— Ладно! Вместе полетим.

Мы залезаем в «По-2».

О боевой работе дивизии в ту ночь передал по телеграфу в ТАСС. Репортаж «Ночью над Земландским полуостровом» увидел свет. У меня сохранился номер «Вечерней Москвы» за 20 апреля, где он напечатан.

Передо мной выписка из представления майора Тимофея Алексеевича Ковалева к званию Героя Советского Союза:

«На фронте налетал 1342 часа, из них ночью 1025 часов. Доставил партизанским бригадам 182 тонны оружия, боеприпасов и 42 человека, следовавших в тыл противника по особым заданиям командования. Вывез из тыла 205 раненых и партизан, сбросил на объекты противника 10,6 тонны бомб. Кроме того, по заданию связи им перевезено 52 офицера и 870 килограммов груза».

Добавлю: на фронте Ковалев с начала войны. До того работал инструктором авиашколы Осоавиахима.

29 июня 1945 года Т. А. Ковалеву было присвоено звание Героя Советского Союза. В тот же день вышел Указ о награждении второй медалью Золотая Звезда и «автора» высотного тарана П. Я. Головачева.

Только в октябре победного года я вернулся домой, стал ответственным редактором «Советского спорта». В газете завел рубрику «На суше и на море», посвященную туризму и альпинизму. И, как до войны, в июне следующего года конечно же участвовал в традиционном, девятом туристском слете. Он проходил в бухте Радости под солнечно-чистым небом Клязьминского водохранилища канала имени Москвы.

…Их накопилось очень много, и для меня еще не пришел час расстаться с ними, освободив ящики письменного стола для чего-то другого. Каждый сохранившийся с военной поры блокнот (увы! — многие безвозвратно потеряны) сама суть прожитых лет. На листках, пожелтевших от времени (иным из них ведь уже за сорок), отрывочные, наскоро сделанные записи. Не всегда даже припоминаются обстоятельства, при которых они появились, но вчитаешься в них и оказываешься во власти времени, формировавшей мое поколение, и чувств, прошедших через суровейшие испытания.

Воистину никто из нас не родился солдатом. Мы становились солдатами лишь по жестокой необходимости и постигали варварскую мудрость войны лишь потому, что имели дело с врагами. Личными. И всего человеческого на земле. С врагами, само появление которых на планете — вне всякой морали, противоестественно, противозаконно, а потому во имя спасения цивилизации подлежащих уничтожению. Но при всем том, что необходимость быть солдатом и постигать чудовищную мудрость кровавых сражений ожесточала наши души, вынуждала творить противное нашему природному естеству, мы оставались Человеками в самом красивом и величественном значении этого слова в беспредельном богатстве людской речи.

…Последние дни августа сорок первого. Вот уже два месяца мотаюсь по фронту. Вроде бы срок но тогдашним меркам более чем достаточный, чтобы, как нынче модно говорить, адаптироваться к происходящему вокруг: к неумолчному грохоту артиллерии, к изматывающему душу гулу моторов в небе, к дьявольским разрывам бомб, к крови и смерти, к горящим деревням и городам, к бесконечному потоку стариков, женщин, детей, бредущих в сторону Ленинграда, — в общем ко всему, что несет с собой война. Должен бы привыкнуть, а не получается. Все убеждаю себя, что война, не воспринимаемая ни разумом, ни сердцем, кончится если не завтра, то послезавтра… В крайнем случае через две-три недели, ну, через месяц, наконец. Не может же быть, чтобы мы не остановили фашистскую армаду. Не просто остановили бы, но и разгромили ее.

Боль от всего виденного нестерпима. И хотя за день я чертовски устаю, но в часы, когда во что бы то ни стало надо хоть немного отоспаться, чтобы завтра достало сил — физических и моральных — вновь увидеть бои и рассказать о них и людях, ведущих те бои, сон не приходит. Воспоминания хаотически теснятся, наплывают друг на друга, и разобраться в кутерьме эпизодов никак невозможно.

В таком состоянии сажусь писать очередной репортаж.

Утром по военному телеграфу получил очередное задание из редакции — от начальника отдела фронта «Комсомольской правды» Юрия Жукова — показать солдат, насмерть стоящих на отведенных командованием рубежах. Тема чрезвычайно важная — подобные примеры по своей психологической мощи подчас сильнее приказа.

Я видел таких солдат. Не далее, как вчера, на подступах к Выборгу: взвод под командованием старшего сержанта Анатолия Вавилова в течение целого дня сдерживал немецкие танки. Его бойцы подожгли четыре машины. Три догорали на подступах к рубежам взвода, а четвертую, объятую пламенем, немцам все-таки удалось отбуксировать. Во время очередной атаки, когда во взводе Вавилова в живых осталось только семь бойцов, они подбили еще две машины. Когда остался один Анатолий, он, тяжело раненный, обвязал себя гранатами и бросился под вражеский танк. Сам погиб, но немца не пропустил.

Исписал несколько страниц, но чувствую — не то: не те слова. И чувства не те. Возможно, все еще сказывалось нервное напряжение от пережитого, хотя кое-какой опыт уже был за плечами: как-никак служил в кавалерии войск НКВД, участвовал в ликвидации кулацких банд в Сибири и за это был награжден личным оружием, командовал взводом во время похода нашей армии за освобождение Западной Белоруссии… И все же сейчас не мог собраться.

В комнату, а было это в одном из кабинетов выборгского Дома Красной Армии, приспособленного для короткого приюта военных корреспондентов, неожиданно ворвался капитан с интендантскими погонами. Именно ворвался, потому что так хватил на себя дверь, точно кто-то за ним гнался и он наконец-то нашел убежище. Капитан был выше среднего роста, широкоплеч. Одежда на незнакомце свидетельствовала о том, что он побывал в хорошей передряге — наверное, не одну сотню метров преодолел по-пластунски. На носу топорщились очки с крупнодиоптрийными стеклами.

— Вы кто? — с ходу спросил капитан.

Я представился и тут же услышал в ответ:

— Коллега, значит. А я — Атаров… Николай Сергеевич… Корреспондент ТАСС.

Фамилия мне была знакома: читал рассказы Атарова в журналах. Наскоро соорудили ужин, и, только чуть насытившись, Николай Сергеевич рассказал, что с ним приключилось. Он отходил с какой-то частью, и не то чтобы они попали в окружение, а столкнулись с немецким десантом, высадившимся в нашем тылу. Был бой, и бой жестокий. Гитлеровцев частично перебили, частично рассеяли. И тогда он вспомнил о своей прямой обязанности — немедленно написать и передать в редакцию корреспонденцию о только что увиденном и пережитом. Что называется, по горячим следам. Но у военных корреспондентов, за исключением, может быть, одного-двух, в то время не было никаких средств передвижения. Можно себе представить, сколько сил и нервов пришлось потратить Атарову, чтобы добраться до Выборга, откуда можно было передать срочную депешу.

Нe знаю, рассказ ли Николая Сергеевича о схватке с вражеским десантом или само его появление так подействовало на меня, но, когда он, не доев ужина, уселся писать, я устыдился того, что до этого успел сочинить, изорвал листки и уже до самого рассвета не давал себе отдыха. Часов, наверное, в семь мы вместе отправились на узел связи.

Во время войны больше наши дороги с Атаровым не перекрещивались. Но через несколько лет, встретившись уже как сотрудники «Литературной газеты», мы не раз вспоминали ту ночь, а я — урок, который он мне тогда преподал.

Было вот как. Когда Николай Сергеевич сел писать, я признался, что не могу совладать с собой, хотя утром надо передать в редакцию очерк. Исписал, дескать, много страниц, но сам понимаю, что плохо, что надобно иначе, а как, не знаю.

— О чем очерк? — спросил Атаров.

Мой рассказ не удовлетворил его. Он потребовал подробностей. Потом помолчал, раздумывая, и сказал:

— Вы все еще живете нормами мирных лет… Журналист-профессионал на это не имеет права. Вы — тем более… Потому что вы — корреспондент «Комсомолки». Подумайте сами: ваш Вавилов и его бойцы — молодые люди… Им бы жить да жить… Любить девушек, растить детей, изобретать, творить, путешествовать… А они, не колеблясь, отдали жизнь во имя будущего. Вот и начните свой очерк с этой мысли. Она, может быть, и ординарна, но в ней — сама суть подвига. Отыщите связь между августовским днем сорок первого и таким же днем, который придет через двадцать — тридцать лет. Загляните в далекое завтра, в то время, когда у вас уже, наверное, будут внуки, и поставьте солдат Вавилова рядом с вашими радостями, с благополучием ваших потомков, и тогда поймете, почему тяжело раненный Анатолий не отполз в тыл, а бросился под вражеский танк. И чувства свои обуздайте — не завтра и не послезавтра кончится война…