Мы же с Кукшей сходили к «плато», набрали еще материала. Остов одной опоры мы практически весь вынесли, от остановки остались только четыре трубы-столба, трансформатор в баке так и лежал на плите-основании остановки. Нашей целью были остатки мелкого металла, уголка, столб от дорожного знака, да столбы от остановки. Они тоже были металлические, их я планировал использовать как котел для пара. Кабеля еще отрубили кусок, в хозяйстве пригодится, нагрузили все это на волокушу, да и пошли-поехали к деревне. Вниз, к нашему поселку, волокуши спускались почти сами, по снегу, уклон позволял, поэтому за один раз много всего взяли.

Потом мы с Кукшей ходили к новому месту. Месту, где Первуша варил железо. Шли на лыжах, четверть дня затратили, вышли к болоту. Кукша знал про это место, отец брал его несколько раз с собой, учил ремеслу. Ну что сказать, не впечатлило меня. Не то чтобы я представлял себе металлургический комбинат, но увидеть перекосившийся сарай, полуразвалившуюся печь-горн, да шалаш, все это в окружении куч грязи и ошметков дров, я тоже не ожидал. Кукша начал меня просвещать:

— Вот это железо болотное, — пацан ткнул в кучи грязи, — это вот печь для варки, ее отец разбирал, когда железо доставал, тут вот в яме, смотри не упади, он уголь жег. Уголь смешивал с железом болотным, да и в печь клал. Потом грел сильно, долго, ждал пока остынет, разбирал печь, и доставал крицу. Вон место, где он глину на печь и на кирпичи брал.

— Крицу? Это что?

— Ну, такой вот кусок, — Кукша развел руками на пятнадцать-двадцать сантиметров, — железа. Только оно грязное железо, крица эта. Отец потом крицы эти привозил в кузню, да и отбивал. Половина, а то и меньше железа оставалась.

— А вот эти черные кучи? — я ковырялся во всем, до чего мог дотянуться, — Небось, из печки отходы?

— Ага, они негожие никуда, вот тут папка их и складывал.

— Ясно, ясно… Ясно, что ничего не ясно. Еще как железо делал? Только печь разбирал?

— Не, поначалу в горшках варил, укладывал железо болотное, да уголь древесный, да тоже грел. Горшок разбивал, крицу доставал. Только они еще меньше получались.

— Н-да, придется на старости лет еще и в горшечники заделаться… — я поставил валявшийся пенек, отряхнул его от снега, присел.

В руках вертел отколотый кусок того самого болотного железа. Отсюда было видно, что брал его Первуша и впрямь в болоте, вон ямы видны. Само «железо», руда, представляло собой кусок глины желто-красного, точнее ржавого, оттенка. Сам процесс, описанный Кукшей стал сюрпризом по форме, но не по содержанию. Давным-давно читал детскую книжку, там процесс получения различных металлов был описан. По ней выходило, что строили домну, в нее непрерывно засовывали слоями уголь и железную руду, продували горячим воздухом, и непрерывно же сливали чугун. Продутый кислородом чугун превращался в сталь. Запомнил я это потому, что размеры, указанные в книжке были колоссальными, и отдельно выделено предупреждение о том, что остановка процесса приводит к такому затвердению смеси руды и угля, что остановленную домну можно только разрушить, но не восстановить. Это в мой детский мозг впечаталось намертво. Еще бы, здание тридцать-пятьдесят метров высотой, сделанное из жаропрочного материала, приходило в негодность из-за простой остановки процесса!

Первуша делал также. Печь его была сделано по принципам доменной, просто непрерывности процесса он обеспечить не мог, вот и приходилось разбирать-собирать ее каждый раз. Да и выход по итогу был малым. Замучаешься так работать. Придется придумать процесс получше, плюс литье организовать, мне не улыбалось неделями молотком в кузнице махать. Решили сделать по-игнатьевски, то есть так, как все теперь в нашей деревне происходило. Опыты, эксперименты, увеличение масштаба, дальнейшие опыты, еще увеличение масштаба, эксперименты, промышленный образец. Поэтому мы набрали в рюкзаки руды болотной, угля у нас и своего куча, взяли кирпичей от печи, для образца, да и пошли на лыжах в сторону дома.

Прошли не долго. Кукша остановил меня, указал на какие-то следы.

— Лось прошел! Вон туда! — прошипел пацан, и показал мне направление.

— Лось — это хорошо. Давай, вперед иди, я за тобой потихоньку, — шепотом ответил я ему.

Мы двинулись по следу. Кукша скользил бесшумно, я за ним по проделанной им лыжне. Дошли до замерзшего ручья. Странно, кругом снег, а тут земля голая, метра два квадратных. Кукша поднял руку, это был наш знак «Внимание!». Я остановился, пацан снял лыжи и начал осматривать пятно. Потом быстро вернулся, нацепил лыжи:

— Туда зверь пошел! За ним быстро надо!

— Не заблудимся хоть? — я осматривал лес, кругом ни одного ориентира, только деревья.

— Не, по нашим следам обратно пойдем.

— Ну смотри, давай тогда за лосем.

Шли еще минут двадцать, на этот раз быстрее. Пока не услышали толи стон, толи всхлипы, толи вой.

— Волки!? — я схатился за Кукшу.

— Не, их следов нет, то лось воет так.

Прошли осторожно метров тридцать, и вышли на поляну. Посреди поляны был лось. Ну как посреди поляны, голова от лося торчала посреди поляны, да горб выглядывал. Остальное было под снегом. И вроде как подо льдом. Лось жалобно подвывал, изредка вскидываясь из снега. Мы обошли поляну вокруг. Животина нас заметила, начала нервничать, пытаться выбраться, но у нее не получалось, только еще жалобней стонала. Кукша достал лук. Мы стояли сбоку от лося, шея его подрагивала, одним глазом он косил на нас. Морда у него была жалостливая, печальная, да обреченная. У меня аж сердце заныло. Сидит животное, мучается в этой яме, а мы его убить собираемся. Блин, жалко. Я зверей с детства люблю. Мозг понимает, что нам кожа нужна, мясо, а вот душа не на месте.

— Погоди, — я положил руку Кукше на лук так, чтобы он стрелять не смог, — жалко зверя. Бегал видать тут, да в яму попал. Выбраться не может.

— Ну и что!? — Кукша моего пацифизма не разделял, — сейчас добьем, чтобы не мучался, да и в деревню оттащим, мяса будет много, кожи. Ты же сам говорил, что надо! Да и обувку сделаем. Кости на клей да на поделки разные.

Кукша был со всех сторон прав. А я так не мог. Ладно бы там гусь или курица, ну даже заяц на худой конец. Тут же туша здоровая, красивая, да и глаза как у человека почти. Ну ладно, не как у человека, как у коровы скорее. Да что же это делается-то со мной!

— Не, не дам, — я встал между лосем и Кукшей, — вот что хочешь делай, не дам завалить его.

Кукша опустил лук.

— Нет так нет, еще настреляем. Ты старший родич, тебе и решать. Только непонятно это…

— Да посмотри ты на него, — я показал на лося, тот, казалось, даже плакать начал, — тоже ведь живой. Сидит, пошевелиться не может. А мы его стрелой… Самому не жалко? С едой у нас пока нормально, кожа — да и хрен с ней, кости туда же. Тут вон красота какая загибается, еще и живая, а мы все о животе думаем… Мы же люди, умнее да сильнее их всех… Вроде как братья они нам меньшие… Я мы их стрелами…

Я опустил руки. Объяснить свое поведение Кукше я не мог. Как ему объяснить красоту природы для жителя города, если он на этой природе живет, а точнее борется с ней каждый день за выживание. Слова у меня закончились, пусть Кукша свое слово скажет.

— Братья меньшие… Ишь ты, как повернул, — пацан яростно зачесал нос, — а животину и впрямь жаль, то не охота, а убийство какое-то получается. Тот-то лось, которого я взял, когда мы с тобой встретились уже почитай сам кровью истек. А этот вон как смотрит… Делать-то чего будем?

Тут уже я начал чесаться, затылок в смысле чесать. Оставлять так его не хотелось, зверье съест. Мысль в голову пришла, дурнаа-а-а-я…

— Слушай, Кукша. Ты ж хотел коня. Коня у нас нет — давай лося заведем?

Кукша от такого «креатива» малость окосел.

— В смысле, как коня? Ездить на нем будем? Плуг таскать? На лосе!??

— А чего тут такого, — я вспомнил оленеводов в тундре, те вроде только на оленях и гарцевали, — вон на севере народ живет, чукчи да эвенки разные, так те на оленях катаются…