Что-то знакомое было в его вороватом взгляде. И вдруг Санька ахнул от изумления: в телеге ехал Рыжий! Тот самый Рыжий, которого Санька приметил в «музыкальной» школе… Теперь на его лице уже не было ни стрельчатых усиков, ни рыжей щетины. На голове, приминая длинные, давно не стриженные пасмы, набекренилась красноармейская пилотка. И гимнастерка бойцовская… И брюки… А на ногах ботинки и обмотки…

«Ишь, как ловко подделался под красноармейца…» — возмущается Санька, поглядывая на Рыжего исподтишка.

Санька становится на колени в передке телеги, напрягает взгляд: где-то там, впереди обоза, едет верхом на коне раненый Шульга. Как же ему сообщить? Бежать в голову колонны? Уйдет Рыжий… Посыльный комиссара где-то пропал. Хоть бы он появился! Всю ночь сновал вдоль обоза, а теперь не видать…

В голове у Саньки мечутся тревожные мысли. Как быть? Рядом с соседней телегой шагает ездовый — низкорослый парень в черной ремесленной гимнастерке. Позвать его на помощь, а самому хватать Рыжего? Застрелит… В руках у него автомат, а за поясом торчит граната.

Рыжий, казалось, беззаботно пыхал цигаркой. Но Санька заметил, что тот следит за ним настороженным взглядом.

Обоз выбрался из кое-как загаченного болота под высокие своды старого лиственного леса. Тут стояли и великаны дубы в зеленых папахах, и ветвистые вязы, и старые морщинистые березы с космами до пят. А внизу буйно раскустилась хвойная поросль, переселившаяся, видно, из-за болота, где шумели ее сородичи.

По колонне передали команду остановиться. Санька спрыгнул с телеги, сбивает хворостиной голубые чепчики с цветов, незаметно пятится к ельнику. Рыжий вроде перестал следить за ним. С медсестрой о чем-то разговаривает. Шмыгнул Санька за соседнюю телегу. Бежит дальше. Прячется за подводами. Вон за деревьями уже маячит рослая фигура комиссара. Возле него два верховых партизана. Он что-то приказывает им. Увидев бегущего Саньку, шагнул ему навстречу.

— Дядя Шульга! Товарищ комиссар! — заговорил Санька, не переводя дыхания. — Он… Рыжий… Раненым красноармейцем прикинулся…

— Где? — тихо спросил Шульга, загораживая собой Саньку от подвод.

— На моей телеге лежит… Автомат у него…

— Вот что. Иди туда. Не теряй его из виду. Сейчас пошлю в обход автоматчиков… Отрежем ему путь к болоту.

Ездовые уже распрягали лошадей, а медсестры и хозвзводовцы снимали раненых с телег, разгружали повозки. Некоторые партизаны из охраны санчасти начали ставить шалаши, сооружали навесы. Четверо уже копали колодец.

Пока Санька ходил к Шульге, Рыжий исчез. Комиссар тут же направил на поиски шпиона целое отделение бойцов. Они прочесали ближний ельник, обшарили болото, но Рыжего нигде не нашли. Партизаны, участвовавшие в поисках, решили, что он сбежал. Почувствовал, видно, что напали на его след…

Но Шульга думал иначе: не мог матерый шпион покинуть партизанскую стоянку, не причинив никакого вреда. Значит, он где-то здесь. Затаился.

Выставив вокруг стоянки секретные посты, Шульга усилил охрану и внутри лагеря. Потом с начальником караула проверил весь личный состав, отыскивая среди своих партизан «новичков», пришедших в отряд накануне блокады. Подозрительных людей в лагере не оказалось. Тут были все «старые» партизаны. Каждого из них Шульга знал в лицо, потому что воевал вместе с ними не один месяц.

Шульга строго приказал начальнику караула: задерживать каждого подозрительного человека и сажать под арест до выяснения.

Бои шли где-то в отдалении, и ветер приносил с той стороны лишь глухие удары тяжелых снарядов.

Два дня Шульга был занят поисками подходящей поляны для посадки самолетов. Тяжелораненых собралось в лагере семнадцать человек. Вчера привезли еще… Их надо немедленно отправлять на Большую Землю. Пухлощекая, со вздернутым носиком девушка-радистка, которую звали Зиной, уже наладила связь с Москвой и теперь колдовала над своей рацией под высоким грабом. Ее белые кудряшки опоясывала черная лента наушников.

На запрос Шульги о самолетах была получена ответная радиограмма: «Самолеты прилетят. Давайте точные координаты…»

Шульга и командир хозвзвода Осокин — чубатый парень с синими бойкими глазами, который с недавних пор стал правой рукой комиссара, — нашли в шести верстах от стоянки широкую поляну. Ее и решили расчистить для посадки самолетов.

Нынче чуть свет Шульга повел хозвзвод на поляну выкорчевывать пни. Саньку тоже взял с собой. Обслуживание и охрану лагеря Шульга поручил выздоравливающим раненым.

Подкапывали лопатами пни, подрубали неподатливые корни топорами, а потом дубовыми дрючками выворачивали пни из дернистого грунта. Некоторые матерые пнищи, вцепившись разлапыми корнями в землю, не поддавались. Шульга в шутку назвал их медведями. Обматывали корни веревками, впрягали сразу три или четыре лошади и выволакивали «медведя» из берлоги…

Как-то раз во время перекура Шульга отвел Саньку в сторону, сел на выворотень. Спросил, свертывая цигарку:

— Кого из «музыкантов» запомнил в лицо? Кроме Рыжего…

— Бровастый еще был… Смуглый… А нос, как у коршуна, — горбатый…

— Егоровцы задержали одного. — Шульга стянул с ноги сапог, размотал портянку, ощупал натертую пятку. Всовывая руку в голенище, неожиданно добавил: — К нам везут его…

Санька понял, что Шульга ни на минуту не забывал о Рыжем, о его сообщниках и, видимо, принял какие-то меры. Комиссар каждый день отправлял куда-то своих посыльных. Они привозили ему пакеты. Прочитав их, он тут же рвал и бросал клочки бумаги в костер. А потом снимал очки и, близоруко щурясь, долго протирал их полой гимнастерки.

…Вечером в лагерь привели «баяниста», задержанного егоровцами. Его втолкнули в шалаш к Шульге, а через минуту туда по вызову комиссара бежал Санька. Он сразу узнал старого знакомого. Да, это был «музыкант» из группы «баянистов». Тот самый — с хищным носом. Опознанный Санькой, шпион перестал прикидываться невинным простоватым парнем и сообщил Шульге подробные приметы остальных «музыкантов», которых вместе с ним отправили за Друть.

…Трое суток партизаны хозвзвода работали на поляне — корчевали пни, заваливали землей ямы, трамбовали. Сюда Евсеич привозил им еду из лагеря. Тут они и ночевали в наскоро сделанных шалашиках.

Утром четвертого дня Шульга и Осокин верхом на конях проехали всю посадочную площадку вдоль и поперек. То и дело спешивались, и Осокин придирчиво осматривал места корчевки. В отряде его считали специалистом по аэродромным делам: до войны он работал сигнальщиком в аэропорту, а по вечерам учился в аэроклубе на пилота. Поэтому Шульга целиком доверился ему и, долго не раздумывая, назначил начальником этого партизанского аэродрома.

— Можно принимать самолеты, — авторитетно заявил Осокин, когда они с комиссаром закончили осмотр поляны.

Шульга приказал пилить деревья для сигнальных костров. Осокин по всем правилам распланировал костры: один из них ограничивал посадочную площадку, другие обозначали букву Т, указывая направление и место посадки. Партизаны валили сухостойные кряжи, волокли на поляну, выкладывая из них условный знак.

Работа на аэродроме закончилась. Шульга оставил там Осокина с отделением для круглосуточного дежурства, остальных увел в лагерь. Их ждала другая работа. Надо было загатить болото между лагерем и аэродромом, а потом в глубине леса рыть землянки. Тут самое безопасное место для санчасти. Немцы едва ли проникнут сюда: всюду заболоченная чаща.

Шли дни, а самолетов с Большой Земли не было. По ночам Шульга выходил из шалаша и долго прислушивался, поглядывая на звездное небо. С досады пощипывал раскустившуюся бородку: хорошая летная погода пропадала даром.

Хотя посадочная площадка была готова, Шульга ежедневно наведывался туда. Вырубали с Осокиным мелкий кустарник на поляне, разравнивали бугорки, выкатывали из пролежней замшелые камни-дикари, которые остались незамеченными во время раскорчевки.

Сначала Шульга и Саньку брал с собой на аэродром, потом отвел его к Евсеичу в помощники. Прежнего лагерного кашевара свалил с ног брюшняк, и Евсеич добровольно взял на себя нелегкое дело — кормить всех в лагере горячей пищей.