«Наборный цех» заработал. А во второй половине дня прибыл «второй эшелон».

Некоторое время назад у летчиков нашей армии побывал один из наиболее популярных публицистов — Илья Эренбург. А почему бы не попросить его написать в номер, посвященный 27-й годовщине Великого Октября, небольшую статью? С этим и другими заданиями вылетел в Москву. Оказалось, квартира писателя повреждена и он временно живет в гостинице. Связываюсь с Ильей Григорьевичем по телефону, получаю согласие. В назначенный час звоню в номер. Дверь открывает хозяин, показывает, куда повесить шинель. Пересекаю комнату и попадаю в следующую, совсем маленькую. Прямо передо мной диван. Полка над его спинкой уставлена книгами Эренбурга, изданными на иностранных языках. Кругом тоже книги, газеты, журналы. Писатель указывает мне на диван и просит немного подождать. Сам садится за пишущую машинку и продолжает печатать: на каретке заметил заправленный лист бумаги с начатым текстом. Но вот стук клавишей прекращается. Писатель читает материал, делает небольшие поправки, подписывает и вручает мне.

А я-то думал, что он завершает для кого-то статью, потом будет расспрашивать о летчиках. И только тогда сядет за статью для нас. Читаю статью и мысленно восхищаюсь: написано лаконично, остро, звучит актуально. Словом, по-эренбурговски, без скидки на «ранг» газеты.

Статью мы напечатали в праздничном номере. Оригинал у меня сохранился. Вот начало статьи: «Два года тому назад одна берлинская газета писала: «Сверкают глаза немецких завоевателей». Кончились те времена. Теперь не глаза сверкают у фрицев, а пятки. Началось изгнание врага». А каков конец статьи! «Еще немного — и радостно встретит победителей вся наша Россия… Женщины скажут: вот наши летчики, они воевали в небе, и в небе они спасли землю».

На исходе сорок четвертый год. Наши войска ведут бои в Восточной Пруссии. Аэродромы истребителей, ночных бомбардировщиков «По-2», штурмовиков расположены уже по ту сторону государственной границы. Скоро и нам ее пересекать. А пока газету выпускаем в литовской деревне Стернишки. Рабочий день в редакции был в разгаре, когда позвонил начальник штаба армии. Редактора не оказалось, трубку взял я, его заместитель:

— Командующий приказал завтра напечатать о подвиге Головачева и обязательно с портретом. Какая нужна помощь?

— День короткий… Необходим самолет туда и обратно. Портрет рисовать полетит капитан Островский. До площадки надо бы его подбросить на машине.

— Все будет сделано. Машину высылаю.

Что же за подвиг совершил Головачев? И, видимо, только что… Мои размышления прерывает тихий голос:

— Я готов…

Поднимаю глаза. Передо мною стоит Петр Островский в старенькой пехотного образца шинели, в шапке с уже опущенными «ушами». Через плечо — видавшая виды полевая сумка. Сквозь очки в тонкой роговой оправе на меня устремлены невозмутимые глаза:

— Куда? И кого?

— В девятый гвардейский истребительный. А где он, не знаю. Портрет Головачева.

— Извозчик довезет. Размер клише?

— Полторы колонки. Смотрит в полосу.

Возле редакции останавливается машина. Петя спешит на выход.

Связываюсь с гвардейским полком. Его начштаба, оказывается, уже предупрежден. Узнаю подробности подвига. Потрясающе! Писать репортаж-то придется мне, а не художнику. Прошу к аппарату героя дня. Вот что выясняется.

Утром истребители прикрывали наступление 2-го гвардейского танкового корпуса. Павел Головачев уничтожил двух «ФВ-109». Только успели заправить его «Ла-7», как прозвучал приказ: ему с ведомым сбить дальнего разведчика «10-188». Медлить нельзя! Уходивший с нашей территории «юнкерс» был обнаружен на высоте почти девять тысяч метров. Головачев, не успевший надеть на земле маску, начал задыхаться. Тогда он взял в рот шланг от кислородного баллона и так продолжал настигать разведчика. Напарник шел далеко внизу…

Гвардии старший лейтенант П. Головачев бил по врагу точно и расчетливо. Ему удалось убить обоих стрелков, повредить крыло, наконец, поджечь мотор. Боеприпасы кончились, а фашист продолжал «тянуть» на одном моторе. Тогда гвардеец подошел к «юнкерсу» вплотную и ударил по хвосту винтом. Разведчик перешел в беспорядочное падение. А Павел Головачев, выключив мотор, развернулся на обратный курс. Мастерски планируя с высоты, превышающей Эверест, советский ас привел самолет прямо на свой аэродром под Гросскальвегеном. «Ла-7» оказался целехоньким. Нужно было лишь сменить искореженный винт.

На следующее утро Павел Яковлевич Головачев на этой же машине снова поднялся в небо. А вернувшись из полета, читал в армейской газете репортаж о своем вчерашнем таране, иллюстрированный портретом, нарисованным Петром Островским.

Тут следует пояснить, что значило в короткий зимний день дать в номер портрет героя, да еще с самого далекого от редакции аэродрома. И дело не только в том, что связные самолеты могли сесть у штаба армии лишь до наступления темноты. А вот еще в чем: газеты воздушных армий цинкографий не имели. Но у нас был Петр Островский!

До войны он пятнадцать лет проработал в сталинградских газетах. В сентябре сорок первого вступил политбойцом в коммунистический батальон. Первый бой добровольцы приняли у Малоярославца. Отходили к Наро-Фоминску. В пути батальон влился в 113-ю стрелковую дивизию, состоявшую из ополченцев Фрунзенского района столицы.

«Перед отъездом на фронт, — вспоминает П.Островский, — друзья-цинкографы, особенно, помнится, М. Гаврилов, показали мне, как изготовлять штриховые клише, минуя механический фотопроцесс. Делали это так. На шлифованную цинковую пластинку литографской тушью наносился рисунок. Затем припудривали порошком канифоли, подогревали и травили в азотной и соляной кислоте. Где был рисунок, цинк оставался нетронутым, а на остальной площади кислота делала углубления, так что при печати с этими «пустыми» местами краска не соприкасалась. Трудность заключалась в том, что рисовать на цинке нужно было в обратную сторону, поэтому приходилось пользоваться зеркалом».

Этот способ был проверен в мирное время в выездных редакциях, а в войну мог пригодиться в полевых условиях. И он действительно пригодился.

9 апреля в 21 час 30 минут многотысячный гарнизон могучей крепости Кенигсберг под натиском войск 3-го Белорусского фронта капитулировал. Но Восточная Пруссия еще не была полностью очищена от гитлеровцев. У самого Балтийского моря огрызались недобитые дивизии противника. Наибольшая группировка скопилась западнее Кенигсберга на Земландском полуострове. Добивать ее советским войскам помогали авиаторы.

В середине апреля прилетел я в 213-ю ночную бомбардировочную авиадивизию. Ею командовал генерал-майор авиации В. С. Молоков. Тот самый, что в числе семи летчиков в зимнюю стужу 1934 года вывез со льдов Чукотского моря попавших в беду челюскинцев. Позднее В. С. Молоков возглавлял Гражданский воздушный флот страны. С этого высокого поста Василий Сергеевич вырвался на фронт.

Генерал познакомил меня с боевой задачей дивизии, посоветовал побывать в 15-м авиаполку. Дневную работу «Пе-2» и «Ил-2» в земландском небе ночью продолжали их легкокрылые собратья «По-2». Так было и на этот раз. Все три полка дивизии в ночь на 16 апреля но четкому графику беспрерывно, каждый своим маршрутом, заходили на конкретные цели. 15-й авиаполк летал в центре. Ему предстояло бомбить последний аэродром Земланда. Днем по нему били бомбардировщики и штурмовики. Они уничтожили и повредили несколько десятков самолетов, ни одному не дали подняться в воздух.

Наступили густые сумерки. В небе зажглись звезды. Вместе с командиром полка майором Т. Л. Ковалевым нахожусь на аэродроме. Машины поднимаются одна за другой. Труженики технических служб готовили их к полету за две минуты. Оружейники, например, с бомбами наготове встречали шедших на посадку «По-2», чтобы немедля подвесить бомбы под нижними крыльями. Экипажам в кабины подавали горячий чай и бутерброды: воины отказывались от отдыха.

— Разрешите мне полететь… — обращаюсь к Т. Л. Ковалеву.