Они подошли к двери сарая. Руки ее дрожали, не слушались, ключи не лезли в замочную скважину. «Может, это не те ключи?» — подумала она, отчаиваясь все больше и больше. Нет, не могла она ошибиться: этой связкой ей не раз приходилось отпирать сарай. Но вот замок щелкнул и подался. Эсуги первая вбежала вовнутрь, припала к растерявшемуся Юсэку.

— Уходите, — прошептала женщина строго.

Чангер не мог подняться сам, ему помогли Юсэк и Эсуги. Сжимая от боли зубы и опираясь на плечи друзей, он сделал несколько шагов к двери и рухнул на землю.

— Вот ведь несчастье, — тихо проговорила Христина, помогая парню подняться. Сильными руками она почти волоком вытащила его на улицу. — Крепись, сынок, — шептала она, — не то хуже будет. Крепись же, ну! Или тебе помирать хочется?

Чангер напряг последние силы и, качаясь из стороны в сторону, пошел. Свернув за угол сарая, все они вошли в поредевший от порубки лес. Христина еще долго глядела им вслед, припав от волнения к мокрому стволу дерева. Она подгоняла их мысленно: «Уходите скорей! Уходите дальше, пока он не пришел в себя…»

Увидев раскрытую дверь, Хагу бешено заметался по двору, но тут заметил Христину.

— Ты отпустила их?! — прорычал он.

— Да, отпустила, — она спокойно бросила на землю связку ключей.

— Я убью тебя! — заорал Хагу, выхватив из кармана пистолет.

Христина и теперь не шелохнулась и глядела на него в упор.

— Коли есть нужда — убей, — сказала она решительно. — Но ты не посмеешь это сделать. Побоишься остаться один. Не эту ли самую пулю, которую я вынула из твоего плеча, ты хочешь вогнать в меня?

Скрипнув зубами, Хагу огляделся, будто хотел увериться, что он действительно один среди онемевших изб и застывших сосен. Потом, решив что-то, опрометью кинулся в лес. Он был еще пьян и бежал, спотыкаясь и падая, отталкиваясь от ствола к стволу, задыхаясь, словно загнанный зверь. Наконец, увидев силуэты людей, замедлил шаг.

— Остановись, Юсэк! — прохрипел он. — Не уходи! Слышишь!

Юсэк даже не оглянулся.

— Остановись же! — закричал Хагу. — Не вынуждай меня стрелять! — Он прицелился и выстрелил. Он стрелял, пока подоспевшая Христина не схватила его за руку. — Отпусти! — кричал он, обдавая ее перегаром.

— Будет тебе, — сказала Христина. — Ушли они. А нам пора собирать свое барахло.

Он шел обратно, тяжело ступая босыми ногами по валежнику, не ощущая боли. Хагу не видел ни деревьев, ни Христины — земля стала опустевшей, безжизненной, словно выжженная пустыня.

Эсуги лежала на земле. Она походила сейчас на ту раненую птицу, которую они видели однажды у озера. Эсуги тоже была ранена в шею и не могла удержать голову. Она делала отчаянные усилия, чтобы подняться. Юсэк глядел на нее, не зная, что предпринять.

— Нужно идти, — сказал Чангер. — К дороге. Может, кто попадется, довезет до наших.

Он ушел и вернулся с двумя сырыми жердями, снял с себя гимнастерку, стал крепить ее к жердям. Снял гимнастерку и Юсэк. На эти носилки они осторожно положили Эсуги и, подняв с земли, медленно понесли в глубь леса. Чангер шел впереди, и Юсэк видел, как ему это трудно. Еще ночью он корчился от боли, громко стонал, порой терял сознание, а теперь пытался подбодрить Эсуги:

— Видишь, как моя рожа расквашена. А запеклась, как смола на дереве. И у тебя пройдет. Молодая ведь.

Юсэку было приятно, что Эсуги слабо, почти незаметно кивала.

«Эх, Эсуги, Эсуги! Зачем тебе надо было идти сюда?» — думал Юсэк, всматриваясь в родное лицо.

Эсуги позвала Юсэка, и он склонился к ней.

— Что тебе, родная?

— Ты когда-нибудь поблагодари эту русскую женщину, — сказала она едва слышно.

— Обязательно, — закивал головой Юсэк, радуясь, что она заговорила.

Какое-то время Эсуги молчала, крепко зажмурив глаза. Потом через силу промолвила:

— Тетя Синдо сказала, что мы поедем в Иркутск, вместе с тобой… учиться. Ты поедешь?

— Конечно, моя Эсуги. Поедем, обязательно поедем.

Глаза Эсуги потеплели.

— Пить… Я хочу пить, — сказала она, облизывая сухие губы.

Опустив носилки, Юсэк, не раздумывая, побежал по склону вниз. Из-за тумана далеко не было видно. Он носился из стороны в сторону, до боли напрягая зрение. Воды нигде не было. Тренированные ноги рикши не знали устали. «Лишь бы Эсуги дождалась… Лишь бы ей не стало хуже…» — твердил он, ускоряя бег. Наконец он наткнулся на сырую и вязкую дорогу. На ней были еще видны ясные следы маленьких босых ног. Он не знал, что здесь недавно проходила Эсуги.

Рядом с дорогой, на обочине, он увидел крохотную лужицу и возле нее туфельку, залепленную сплошь грязью. Он жадно схватил ее и, отодрав уже засохшую глину, зачерпнул воду. Боясь расплескать ее, осторожно пошел назад.

Он позвал Чангера, но тот не отзывался. «Неужели сбился с пути? Только этого не хватало!..» Он растерялся и шел теперь наугад. И вдруг услышал чей-то голос. «Это же Чангер! Но почему он откликнулся так тихо?..»

Юсэк подбежал к Эсуги и поднес к ее губам туфельку.

— Ты только погляди, в чем я тебе принес воду! Ты никогда еще не пила из такой посуды! — Коснувшись руками ее лица, он вскрикнул, словно от ожога. — Ты же хотела пить… — прошептал он тихо, будто боялся обеспокоить ее.

— Она мертва, — сказал Чангер.

Юсэк вздрогнул и застыл. Из рук выпала туфелька. Юсэк быстро припал губами к ее щеке. Все кончено. Эсуги больше нет. Он поднялся, не в силах глядеть на нее, отошел в сторону. И вдруг закричал, вознеся руки к небу:

— Это я убил ее!..

Эхом отозвалась тайга, будто весь окружавший его мир тоже каялся в убийстве.

— Ты слышишь? Слышишь, Чангер? — прошептал он, вслушиваясь в эхо. — Это голоса убийц. Значит, не один я повинен в ее смерти.

— Это голос земли, — сказал Чангер. — Гневается земля на людей.

Они шли по лесной дороге, по той самой дороге, где еще вчера шла, тревожась за Юсэка, Эсуги. Крепко сжимая поручни носилок, бывший рикша теперь шел впереди. Порой ему казалось, что он вновь везет ее в коляске, а она спит, как когда-то, устав от ходьбы.

Юсэк изредка останавливался и подолгу вглядывался в ее лицо. Хотелось верить…

Он помнил каждое ее слово, и они тяжкой болью отзывались в сердце. «Мне страшно, потому что я счастлива». «Я никогда не думала, что и от счастья можно плакать». «Ты всегда будешь любить меня, милый?» Он обвинял себя, только себя в ее смерти. «Почему, почему в тебя, именно в тебя угодила злая пуля? Это я заслужил ее. Я отпустил убийцу…» Он молил небо, чтобы оно обрушилось гневом, покарало. Но небо молчало.

Юсэк лежал на своей кровати напротив опустевшей постели Эсуги. Открыв глаза и увидев чье-то словно размытое лицо, он тихо спросил:

— Это вы, дядя Хагу? А я искал вас. Мне нужно ваше лекарство… То самое, что вы мне когда-то давали. Нет, не для меня. Я уже здоров. Да, да, для Эсуги. Вы помните ее? Ну как же? Вы ее однажды спасли от смерти. А потом вы почему-то стреляли в нее…

— Он все еще не может прийти в себя, — сказала Синдо стоящим рядом Мансику и Гирсу. Она вытерла пот с его лица.

Юсэк отодвинулся от нее, но, узнав, сказал:

— Как же вы ужасно похожи.

Синдо смутилась: Юсэк поднялся и сел, свесив с кровати ноги. Увидев Мансика и Гирсу, спросил:

— А где сенсами?

Ему не ответили, Синдо хотела что-то сказать, но Юсэк перебил:

— Говорите уж, я все разом снесу.

— Крепись, Юсэк, — сказала Синдо. — Ты должен осилить все беды, иначе не сможешь отомстить за Эсуги, за товарищей. Враг уже близко, совсем рядом. А учитель вернется. Обязательно вернется.

И на этот раз Хагу удалось скрыться. Он сбежал, оставив в избе все имущество, не успев взять даже документы, деньги и другие ценные бумаги. Среди них Синдо обнаружила письмо, написанное знакомым почерком. «Дорогой мой сын», — прочитала она первые корявые иероглифы. И хотя строки были обращены не к ней, а Хагу, они сразу же напомнили ей родной дом. До сих пор она не знала о родителях ничего, кроме того, что они сбежали в Китай. Она продолжала читать: