти месяцы дорога, не оторвешь от сердца. Как же покидать ее, многострадальную, не дождавшись, когда она соединится с Большой? Он понимал, что прошел на Малой земле хорошую школу, чувствовал, что стал иным. Теперь ему стыдно было вспоминать, как раньше искал должность потеплее и подальше от передовой. Он давно решил, что после освобождения Новороссийска будет просить командование освободить его от обязанностей начальника продовольственных складов и назначить командиром стрелковой роты… Нет, не хочет он в Геленджик!

И в береговом госпитале он не станет отлеживаться.

— От моей землянки до вас не так уж далеко, — ответил он Кузьмичеву. — Буду ходить на перевязки. — И добавил с улыбкой: — Не мешает и вам прогуляться ко мне. Угощу хорошим вином.

— Ах ты, щучий сын, — покачал головой, но с добродушными нотками в голосе сказал Кузьмичев. — Знаешь, чем прельстить. Ты, наверное, и наших девушек завлекаешь вином и шоколадом. Признайся.

— Недосуг было… — в смущении ответил Рыбин.

Выйдя из госпиталя, Рыбин постоял на ступеньках и пошел к тому камню, где познакомился с Галей.

Он просидел на нем до полудня, надеясь, что Галя появится. После обеда его увидел Кузьмичев и крикнул:

— Чего сидишь? Не можешь идти?

— Могу, — быстро отозвался Рыбин, вставая. — Просто так присел.

Опираясь на палки, он медленно двинулся вдоль берега.

Добравшись до землянки, устало опустился на койку и несколько минут лежал неподвижно. Рана на ноге ныла, и это беспокоило — неужели придется ложиться в госпиталь? Но вскоре боль затихла — и Рыбин поднялся с койки.

«Как же теперь лечить ревматизм?» — задумался он и решил завтра посоветоваться с хирургом.

Вошел кладовщик и протянул Рыбину письмо. Рыбин посмотрел на адрес. Писала жена. Читать письмо не хотелось, он знал, о чем она пишет. Вынув кисет, медленно стал крутить цигарку.

Покурив, он все-таки развернул конверт. Так и есть — опять жена укоряет его за то, что не прислал ни одной продовольственной посылки, хотя в его распоряжении продукты. Ни одной теплой строчки, только претензии и обиды.

«Эх, жена, жена», — с горечью вздохнул Рыбин, комкая письмо.

Еще перед войной у него установились довольно холодные отношения с женой. Рыбин был в то время командиром стрелкового взвода. Летом полк уехал в лагеря, и Рыбин вырывался домой только в воскресные дни. Но однажды его вызвали в штаб дивизии среди недели. Вечером пошел на квартиру. Жены дома не оказалось. Появилась она в полночь, и нe одна, а в сопровождении мужчины в штатском. Рыбин услышал, как она сказала в прихожей: «Не стесняйся, Алеша, чувствуй себя как дома. Мы одни». Рыбин открыл дверь и сдержанно произнес: «Нет, вы не одни». Жена побледнела, а ее приятель поспешил к выходу. Он исчез так быстро, что Рыбин не успел запомнить его лица. Жена приняла обиженный вид, уверяя, что это просто знакомый, которому обещала дать книгу. Рыбин видел, что она лжет, но сделал вид, что верит ей. Мир был восстановлен. А на сердце остался горький осадок.