— Можно, — ответил я, — натянуть еще несколько лоскутов, но мы мало что выиграем.
— Неважно, — возразил Апостоли, — нужно испробовать все, а если они все же настигнут нас, будем драться.
— Мой бедный друг, — ответил я ему, — это говорит ваша душа, а тело ваше слишком слабо. Впрочем, уверены ли вы, что капитан расположен драться?
— Мы его заставим! — воскликнул Апостоли. — Настоящий капитан здесь — вы; это вы, Джон, уже однажды спасли корабль, и вы еще раз спасете нас.
Я покачал головой, как человек, не питающий больших надежд.
— Подождите, — сказал Апостоли и устремился к группе пассажиров, которым капитан объяснял наше положение.
— Господа! — обратился он к ним, напрягая свой слабый голос и прокладывая себе путь, чтобы оказаться в центре собравшихся. — Господа, в наших обстоятельствах необходимо срочно принять быстрое и верное решение. В этот час все поставлено на карту: наша жизнь, наша свобода, наше состояние — все зависит от верного или неверного приказа, от хорошего или плохого управления кораблем. Я заклинаю капитана сказать нам по чести, справится ли он с доверенной ему миссией, берет ли на себя ответственность за то, что произойдет?
Капитан пробормотал несколько бессвязных слов.
— Но, — возразил кто-то из пассажиров, — вы же хорошо знаете, что старший помощник заболел в Скутари и капитану одному приходится вести корабль.
— У вас короткая память, Гаэтано, — возразил Апостоли, — вы, кажется, забыли о том, кто однажды, не говоря лишних слов, вытащил нас из беды. Сейчас над нами нависла не меньшая угроза и единственным истинным капитаном должен стать тот, у кого больше знаний и больше мужества. Мужество есть у всех нас, но знания есть только у одного.
И, произнеся эти слова, он указал на меня.
— Да, да, — закричали пассажиры, — пусть английский офицер станет нашим капитаном!
— Господа, — ответил я, вставая, — поскольку речь идет не просто о вежливости или ложно понятом старшинстве, но о нашей жизни и смерти, я принимаю ваше предложение. Хочу объяснить, каковы мои намерения.
— Говорите! — последовал единодушный отклик.
— Я собираюсь мчаться сколь возможно быстро и, благодаря легкости корабля, увести его в какой-нибудь порт на Скиросе или Митилини до того, как фелука нагонит нас.
— Очень хорошо! — закричали все.
— Если же пираты настигнут корабль, я вас предупреждаю, что буду биться до последнего и скорее взорву судно и погибну вместе с вами, чем сдамся.
— Раз уж надо умереть, — воскликнул Апостоли, — то лучше умереть сражаясь, чем быть повешенным или вышвырнутым в море!
— Мы будем держаться до конца! — закричала команда. — Выдайте нам оружие!
— Тихо! — приказал я. — Решение принимаете не вы, а те, кому принадлежит груз на корабле. Вы слышали, что я сказал, господа; я даю вам пять минут, подумайте.
Я сел; пассажиры принялись совещаться между собой, и через пять минут во главе с Апостоли они подошли ко мне.
— Брат, — сказал мне грек, — ты единодушно поставлен нами во главе; начиная с этой минуты наша жизнь, наши руки, наше состояние доверены тебе. Располагай ими.
— А я, — сказал капитан, приблизясь в свою очередь, — предлагаю вам себя в качестве помощника и берусь, если удостоюсь, передавать ваши приказания; если же нет, то дайте мне работу последнего матроса.
— Браво! — воскликнули пассажиры и команда. — Ура английскому офицеру! Ура капитану!
— Хорошо, господа, согласен, — ответил я, протягивая руку капитану, — а теперь тихо!
Все мгновенно смолкли, ожидая моих распоряжений.
— Боцман, — обратился я к старшему рулевому (как мы уже говорили, он был на корабле и тем и другим), — справьтесь по компасу и скажите, на каком расстоянии от этих мерзавцев мы находимся, я хочу знать, совпадают ли ваши данные с моими.
Он сделал требуемый расчет.
— Они в двух милях от нас, ни больше ни меньше.
— Верно, — согласился я, — а теперь посмотрим, что умеет делать «Прекрасная левантинка» в час опасности. Внимание! Ставьте фор-бом-брамсель, грот-бом-брамсель и грот-трюмсель, разверните крюйс-марсель и бом-кливер, и пусть каждый клочок паруса наполнится ветром!
Команда повиновалась быстро и точно, она сознавала, как важно неукоснительно выполнить мои распоряжения. «Прекрасной левантинке» предстояло приложить последнее усилие, и, если благодаря дополнительным парусам она не оставит позади фелуку, нам придется готовиться к бою. Казалось, сам корабль, словно живое существо, понял, какая над ним нависла угроза, и, почувствовав поддержку только что поставленных парусов, накренился по ветру; на другом борту блеснули, выступая над поверхностью моря, медные полосы обшивки. Он помчался, рассекая носом воду, и брызги пены полетели на палубу.
Доверившись опыту рулевого, я принялся рассматривать в подзорную трубу фелуку; на ней тоже были подняты все паруса, и по бурлению воды у бортов можно было догадаться, что ее гребцы отнюдь не бездельники.
Хотя все наши пассажиры находились на палубе, стояла такая тишина, что был слышен скрип мачт; казалось, они предупреждали меня, что я неосторожно перегрузил их; но я заранее решил отметать все возражения на этот счет, ибо единственный шанс выиграть эту партию состоял в том, чтобы поставить на карту все. Мы провели около часа в таком тревожном состоянии (хотя ничего за это время не случилось), когда я снова велел боцману определить курс по компасу. Он приступил к делу, а я, переведя взгляд на фелуку, вдруг заметил, что дистанция между нами, похоже, увеличилась.
— Святая Розалия! — воскликнул боцман. — Мы отрываемся, сударь, и это так же верно, как то, что у меня есть душа и я надеюсь на ее спасение; мы оставляем ее позади.
— И насколько? — спросил я, облегченно вздохнув.
— Да ненамного, — боцман помолчал минуту, затем, проверив расчеты, добавил: — Ненамного, где-то на четверть мили.
— И это вы называете ненамного! — возразил я. — Четверть мили за час! Клянусь святым Георгием, уж очень вы требовательны, старина, да я был бы рад и половине этого! Господа, — продолжал я, обратившись к пассажирам, — теперь вы можете идти и спать спокойно и завтра проснетесь вне досягаемости пиратов, если только…
— Если только?.. — повторил Апостоли.
— Если только чего-нибудь не случится, например не стихнет ветер за час или два перед восходом солнца.
— А тогда? — спросил кто-то из пассажиров.
— А тогда, — ответил я, — нечего и думать о том, чтобы спастись бегством: придется драться; впрочем, до четырех утра вам нечего бояться. Идите и спокойно ждите.
Пассажиры ушли; Апостоли хотел было остаться, но я настоял, чтобы он спустился в каюту; пережитое волнение, естественно, сказалось на состоянии юноши: хотя он сам этого не замечал, его пожирала лихорадка. После небольшого препирательства он подчинился как послушный ребенок; этим всегда кончалось любое сопротивление его нежной души, хранящей все очарование юности, хотя и стремительно шагающей к смерти.
— Теперь, сударь, — сказал я капитану, когда мы остались одни, — можно отослать половину команды на отдых; если ветер не переменится, вести корабль сможет и ребенок, если же ветер стихнет, нам понадобятся все руки, и лучше всего отдохнувшие.
— Свободные от вахты — вниз! — скомандовал капитан.
Спустя пять минут остались только вахтенные.
Словно морская ласточка, «Прекрасная левантинка» продолжала лететь по волнам; дул один из тех легких бризов, какого желал бы любой капитан, чтобы похвастаться перед своей возлюбленной умением управлять кораблем. Фелука же за полчаса отстала еще на четверть мили. Очевидно, если до конца следующего дня погода не переменится, мы сумеем укрыться в одном из портов Архипелага.
Как видите, я быстро поднялся по ступеням военной иерархии — от гардемарина сразу до капитана. И такова уж человеческая природа: забыв, что это стремительное продвижение свершилось на борту скромного торгового судна и что продолжаться ему ровно столько, сколько продлится сама опасность, я преисполнился гордости своим положением. Временное исполнение обязанностей я принял всерьез, и это прогнало грустные мысли, отягощавшие мой ум. Я задавался вопросом, почему бы мне не завести свой собственный корабль или простую яхту, чтобы путешествовать для собственного удовольствия, или трехмачтовое торговое судно, чтобы вести коммерцию с Индией или Новым Светом.
