История, которую мне рассказали про этот домик, привела меня в восторг. Известный врач, владелец дома, в котором живет Бинки, построил этот коттедж для своей незамужней сестры. Но к тому времени, когда строительство закончилось, сестра вышла замуж и переехала в Ноттингем. Поэтому мне и удалось снять этот дом. Весьма романтическая история, но, как это часто бывает с романтическими историями, в ней нет ни слова правды. Оказывается, у врача нет сестры, и посему она не могла вдруг выйти замуж и переехать в Ноттингем или какой-либо другой город. Но я ненавижу, когда реальность вторгается в мир художественного вымысла. Вопреки всему мне больше нравится верить, что дом действительно был построен для старой девы, что она вдруг вышла замуж, и я надеюсь, что она счастлива в браке и живет себе поживает в Ноттингеме.

Домик наш невелик. Входишь в него через аккуратный внутренний дворик и сразу попадаешь в большую комнату, которая совмещает в себе столовую и гостиную плюс нишу, отведенную для кухни. Это мы называем северное крыло. Дом построен по новейшим принципам, центральное отопление спрятано под полом, и Цица — так же как и многие другие кошки Фулема — вскоре обнаружила, как приятно лежать зимой на теплом ковре. Южное крыло включает спальню, уборную и ванную комнату. Вот и всё. Да, под спальней помещается гараж, из-за чего спальню пришлось построить выше уровнем, чем гостиную, и, чтобы попасть из северного крыла в южное нужно подняться по небольшой лесенке, насчитывающей семь ступенек. Поэтому окно спальни находится, по сути дела, на уровне второго этажа. Цица взяла в привычку сидеть в этом окне и с типично кошачьим высокомерным видом наблюдать прохожих. Люди же, проходящие под окном, иногда останавливались и заговаривали с ней или махали ей рукой. Матери часто поднимали на руки маленьких детей и говорили им: «Скажи кисе кис-кис!» Цица считала, что ничего глупее придумать невозможно, и устремляла взор в пространство, игнорируя и мать, и ребенка. Однажды, к моему огромному изумлению, она выскочила из этого окна, совершив акробатический прыжок с подоконника на каменную стену. А уж спрыгнуть оттуда на землю для нее не составляло труда. Затем она неторопливо направилась по своим делам. Она вообще никогда не бегала, а ходила с неторопливым достоинством, сильно смахивая на пожилого и утомленного заботами биржевого маклера.

Цице понравилось выпрыгивать из окна, и она иногда — когда знала, что за ней наблюдают, — делала это исключительно для того, чтобы продемонстрировать свою ловкость. Выпрыгнет, бывало, и тут же вернется обратно через дверь. А случалось, она сидела внизу и глядела на окно, как бы прикидывая, нельзя ли войти в дом тем же путем. Но я знал, что это невозможно. Из него и спрыгнуть-то было нелегко, а подпрыгнуть так высоко кошке вообще не по силам. Оказалось, что я ошибался. У Цицы на этот счет было другое мнение.

Я глядел на нее в окно, когда она сделала первую попытку, — вернее сказать, первую попытку, которая завершилась успешно. Она вскочила на карниз с внешней стороны окна и тут застряла. Чтобы войти в окно, ей надо было пройти по очень узкой части карниза, и это у нее не получилось. Пробираясь по карнизу, Цица свалилась вниз и, хотя успела зацепиться за что-то когтями и не рухнула на землю, сильно испугалась и не стала эту попытку повторять. Впоследствии она ограничивалась тем, что вспрыгивала на карниз и принималась мяукать. Я шел открывать дверь, и она уже ждала меня там. Как правило, я всегда замечал появление Цицы на карнизе, так что долго ей ждать не приходилось.

Так продолжалось несколько месяцев. Затем в один прекрасный день Цица сумела преодолеть узкий участок карниза и вошла в дом через окно. Она очень гордилась этим достижением и немедленно его повторила. Вскоре она настолько освоила этот весьма опасный номер, что могла с легкостью совершать его раз по пятнадцать за день. Теперь она всегда могла попасть в окно, и ей не надо было дожидаться нашего возвращения, если нас не было дома. Что она и делала, проводя у нас все больше и больше времени.

Другие кошки наблюдали акробатические трюки Цицы и пытались последовать ее примеру, но не тут-то было. Однако как-то, вернувшись домой вечером, я обнаружил сразу трех кошек. Была среди них и Цица, но двух других я никогда не видел: одна была черная, а другая — тигровая. Когда я вошел в дом, чужаки заметались в панике, но им не пришло в голову удрать тем же путем, каким они пришли, — через окно. Вместо этого они стали, как чумные, носиться по дому. Я открыл дверь, и они вылетели на улицу. Этот инцидент напугал и меня. Если все кошки Фулема, попрактиковавшись как следует, научатся прыгать ко мне в окно, мне придется держать его закрытым. Тогда и Цица не сможет попасть в дом. Но после этого случая долгое время ничего подобного не случалась, а те две ночные гостьи вообще больше не появлялись ни разу.

— Почему бы нам иногда не кормить Цицу? — спросил я Еву.

— У нее и так холеный вид, — ответила она. — Иногда от нее даже пахнет духами.

— Типичный пример женской логики, — отозвался я. — Какое отношение имеют духи к моему желанию угостить ее?

— Я-то рассуждаю вполне логично, а вот ты проявляешь обычную мужскую тупость. Она прекрасно выглядит — следовательно, о ней заботятся и хорошо кормят.

— Но когда к нам приходят гости — люди, а не кошки, — мы предлагаем им кофе или вина не потому, что они голодны или хотят пить, а просто из обычного чувства гостеприимства. Цице, наверно, ужасно обидно, что мы к ней так негостеприимны. Что ты на это скажешь?

Ева не сказала ничего. Я купил банку кошачьих консервов и в следующий приход Цицы предложил ей их на блюдечке. В другое блюдечко я налил молока. Цица не отказалась от угощения. Более того, она стала приходить к нам еще чаще.

Оказалось, что я сделал роковой шаг. Я просто не знал, что это — верный способ переманить кошку от ее хозяев.

И вот однажды меня поймали с поличным. Я стоял в нашем супермаркете с банкой кошачьих консервов в руках, и ко мне вдруг подошла приятная блондинка. Поглядев на консервы, она с некоторым вызовом спросила, не тот ли я джентльмен, который живет в маленьком кирпичном коттедже за углом. Я признался, что я тот самый джентльмен.

— Моя кошка ходит к вам в гости, — заявила она.

— Это правда, — отозвался я. — Я ее начал подкармливать, не зная, что этого делать нельзя. Но теперь уже поздно. Она ждет от меня угощения.

Женщина задумалась.

— Ничего страшного, — наконец, сказала она добрым голосом. — Пусть живет на два дома. Потом добавила: — Два года назад для меня это было бы трагедией. Мой сын обожал эту кошку. Но теперь ему уже четырнадцать лет, и он больше интересуется девочками, чем кошками.

— Как удачно все получилось, — сказал я. — А я как раз достиг возраста, когда больше интересуешься кошками, чем девочками. Простите, сударыня, вы — испанка?

— Нет, я англичанка. Меня зовут Мэй. А кошку зовут Чернушка. Но мой муж — испанец.

А, вот в чем разгадка!

— А как вы считаете, Цица… то есть Чернушка… она англичанка или испанка?

Женщина задумалась. Видимо, она никогда не задавалась этим вопросом.

— Она, конечно, англичанка.

— В таком случае — простите мое любопытство — нет ли в ней еврейских кровей?

Моя собеседница снова задумалась.

— Без сомнения. Чернушка — английская еврейка.

— Да, кстати, вы уверены, что она еврейка, а не еврей?

— Разумеется, уверена. Но не бойтесь, котят она вам не принесет. Мы ее стерилизовали.

И вот таким образом я получил в свое владение полкошки. Друзья страшно веселились, высказывая предположения, которая половина моя — «ци» или «ца»?

Вскоре Ева купила себе прелестный коттедж в Найтсбридже и уехала от меня. Но совсем меня не бросила и довольно часто навещала. И я неплохо жил в своем коттедже с двумя крыльями, имея в своем распоряжении половину возлюбленной и половину кошки.

Однажды, года через два после событий, описанных в предыдущей главе, я получил из США пакет с книгами. Книги были не очень интересные, зато бечевка, которой они были перевязаны, страшно понравилась Цице. Когда я принялся ее развязывать, она пришла в восторг и бросилась ловить ее конец. Ей было уже пять лет и полагалось бы вести себя с бóльшим достоинством, а не играть, как котенок, с веревочкой. Мои друзья утверждали, что это у нее не врожденное свойство, а результат воспитания. За мной ведь водятся такие же склонности. Я люблю играть в детские игры, и Цица приспособилась к моим вкусам. На мой взгляд, все это — совершеннейший вздор. Вздумай я вдруг играть с Цицей в шахматы, они наверняка показались бы ей на редкость глупой игрой. Но ловить веревочку она обожала. Веревочку я вешал на ручке шкафа около семи ступенек, и, когда Цице приходила охота с ней поиграть, она давала мне это понять повелительным взглядом. Это случалось, по крайней мере, раз пять-шесть за день. Мы также любили играть в прятки, причем Цица пряталась за штору, откуда высовывался ее задик и подергивающийся хвост, но с веревочкой она играла гораздо больше. Как бы то ни было, это же совершенно не научный подход. Как можно утверждать, что игривость Цицы не врожденная черта, а результат воспитания, если никто не знает ее происхождения и даже ее родителей?