— Который из них Питер С.? — спросил представитель «Суиссэр».

Следовало бы сказать ему, что задавать такой вопрос мне совершенно бесполезно. Но я сидел у окна и внимательно смотрел на встречающих. Я знал, что Питер С. небольшого роста толстенький человек, а эти оба были высокие и сухощавые. Бросив на них еще один взгляд, я заявил:

— Питера С. среди них нет.

Действительно, Питера С. среди них не было. Но один из них был мой сын Мартин.

Если уж я не узнал собственного сына, как я мог поручиться, что узнаю свою кошку? Кошек, в конце концов, различать даже труднее, чем людей. Эта кошка была по размеру наполовину меньше Цицы, которая пропала ровно месяц тому назад. Шерсть у нее не была шелковистой, и она явно не узнавала дома. Она пряталась в разных странных местах, куда никогда не забиралась раньше, не обращала внимания на свои кормушки (которые я так и не убрал). Тут пришла Миссис Стенгрум, которая убирает у меня в доме.

— Разве ты наша киса? — с сомнением в голосе спросила она, поглядев на кошку.

Кошка соскочила с дивана и спряталась под шкафом.

— Мне кажется, что это не она, — сказала миссис Стенгрум.

Я позвонил Бинки и попросил зайти. Он оглядел кошку и покачал головой.

— Эта кошка гораздо меньше Цицы.

— Она похудела.

— Наполовину?

— Значит, вы думаете, что это не Цица?

— Нет, это не она.

Господи Боже мой! Неужели мне придется жить с кошкой, не зная точно, Цица она или какая-то приблудная? Я позвонил Мэй. Ее не было дома, но после обеда она мне перезвонила. Я рассказал ей о своих затруднениях.

— Посмотрите ей на уши.

— Зачем?

— Вы что, собственную кошку не знаете? Ей в детстве вырвали в драке кусочек уха.

— Правого или левого?

— Правого. А может быть, левого.

— Вы что, собственную кошку не знаете? — спросил я.

Я сказал, что практически все кошки когда-нибудь подрались и у всех повреждены уши, и попросил Мэй прийти, осмотреть форму и размер повреждения и точно установить, Цица это или самозванка.

Она пришла. Еще стоя в дверях, она посмотрела на спрятавшуюся под креслом кошку и сказала:

— Привет, Чернушка.

— Посмотрите ее ухо.

— Да зачем мне смотреть ее ухо? Я и так знаю, что это Чернушка.

— То есть Цица?

— Нет, Чернушка.

Но она все-таки посмотрела ухо.

— Ну, конечно. Никаких сомнений быть не может. Конечно, это Чернушка.

Мэй ушла. Но меня не убедила. Возьму в дом чужую кошку, а потом, месяцев через восемь, как предсказывает подруга моей жены, объявится настоящая Цица. Со мной всегда случается что-нибудь подобное.

И вдруг, как всегда после больших треволнений, я почувствовал страшную усталость и лег на диван. Сколько я всего перенес из-за этой проклятой кошки (если это действительно та самая проклятая кошка)! Я из-за нее плакал, страдал от потери близкого существа, испытал самые разнообразные чувства: печаль, горе, ярость. Я чувствовал себя брошенным. Я стыдился самого себя; может быть, это и глупо, но мне было стыдно, что какая-то кошка превратила меня в старого сентиментального дуралея. В то же время я был доволен. Значит, я еще способен испытывать нормальные человеческие чувства. А я уж было начал в этом сомневаться. Может быть, я и не нашел Цицу, но, по крайней мере, нашел самого себя. С другой стороны, если я нашел такого себя, не лучше ли мне снова его потерять?

Я заснул. Когда я проснулся, Цица лежала у меня на груди, положив правую лапку мне на левое плечо и, как встарь, полуобнимая меня.

Теперь у меня уже не оставалось сомнений. Да, это Цица.

Три дня я не выпускал Цицу на улицу. На четвертый я открыл дверь почтальону, и она стрелой проскочила у меня между ног и исчезла в кустах. Я и охнуть не успел. Но через час она вернулась, более того, вспрыгнула в окно, что еще раз подтвердило, что это была Цица, и никто другой.

Это быстрое возвращение успокоило меня: значит, ее можно выпускать гулять. Но когда я ее снова выпустил, она опять исчезла. Прошло два часа, четыре, целая ночь — а Цицы все не было.

— Дьявол! — выругался я, но особенно волноваться не стал. Не потому, что больше ее не любил, но сколько же можно волноваться? За последние недели я истратил свои стрессовые резервы до последней капли. Кроме того, я знал, что она жива-здорова и находится где-нибудь поблизости.

На следующее утро зазвонил телефон. Женский голос спросил:

— Вы нашли свою кошку?

— Я ее не только нашел, но и снова потерял.

— Она у нас. — Женщина назвала адрес. Она жила на Мюнстер-роуд — совсем близко.

Я пошел к ней.

Дверь открыла девочка и позвала мать.

— Сейчас я ее принесу. Я заперла ее в уборной. В доме я ее оставить не могла — моя собственная кошка разорвала бы ее в клочья.

Она рассказала мне, что прошлым вечером, придя домой, нашли на пороге дрожащую черную кошечку.

— Но как же вы узнали мой телефон?

— Утром я пошла в парикмахерскую и увидела ваше объявление в витрине журнального киоска.

Это был тот самый киоск, хозяйка которого отказалась взять деньги за объявление. Она была очень довольна, когда я рассказал ей, как она мне помогла.

Я решил купить Цице ошейник и попросил хозяина магазина выгравировать на диске ее имя и мой телефонный номер. Но колокольчик с ошейника попросил снять.

— Зачем? — спросил он.

— С колокольчиком она не сможет ловить птичек.

У него на лице отразилось негодование. Не могу сказать, чтобы я был очень доволен, когда Цица впрыгивала в окошко, держа в зубах птичку, которую потом пожирала с перьями и когтями. Но, по крайней мере, охота на птиц заложена в ее кошачьей природе, тогда как люди отстреливают тысячи птиц из чистого удовольствия, вовсе не повинуясь зову природы. Мне казалось жестоким заставить животное ходить с колокольчиком на шее, который возвещает о каждом его шаге. Может быть, это и нравится коровам — хотя и в этом я сомневаюсь, — но уж для кошки это наверняка невыносимо. Кроме того, я слышал, что, хотя этот колокольчик и доводит кошек до безумия, птичек ловить он им не мешает.

Больше уже Цица не исчезала. Видно, ночь, проведенная в уборной, излечила ее от бродяжничества. Она обосновалась у меня в доме и стала такой же наглой и высокомерной, как раньше. Она сидела на подоконнике и надменно наблюдала за происходящим на улице, пренебрежительно встречая восхищенные взгляды прохожих. Она сопровождала меня по магазинам, спала у меня на груди, положив правую лапку мне на левое плечо, играла со мной в веревочку и безжалостно лупила Джинджера по морде, когда он осмеливался зайти в дом. Джинджер же все равно приходил к нам два раза в день, покорно принимал затрещины, медленно подходил к плошке Цицы и доедал все, что там оставалось.

Красавицей Цицей восхищались все соседи, но за эгоизм, самомнение и вздорность ее ненавидели все соседские кошки. Так или иначе, наши треволнения были позади, и мы опять зажили тихой спокойной жизнью. Но ненадолго.

Радостное событие?

До тех пор, пока Цица не забеременела.

Вскоре после ее возвращения я стал замечать, что она толстеет. Я сказал об этом двум-трем друзьям, но они только смеялись:

— Ты всегда ее баловал и перекармливал, а с тех пор, как она нашлась, стал баловать еще больше. Она просто слишком много ест — вот и толстеет. Невелика загадка.

Но Цица в конце концов так округлилась, что просто хорошим питанием это объяснить было нельзя. У нее вырос огромный живот, и, в конце концов, до меня дошло: видимо, она беременна. Но как это могло случиться? Увидев на другой стороне улицы группу болтающих женщин, которые отлично разбирались в кошках, я подошел к ним.

— Мне кажется, что моя кошка беременна, — сказал я.

Женщины расхохотались:

— Кажется?

Ну чего тут хохотать? Цица не могла забеременеть, потому что в юности ее стерилизовали. Об этом мне говорила Мэй. Я знал Цицу уже пять лет, и если бы ее не стерилизовали, то она ежегодно приносила бы котят, даже, глядишь, и по два раза в год.