Отсюда начался мой путь на войну.

В помещении, прилегающем к складу, людно и шумно. Среди штатских костюмов мелькают новенькие, еще не обмятые гимнастерки. В человеческой круговерти маячит светлая шевелюра Бори Ярославцева. Наш фоторепортер. Много лет мы с ним работали в одной лаборатории. Попал сюда тем же путем, что и я. С ним ориентироваться легче: здесь отслужил срочную. Знает все входы и выходы. Действительно, очень быстро попадаем на склад. Кто-то сразу оформляет нам документы. На длинный прилавок валят груду военного обмундирования, и мы тут же в уголке меняем свой штатский вид на военный.

Осматриваем друг друга. Все как положено — от пилотки до кирзовых сапог, включая два зеленых «полевых» кубика на петлицах.

Носовой платок идет на протирку сильно замасленного «ТТ». Коробка патронов уходит в обоймы.

А обстановка в общем зале здорово изменилась. Теперь среди гимнастерок редко-редко мелькнет штатский костюм. Люди, еще недавно такие разные по внешности, стали удивительно похожи друг на друга.

Присматриваемся к человеку, доказывающему работнику склада, что у него не хватает какой-то детали в полевом снаряжении.

Борис подсказывает: «Дядя Степа!» Ну конечно! Только не сам дядя Степа, а Сергей Михалков. Рядом с ним среднего роста, плотный, с бритой головой, чуть сощуренными глазами за толстыми «близорукими» стеклами очков Борис Горбатов. Тоже наш будущий сотрудник.

Откуда-то появляется Илья Друз. Узнаем, что газета наша будет называться «Во славу Родины», что штат подобран дай бог всякому, но на выяснение подробностей времени нет. В 14.00 с Киевского вокзала уходит наш эшелон. Опаздывать ни-ни.

— А как с аппаратурой? Чем будем работать?

— Ну, это к майору Косых. Борис его знает.

И исчез.

А время бежит. Надо заехать в редакцию, забежать домой попрощаться да бросить штатские пожитки. А мы все ищем майора Косых.

Находим. Начинаем выкладывать свои заботы и… с ходу получаем замечание: «Надели военную форму, а как обращаться к старшему по званию, не знаете».

Поправляемся и излагаем свои тревоги по поводу фотоаппаратуры. Может, захватить свою?

С минуту майор посматривает на нас, чуть насмешливо сощурив глаза. Отвечает вопросом:

— Думаете, в армии аппаратов нет? Захватите зубную щетку. Остальное пусть вас не беспокоит.

Аудиенция окончена.

Не забываем откозырять и — бегом.

Редакцию не узнать. Муравейник разворошенный. Но в военной форме мы первые, поэтому к нам особое внимание.

Нам завидуют, расспрашивают, что-то советуют. Активность небывалая.

Домой, пожалуй, попасть не успеем. Поди-ка отсюда вырвись. Каждый отдел считает обязанностью непременно заручиться нашим клятвенным заверением срочно слать материалы. Еще бы! Наш собственный корреспондент в действующей армии!

Прощаясь с заведующим отделом иллюстраций, вынимаю из кармана ключ от лаборатории:

— Кому оставить?

— Зачем оставлять? Кому без вас нужна ваша лаборатория? Вернетесь — будете работать. Не год же вы там проболтаетесь?

Он, кажется, не очень доволен тем, что на какое-то время теряет сразу двух репортеров.

В 14.00 эшелон отходит от перрона. Опоздавших нет. Места занимать не торопились. В первую очередь хотелось познакомиться со своими будущими сотрудниками, послушать, что говорят военные, а их здесь немало. Формировалась редакция на базе газеты Московского военного округа.

К вечеру шум поутих. Вероятно, подходило время, когда каждому необходимо было утрясти в сознании весь ворох событий.

Мысли потянулись к дому. Не успел повидаться с дочкой. На трамвайной остановке у редакции попрощался с женой. Надо было бы повидаться кое с кем из друзей.

Как-то немного успокаивала брошенная в редакции фраза: «Не год же вы там проболтаетесь!»

Год! Разве мог кому-нибудь из нас прийти в голову такой срок?

А эшелон не торопился. Ранний рассвет встретили под тревожные гудки паровозов и выстрелы зениток. Эшелон стоял километрах в шести — восьми от Москвы. Видны были вспышки, местами над городом поднимался дым. Кто-то предполагал, что это налет вражеской авиации, и про себя тревожился за оставшихся в Москве, другие же уверяли, что это просто учебная тревога.

Первый настоящий налет пережили уже на Украине, под городом Голованивском. Слышали свист падающих бомб, близкие разрывы, видели раненых, убитых, разрушения в городе. Война показывала свое кровавое обличье.

Страха не было. Была какая-то неукротимая злость, вероятно вызванная непонятной, нелепой дикостью происходящего. Убиты мирные люди! Разрушается мирный город!

Привыкаем к бомбежкам, к артналетам, к непрерывным командировкам в действующие части. Из каждой командировки привозим не только материалы для газеты, но и опыт еще малознакомой жизни газетчика на войне. Правильнее сказать — «гражданского» газетчика.

Большинство из нас в свое время проходило действительную военную службу. Вероятно, мы неплохо знали когда-то армейскую жизнь. Но время, и особенно бурлящие годы первых пятилеток, стерли из памяти и уставы, и армейский быт. Да как-то и не думалось, что все это может когда-нибудь понадобиться.

И вот понадобилось. Стало просто необходимым. Не зная порядков, взаимоотношений армейцев, оказалось невозможным чувствовать себя «своим человеком» среди людей, с которыми теперь приходилось встречаться ежедневно.

Вспоминается случай, когда в одну из первых командировок в действующую часть наш писатель Владимир Поляков, знакомясь с командиром полка и работниками штаба, левой рукой чуть приподнимал пилотку, протягивая правую для рукопожатия. Опомнившись, он смутился и даже пытался извиниться, но характеристика-то уже была «подмочена», хотя присутствующие военные обошлись чуть заметными снисходительными улыбками. С точки зрения гражданского человека, все это мелочи, но от этих мелочей и еще от многого «домашнего» надо было отвыкать, и чем быстрее, тем лучше.

Мешало незнание военной терминологии, оружия. Помнится, как в те дни опытный сотрудник нашей газеты, вероятно не сумев разобраться в рассказе летчика-связиста, дал информацию о том, что на самолете «У-2» летчик его части сбил «мессершмитт». Заметка проскочила в номер.

У редакции была масса неприятностей. А злополучный корреспондент, не знавший, что «У-2» не имел никакого вооружения, был отчислен из штата.

Но опыт приобретался довольно быстро. Вскоре почувствовали «твердую почву под ногами» и наши поэты. Воины сразу приняли «на вооружение» их стихи. Подтвердили это письма, пришедшие в редакцию после того, как были опубликованы стихи Сергея Михалкова о летчике-истребителе Мокляке, погибшем утром 22 июня. Он сбил пулеметной очередью одни самолет противника и тараном покончил со вторым. Песня «Давай закурим» нашего поэта Ильи Френкеля стала известна на всех фронтах и в далеком тылу.

Набирали силу писатели. Бойцы ждали острых, злободневных фельетонов Владимира Полякова. Знаменитые «Письма к товарищу» Бориса Горбатова, как правило, перепечатывались «Правдой» и другими газетами.

Хорошо работали и художники-иллюстраторы. Фронтовики отлично принимали рисунки, и особенно бичующие фашистских захватчиков карикатуры Василия Фомичева и Виктора Васильева.

В первой декаде июля редакция перебазировалась в Одессу. Здесь 22 июля — это была первая бомбежка Одессы — мы понесли первые потери. Под обрушенной взрывом бомбы частью здания обкома партии погиб секретарь редакции Илья Друз. На Пушкинской улице, под окнами редакции, осколком сразило наповал шофера редакционной машины Алиева.

Редакцию из сильно пострадавшего здания переселили на довольно просторную дачу на Пролетарском бульваре. Весь штат редакции по приказанию командования рыл щели, в которых мы должны были укрываться во время налетов. Сотрудники, постоянно находящиеся в редакции, быстро к этому привыкли, разъездных корреспондентов приучали под угрозой взысканий.

После первых ночных тревог Михалков решил перенести спальные принадлежности в «свою» щель. Это избавляло его от лишней ночной беготни. Опыт, кажется, не получил большого распространения, но был отмечен в первой появившейся в эти дни редакционной песне о наших сотрудниках: