Некоторые товарищи сомневались в безобидности этого несколько ехидного куплета, но вскоре выяснилось, что автором его был сам Сережа.

В первой декаде августа редакция покинула Одессу. Литературному работнику майору Клавдиеву и мне было приказано временно оставаться в войсках, защищавших город.

13 августа Одесса была отрезана от войск Южного фронта, связь с Большой землей поддерживалась только водным путем. Однако войска и жители нисколько не утратили своего боевого духа. Материалов, рассказывающих о героях обороны Одессы, накопилось предостаточно, но приказа о выезде в редакцию не было, да и выехать теперь было не так просто. Появилось вроде бы свободное время. А почему бы не сделать фотоочерк «Рабочий день воинов Н-ского подразделения»?

Клавдиеву тема понравилась, а событие, происшедшее в половине августа, прямо, как говорится, ложилось под этот заголовок.

В этот день хваленые гренадеры Антонеску, вероятно надумавшие удивить своих фашистских покровителей, решили прорвать нашу оборону способом, известным еще с прошлой войны. Так называемой «психической атакой».

В результате свыше четырех тысяч фашистов легло перед окопами 161-го полка, которым командовал полковник Серебров.

Мы решили показать в фотоочерке участников этого сражения и закончить его фотографией поля боя. Однако создавшаяся на фронте обстановка озадачила нас. Как ее сделать, эту фотографию?

Понеся огромные потери, противник вел себя до такой степени нервно, что малейшее движение с нашей стороны вызывало дикую «огневую реакцию». О том, чтобы выйти из окопа, не могло быть и речи.

Пользуясь ночной темнотой, разведчики полазили по полю, принесли документы убитых, охапку винтовок и автоматов, рассказали, что местами земля сплошь покрыта трупами. Разведчик Ваня Денисов, о котором говорили, что он ходил в тыл противника, как к себе домой, предлагал показать место, где лучше сделать эту фотографию. Но добраться туда, хоть и было это всего метрах в пятидесяти — шестидесяти от наших окопов, было невозможно. Совершенно открытое поле прицельно простреливалось противником.

Вечером командир полка принял решение, дававшее некоторую надежду на эту съемку. Он полагал, что, если после крупного урона противник не успел еще подтянуть резервы (а это несложно проверить разведкой), есть смысл ударить с правого фланга, где линия нашей обороны дугой вдалась в район, занятый фашистами. При благоприятных обстоятельствах захват небольшого поселка Штерн, находящегося всего метрах в трехстах от нашего переднего края, давал возможность флангового удара по передовым позициям противника.

За ночь была проведена перегруппировка сил, оборудован наблюдательный пункт, разведрота в темноте вышла на исходный рубеж. В ее задачу входило разведать наличие сил противника в прилегающем к поселку большом фруктовом саду. Если сопротивление будет незначительным, действовать с целью захвата поселка. В этом случае здесь же предполагалось ввести в бой резервный батальон.

Мне и Клавдиеву полковник предложил находиться с ним на наблюдательном пункте, чтобы быть в курсе событий и в случае хотя бы частичного успеха не пропустить момента и побывать на интересующем нас поле. Рассвет встретили на новом НП. Проходивший по западному склону высотки, отрытый в полный профиль окоп давал возможность свободно расположиться. С нами были два связиста со своим хозяйством, трое разведчиков и вестовой командира полка. Отсюда без всякой оптики был хорошо виден занятый противником поселок. В нем не было видно ни души. По мнению полковника, он интереса не представлял. Сюрприз мог преподнести сад. Что скрывала его густая листва, разглядеть нельзя было и в бинокль.

В назначенное время цепь разведроты стала подтягиваться к саду. Противник не выдержал и открыл огонь. Сперва редкий ружейный, а потом такой плотный, что разведчикам пришлось залечь.

Случилось то, чего опасался командир полка. Участок был насыщен большим количеством огневых средств и, вероятно, живой силы. А когда в бой включилась расположенная на закрытых позициях артиллерия противника и у дальней посадки появились несколько бронетранспортеров, стало ясно, что задуманную операцию осуществить не удастся. Было очень досадно.

Полковник все же решил не упустить момента и ударить по обнаружившим себя в саду фашистам. В дело включились батальонные минометы. Огонь корректировал сам Серебров. Уже третья мина легла в центр сада. За ограду сада выскакивали люди, никем не управляемые повозки. Сильные взрывы заволокли сад черным дымом. Вероятно, рвались боеприпасы.

Разведрота, залегшая по краю овражка, этим же овражком без потерь отошла, а нам пришлось отсиживаться на дне окопа, пока, уже в сумерки, не поослаб артогонь. Уходили по одному. Бегом в ложбинку, проходившую сразу же за нашей высоткой.

Здесь, лежа на прогревшейся за день земле, полковник Серебров сказал:

— Хотелось вам, товарищи, помочь, не получилось. А жаль. Правильно вы решили назвать «рабочим» день солдата-фронтовика. Тяжелая у него работа. Не забывайте эту тему. Она вам пригодится, вот только начнем наступать.

Она действительно пригодилась. И не один раз.

Я к ней вернулся в январе 1942 года во время Барвенковской операции. В начале наступления я был с артиллеристами лейтенанта Ветешева, которые, как тогда говорилось, огнем и колесами сопровождали пехоту. Фотоочерк получился довольно убедительным. В него вошли фотографии находящихся в боевых порядках пехоты артиллерийских разведчиков, отлично действовавших орудийных расчетов.

Между прочим, в очерк была включена фотография, сделанная сразу же после митинга, проведенного перед боем. В подписи под снимком говорилось: «После митинга к комиссару И. Курашу вместе с командиром орудия сержантом Н. Цапулиным подошел наводчик М. Колотько и попросил принять от него заявление о приеме в кандидаты ВКП(б). В это утро политрук Кураш принял девятнадцать таких заявлений». На меня это произвело глубокое впечатление. Возвратясь в редакцию, я рассказал об этом Борису Горбатову. Он помолчал — неторопливость была в его характере — и спросил:

— А сам ты, что же, думаешь оставаться в стороне?

Я ответил, что, кажется, запоздал с таким решением. Когда фронт отходил, шли тяжелые бои, не подумал, а когда положение поправилось, вдруг подам заявление, как-то неудобно будет это выглядеть. Борис помолчал, чуть кивнул головой, видимо соглашаясь с этим.

В начале мая противник начал наступление в районе Барвенково. Силы оказались далеко не равными. Фронт вынужден был отходить.

14 мая я вернулся из 12-й армии, ведшей тяжелые оборонительные бои. Редакция стояла на окраине Ворошиловграда, в поселке Вергунка. В секретариате меня встретил Горбатов:

— Умоешься, зайди к нам.

С трудом отодрав донбасскую пыль, пошел в домик, где жили наши писатели.

Борис поднялся навстречу, протянул мелко исписанный листок бумаги:

— Ну как? Теперь удобно? Если решил, держи! Вторую пишет Илюша, — кивнул на сидящего за столом Илью Френкеля, старейшего коммуниста редакции.

Это были рекомендации. Вечером на партийном собрании принимали в кандидаты двоих: Сашу Верхолетова и меня. Выступали не только рекомендовавшие, но и товарищи, с которыми приходилось часто бывать в командировках. Выступления были сердечными, и это, пожалуй, еще больше волновало.

Не могу припомнить, как и что говорил после единогласного решения о приеме в кандидаты партии. Кажется, что-то не очень складное. Но чего можно было требовать от человека в такую минуту?

Положение на фронте ухудшалось. Вскоре редакция была уже за Доном. В августе мы остановились на берегу Черного моря, в хуторе Вишневом. Расформировывался Южный фронт, а вместе с ним и наша газета.