— Как? Он жив?! — простонала Синдо.

— Таких небо не берет к себе, — сказал Чунсеб. — Пытал он и меня: зачем, мол, здесь. Открыть правду не мог: погнались бы за ними. А там — сын. Вот и обманул. Сказал, будто меня ваши сюда привели, за него — Хагу — ответ держать. Поверил или нет — не знаю. Только не велел никуда отлучаться. — Старик участливо поглядел на Синдо: — Как же спасти тебя, дочка? Одни — в бараках отдыхают, другие — мертвых в кучу стаскивают. А Хагу пирует во дворе у костра.

— Вы уверены, что они не погнались за нашими? — спросила Синдо тихо.

— Не знаю, — тревожась, ответил Чунсеб и опять поглядел на Синдо с сочувствием. — Помяли они тебя крепко. Нет, не сбежать теперь…

— Слушайте меня, отец Чангера, — сказала Синдо горячо и поспешно, — если вы желаете мне добра — услужите в одном.

— Говори, дочка.

— Там много убитых. Постарайтесь достать наган. Постарайтесь принести сюда.

Старик отпрянул:

— Что угодно, только не это. Это не проси. Нет, нет, это не проси. Опять стрельба, опять смерть…

Он был неумолим, поэтому Синдо сказала:

— Ну, коль так — ступайте к ним. Скажите Хагу, что я пришла в себя.

— Он тебя не тронет. Он простит. Сестра ты ему родная.

— Не простит он. Да и не надо… — Она не договорила и, еле держась на ногах, сделала несколько шагов к разбитому окну. Мутными глазами глянула в темноту и упала рядом с остывшим «максимом».

Старик подлетел к ней, поднял ее голову.

— Дочка, дочка, — зашептал он, — виноват я. Хотел как лучше. Хорошо, я принесу тебе этот наган. Ты только не помирай. Я сейчас…

Старик огляделся. Рядом валялась кожаная тужурка Синдо. Подтащил ее рукой, подложил под голову Синдо и ушел украдкой.

Ожидая старика, Синдо попыталась подняться — не смогла. Отчаяние охватило ее: зачем ей наган, если она не сможет выстрелить…

Она поднялась на локти. Перед нею стоял кто-то. Это не Чунсеб. У старика ботинки и шаровары. У этого — сапоги. Она приподняла голову и увидела Хагу.

— Вот и встретились, — сказал он, улыбаясь.

— Коль встретились — помоги мне сесть, — сказала Синдо, сохраняя былую гордость.

Хагу недоверчиво оглядел ее и, убедившись, что у нее нет оружия, помог сесть, а сам попятился назад. И без того покрасневшее от водки его худое лицо в свете костра было багровым.

— Выходит — кончились твои похождения, сестричка, — сказал Хагу. — А мои только начинаются. И тех побьем, — он ткнул рукой в разбитую дверь.

«Неужели они пустились в погоню?» — подумала Синдо. И чтобы проверить его, сказала:

— Наши скоро вернутся, и я сожалею, что не смогу увидеть, как вы, храбрецы, поведете себя. Уж если пять бойцов усеяли поляну трупами, то, думаю, волки вы никудышные.

— Мне наплевать, сколько их дохнет, — сказал Хагу. — Важно то, что я вернул хутор. Где Мартынов?

— Где ему быть, он в отряде Красной гвардии.

— Врешь! Он был здесь. И сбежал, увидев нас.

И по тому, как Хагу махнул рукой и выругался, Синдо поняла, что они не преследовали отряд.

— Ну ладно, — сказал он. — Бог даст — свидимся. И слава этому богу, что с тобой столкнул. Нет, я тебя не трону. Это сделают другие. Хочу высказаться.

— Говори.

— К большевикам у меня нет ненависти. Они у меня землю не отнимали. К тебе и Мартынову счет имею. Вы согнали меня с хутора.

— За дело. Помогал контре.

— А если помогал — свое отдавал. Не твое, не его.

— У власти Советов нет ни твоего, ни моего. Все едино, — сказала Синдо. — Мелко ты, Хагу, плаваешь. Ты мечешься в поисках виновных. Глумишься над невинными. Убил Бонсека и Эсуги. И меня добьешь, как Егора. Но землю не получишь.

— Может быть, — пробормотал Хагу. — И все равно человек я. Помню, как ты меня жалела, когда я обессиленный падал с косой в руках. Ради того чтобы скотину кормить, избу срубить, чтоб и половник наш сухим не был. Вот почему не мог покориться твоему закону. Но это в прошлом. Что теперь-то?..

— Только об одном я сожалею, что не смогла тебя обезвредить, — сказала Синдо. — Ты не имеешь права жить, Хагу.

Хагу сплюнул.

— Жить-то тебе осталось секунды, а поучать меня берешься. Вот как станут пытать, быстро отречешься. Не лучше ли подумать о том, как обмануть смерть?

— Ты хочешь мне помочь?

— Я?.. А почему бы и нет? Сестра ты мне. Мерзкая, но — сестра. Так и скажу кому надо. Поклонюсь им в ноги. Они уступят, если ты верой и правдой служить будешь.

С улицы донеслась брань. Кто-то истошно кричал. Вслушавшись, Синдо узнала голос Чунсеба. Раздался выстрел, и голос замолк.

— Выбивают трусость из солдат, — пояснил Хагу.

Синдо молчала, уронив голову на грудь.

— Они уверены, что я мертва? — спросила она тихо.

— Нет. Меня послали привести тебя в чувство. Атаман скоро сам сюда явится.

Синдо легче было бы услышать приговор о расстреле. Она знала, что ее измученное тело теперь не подчинялось разуму, но была уверена, что они не смогут сломить ее.

— Так вот, — сказала Синдо твердо, — просьба у меня к тебе. Лиши их удовольствия видеть оскверненное тело твоей сестры.

— Что я должен сделать?

— Застрелить меня.

Хагу онемел. Он знал упрямый характер сестры, но все же надеялся, что она станет упрашивать помочь ей сбежать или, в крайнем случае, попросит его поговорить с атаманом о помиловании. Он попятился.

— У меня бы рука не дрогнула. Не дрогни же и ты! — настаивала Синдо. — Всего один выстрел.

— Нет, нет, не могу, — странно улыбаясь, прошептал Хагу. — В других — раз плюнуть, а в тебя — не могу.

— В таком случае дай мне твой наган. — Синдо протянула руку. — Я облегчу твою задачу. Не бойся, не трону. Придет время, и ты, возможно, приставишь дуло к своему виску. Только не от гордости, а от безысходности. Дай мне наган, Хагу.

Минуту-другую Хагу стоял неподвижно, лихорадочно покусывая крепко сжатый кулак. Было видно, что он думал, как ему поступить.

— Меня все равно не пощадят, — наседала Синдо. — И ты это знаешь. Поэтому не медли. Прошу тебя.

— Неужели ты сама себя… сможешь? — заикаясь, спросил Хагу.

— Дай наган, Хагу! — настойчиво повторила Синдо.

Завороженный ее решимостью, Хагу невольно потянулся к кобуре, но тут раздался выстрел. Он упал. В дверях стоял Юсэк.

Опустив руку, в которой все еще дымился пистолет, он приблизился к Синдо.

— Ты?! Юсэк… — не столько поразилась, сколько испугалась Синдо.

— Я сбежал из обоза, — произнес тихо Юсэк. — Я опять предал товарищей…

Он не мог больше говорить. Вбежавшие на выстрел солдаты скрутили ему руки, зажали рот. Почти волоком его и Синдо вытащили из развалин штаба во двор и бросили обоих к ногам японского офицера, гревшегося возле огромного костра.

— Встать! — приказал японец.

Синдо не шелохнулась, хотя понимала язык. Юсэк же по тону догадался, чего от него хотят, и встал. Лицо офицера было ему знакомо. Всмотревшись, он узнал в нем бывшего помещика Макуру, у которого когда-то служила мать Эсуги. Тот что-то говорил, но Юсэк слышал не его голос, а ясный голос отца: «Когда родился мой сын, в Корее кончилась братоубийственная война. Люди нашей провинции посчитали мальчика святым, принесшим на землю мир. Они клали к его ногам цветы… Разве святой возьмет в руки пистолет? Разве святой убьет человека?..»

— Но я убил человека. Убил его, — сказал Юсэк с каким-то облегчением.

Почти рассвело, когда Синдо пришла в себя. Она ощущала лицом холодную, смоченную росой землю. Руки были связаны за спиной и притянуты к колесу телеги. С трудом подняла голову, выпрямилась. Рядом на телеге, свесив ноги, сидел караульный солдат. К другому колесу был привязан Юсэк. Он сидел, прислонившись спиной к оглобле. Неподалеку все еще дымил костер. Возле разрушенного штаба солдаты орудовали лопатами, очевидно, откапывали заваленных взрывами товарищей.

Синдо знала, что это дело ее рук. Помнила и то, как солдаты, скрутив Юсэку руки, били его прикладами, стегали плетью. Помнила, как они и ее подволокли к костру, вынуждая смотреть на огонь. До сих пор он не меркнет в ее глазах. Она видела все. И помнила все.