О ее родителях и первых месяцах жизни нам почти ничего не было известно. Я часто встречался в ближайших магазинах с Мэй, и она постепенно рассказала мне историю Цицы — то, что было известно ей самой. Однажды к ней зашла черная кошка — почти котенок; зашла и расположилась, как дома, — точно так же, как она сделала через года два у меня.

Единственное, что могла добавить к этому Мэй, — это то, что она отвезла ее в ветлечебницу и там ее стерилизовали: поэтому Цица не знала и никогда не узнает радостей материнства. Мэй рассказала мне еще про один весьма драматичный эпизод: еще котенком Цица взяла в привычку навещать соседей, и однажды ее сбила машина. Жизнь едва теплилась в ней, но Мэй вызвала ветеринара и выходила кошку. Цица полностью поправилась, но запомнила урок и с тех пор никогда не перебегала дорогу и не навещала домá на противоположной стороне улицы.

И вот пришел день, когда Мэй сделала мне предложение:

— Хотите взять Чернушку?

— Зачем мне ее брать? Полкошки у меня и так есть.

— Вот именно, что полкошки. Можете забрать всю. Мне надоело, что она почти никогда не приходит домой.

Только тут я осознал, что Цица — то бишь Чернушка — практически все время жила у меня. Она спала на моей постели или под ней, и иногда, проснувшись, я обнаруживал, что она лежит у меня на груди и словно бы обнимает меня за шею, положив правую лапу мне на левое плечо. Поза эта была весьма оригинальной. У меня она и питалась — раз восемь в день. Она без конца вспрыгивала ко мне в окно, а когда я читал, всегда дремала у меня на коленях и соскакивала с них, только если звонил телефон. Она сопровождала меня, когда я отправлялся по магазинам — всегда до определенного места, где оставалась меня ждать. Когда я возвращался, она вылезала из-под какой-нибудь машины или спрыгивала с забора, и мы вместе шли домой.

Не думаю, что Цица переехала ко мне жить исключительно из личной симпатии. Ей было хорошо и у Мэй. Но Мэй жила в квартире на третьем этаже. Поначалу Цица могла вернуться к себе, когда хотела, но потом в квартиру на первом этаже въехал жилец, который очень опасался грабителей и всегда запирал парадную дверь. Порой, когда Мэй думала, что кошка у меня, а я считал, что она у Мэй, бедная Цица сидела на улице перед запертой дверью. В конце концов, ей это надоело. Может быть, она даже обиделась на Мэй. У нее была очень чувствительная душа.

— Но когда вам надо будет уехать, я буду о ней заботиться, — великодушно пообещала Мэй.

Вскоре мне действительно пришлось уехать, и она выполнила свое обещание. Мэй приходила ко мне в дом и кормила Цицу. Так что все было хорошо. Но во время моего второго отъезда, несколько месяцев спустя, дела обстояли значительно хуже.

— Она от меня отвыкла, — пожаловалась мне Мэй, когда я вернулся. — По-моему, она вообще забыла нас всех. Раньше я приходила в одиннадцать часов вечера, звала ее, и она тут же прибегала на мой зов. А тут мне как-то пришлось искать ее до двух часов ночи. Нет-нет, я не отказываюсь заботиться о ней во время вашего отсутствия, но оказалось, что все не так просто, как я думала.

Вскоре после этого у нас с Цицей началась полоса бедствий, которые и побудили меня написать эту книгу.

Прежде чем начать повествование о тяжелых событиях, которые выпали на нашу с Цицей долю, мне хочется рассказать о нескольких замечательных кошках, которых мне пришлось знать.

Времена, когда я считал, что все кошки похожи одна на другую — кошка, она и есть кошка, — давно прошли. Я теперь с большим восхищением отношусь к кошачьему роду, к царственной осанке кошек, их независимому духу, их неподкупности и высокомерию. Они любят ласку, но являются за ней, когда это нужно им, а не когда вам пришла охота их погладить. Они любят играть — но когда на них находит игривое настроение, а не когда вам вздумается подергать у них перед носом бечевкой. Некоторые говорят, что от кошек «нет никакой пользы». Пользы кому? Почему это вдруг кошки обязаны быть полезными человечеству? Что это за шовинистическая позиция? Кошки, между прочим, также шовинистически относятся к людям, и у них это даже лучше получается. Кошки считают людей вполне удобными домашними животными и разрешают нам кормить, а иногда и развлекать себя. Другие говорят, что кошки не поддаются дрессировке. Кошки действительно не видят смысла в том, чтобы прыгать через обруч на цирковой арене. Если бы они захотели, им ничего не стоило бы прыгнуть через обруч — они прыгают гораздо лучше собак. Но они прыгают, когда им этого хочется, а не когда приходит их очередь по программе, которую составили, не спросив их мнения.

Теперь я совершенно уверен, что кошки отличаются друг от друга не меньше, чем люди, что каждая кошка — такая же яркая индивидуальность (если не ярче), как и каждый человек. Некоторые прямы и откровенны, другие хитры и лукавы; некоторые злобны, другие добры; некоторые бесчувственны, другие ласковы; некоторые терпимы, другие сварливы; некоторые драчливы, другие пугливы; некоторые глуповаты, но я знавал и кошек выдающегося ума.

Не считая Цицы, первый кот, которого я хорошо знал, был Гарри. Собственно говоря, я — крестный отец Гарри. Я купил его для Евы, когда она переселилась в Найтсбридж. Она скучала по Цице, и, кроме того, ей всегда хотелось иметь кошку. Она представляла себе, что проведет старость в маленьком загородном домике в обществе кошки. Ни в коем случае не мужчины, и не собаки, и не волнистого попугайчика — только кошки. Но она не так уж была привязана к Цице, чтобы попробовать отнять ее у меня, — да и до старости ей было еще далеко. Кроме того, у нее была и более веская причина завести кошку — в ее коттедже жила мышь. Ева рассказала мне, что видит ее каждое утро, входя в кухню, и это, по-видимому, одна и та же мышь, и что та всегда удирает, сломя голову. «Может тебе завести кошку?» — спросил я. Ева ответила, что ей не так уж хочется извести эту мышь — в ней есть что-то симпатичное. Но она изменила мнение, когда мышь перестала удирать при ее появлении, а нагло смотрела ей в глаза, не сходя с места и словно спрашивая: «Ну вот я сижу — и что ты мне можешь сделать?» Так что мышь навлекла на себя беду своей бесцеремонностью. Такое бывает часто — и не только с мышами. Люди готовы простить преступление, но не нахальство.

Я отправился в ближайший зоомагазин. В это время мир сотрясал арабский нефтяной кризис.

— У вас есть котята? — спросил я владельца магазина.

— Нет.

— Нет котят?

Хозяин покачал головой.

— Нет.

— В чем дело? Дефицит котят?

— Да, дефицит.

— Уж не арабы ли это подстроили? — подозрительно спросил я.

— Да нет, арабы здесь ни при чем.

Хозяин зоомагазина объяснил мне, что котят всегда полно весной, но в ноябре их никогда не хватает.

— Вообще-то у меня есть котенок, — добавил он, — но он еще не готов.

— Еще не родился?

— Родиться-то он родился.

— Тогда в каком смысле он не готов? — недоуменно спросил я.

— Не готов, и все.

— А когда будет готов?

— Через две недели.

Я пришел в зоомагазин через две недели. Хозяин предъявил мне «готового» котенка. Это был крошечный, рыжий, до смерти напуганный котик. Наверно, это был самый страшный день в его жизни. Решив, что он «готов», хозяин забрал его у матери, посадил в клетку и выставил в витрине. А теперь и того хуже — его засунули в коробку и куда-то потащили. Всю дорогу он отчаянно мяукал и пытался вырваться из своей тюрьмы. Ева влюбилась в него с первого взгляда. Она до сих пор не может простить себе, что оставила его одного в доме в первую ночь. Нас пригласили на прием в немецкое посольство, а взять Гарри собой мы, естественно, не могли.

Появление этого маленького несчастного котенка раз и навсегда разрешило мышиную проблему. Мышь на кухне Евы больше не появлялась — ни с ухмылкой, ни с серьезным выражением на морде. Но тут соседи Евы, живущие на противоположной стороне улицы, тоже обнаружили у себя в доме мышь. Хозяин дома, Филипп, — не только многообещающий молодой юрист, но и большой умелец. Он может установить в доме центральное отопление, починить электропроводку и сам обслуживает свою машину. Иными словами, он просто волшебник, с точки зрения человека вроде меня, механические таланты которого ограничиваются умением завести часы. Ева предложила ему одолжить на несколько дней Гарри, но Филипп, взглянув на тщедушного котенка, почувствовал укол уязвленного самолюбия. Нет, спасибо. Он несколько раз видел эту крохотную мышку, он более или менее отчетливо представляет, откуда она появляется, — как-нибудь уж он сам ее поймает. После этого в течение нескольких дней он ползал по дому на четвереньках. Мышку он видел несколько раз, но она удирала от него с обидной легкостью. Наконец, он согласился пригласить Гарри. Тот вошел в дом, забрался за диван и через пятнадцать секунд появился оттуда с мышью в зубах. Вот и говорите после этого, что юристы умнее кошек! Кое в чем они, может, и превосходят кошек, например, лучше умеют изыскивать смягчающие вину обстоятельства. Ну а в других, более важных житейских, делах кошки заткнут за пояс любого юриста.