— Вы не опасайтесь, ребята, — сказал он им, — мы вас долго не продержим. Нам только задание из центру выполнить, и отпустим вас...
— Какое задание? — спросил Смит.
Партизан будто и не слышал; в свою очередь спросил машиниста:
— Детишков везете?
— Детей, да... Детский эшелон, — проговорил машинист, раскуривая цигарку и вздыхая.
— Неужто правда, что питерских?
— Точно.
— Скажи на милость! И куда ж их?
— Сейчас в Хабаровск. А там, может, и дальше повезут.
— Неужто в Америку?
Машинист, глядя на бесхитростное лицо партизана, осмелев, отвечал как человек понимающий вовсе беспонятливому:
— В Америку! Кому они там нужны?
— А на кой американцы их волокут?
— Красный Крест. Слыхал? Спасают...
— Будто подхватили детишков еще на Урале...
— Верно.
— И все спасают? Через всю Сибирь?
— Выходит, так.
— А дальше?
— Что дальше?
— Ну, притащут в Хабаровск. Или в самый Владивосток. А там что?
— Будут ждать, пока выйдет полное замирение. Пока обратно на Питер откроется дорога.
— А чего ж раньше не ждали? На Урале бы и ждали. Давно бы и в Питер вернулись.
Машинист, не зная, что сказать, хотел сгрубить партизану, но удержался и только хмуро кивнул на Смита:
— Его спроси! Чего пристал?
Но партизан, мельком взглянув на Смита, покачал головой:
— Вишь, какая честь питерским-то. А наши мрут как мухи...
Машинист махнул рукой:
— В Питере, может, все перемерли. Может, и самого Питера-града давно нет...
— И то сказать — без матерей. Наши хоть при матерях бедуют...
Никто из них не подозревал, что происходило в это время в вагонах.
Ларька все же улучил момент, приоткрыл дверь, ужом юркнул на полотно дороги и сразу же под вагон. За ним успел выскочить Канатьев. Тут же Валерий Митрофанович навалился на двери и задвинул их до упора.
Ларька и Канатьев проползли под вагонами почти до паровоза. Жались к земле чуть не щекой, чтобы рассмотреть того, кто остановил эшелон. Увидели сначала лапти и онучи, потом винтовку, стеганку, бородатое, простодушное лицо и, наконец, трепаную фронтовую папаху с кумачовой полосой.
— Партизаны! — выдохнул Канатьев. Ларька немедленно прижал его носом к сырой земле...
Они услышали, как партизан спросил кого-то:
— А где же ваши пассажиры? Что их не слыхать?
— Боятся, — ответил машинист.
— Да ну? Это питерские-то?
— И учителя их не пускают.
— Не пускают, говоришь? — Бородач неожиданно стремительно присел на корточки и цапнул Ларьку за руку. — Шпиен! — выкатил он глаза, таща Ларьку из-под вагона.
Ларька встал, отряхнулся и оскалился на партизана.
— Гляди, не боится! — обрадовался тот. — Как кличут?
— Илларионом, — ответил Ларька радостно.
— Это точно, был такой великомученик, — согласился бородач. — Выходит, крещеный, хоть и питерский... Каковский будешь?
— Я-то? Свой...
Бородач ощупал его шустрыми, добрыми глазками. Ларька ему, похоже, понравился.
— Ладно. Тогда пошли, — решил он. — А вы, — тут партизан строго глянул не только на машиниста, но и на американцев, — к завалу не суйтесь! Не то худо будет! Мы с Илларионом скоро вернемся. Ваш поезд пропустим и рванем эту дорогу к чертовой матери, чтоб по ней японцы не ползали...
Едва они отошли на несколько шагов в лес, раздосадованный Смит велел солдатам разобрать завал. Солдаты спрыгнули с паровоза, но как только двинулись вперед, угрюмо заныли и защелками пули. Солдаты упали на землю, потом поползли вперед, к завалу. Но пули посвистывали как раз между паровозом и завалом. Огонь был такой плотный, что солдаты опять залегли, не зная, что делать. Тотчас огонь прекратился.
Между тем Боб Канатьев стрелой примчался в свой вагон. Он колотил в двери до тех пор, пока его не пустили. Канатьев рассказал, что поезд задержан партизанами, Ларька попал в плен...
— Ты что плетешь? — нахмурился Аркашка. — Партизаны — красные!
— Вроде красные...
— Вроде! Ясно — красные! Как же они могли Ларьку взять в плен?
Но он тут же решил, что надо срочно действовать и самим. В помощь партизанам.
Ничего не стоило объявить Валерию Митрофановичу, что он низложен и власть его кончилась. Он соглашался на все, только бы не выдали его партизанам... Сложнее было с Круками.
— Вот их мы точно возьмем в плен, — решил Аркашка.
— Только ты их не обижай, ладно? — попросил Миша Дудин.
— Там видно будет, — сурово молвил Аркашка. — Прежде всего освободим наших!
— От кого? — поднял глаза Гусинский.
— От американского ига, — отрезал Аркашка. — Паровоз повернем и домой!
— Как ты его повернешь?
— Партизаны помогут!
Раздумывать Аркашке было некогда. Он скомандовал:
— Вперед!
И, первым спрыгнув на насыпь, побежал к вагону Кати... В вагонах начали отодвигаться двери.
Когда поезд остановился, солдат, посланный Смитом, доложил Крукам о происшествии. Некоторое время они не знали, что предпринять. Мистер Крук хотел «пойти на паровоз» и увидеть все своими глазами. Но миссис Крук объявила, что если идти, то вдвоем, на что Джеральд не соглашался. Они спорили, стоя в открытой двери, и с любопытством оглядывались вокруг. Эта пара была начисто лишена ощущения опасности. Похоже, они были уверены, что им нигде и никогда не может грозить серьезная неприятность.
Когда послышались выстрелы, мистер Крук немедленно спрыгнул на насыпь. Он знал, что миссис Крук прыгнет следом, но тут он ничего не мог поделать.
Круки подошли к паровозу в тот момент, когда солдаты и Смит поняли, что завал убрать не удается.
Подошедшим Крукам объяснили обстановку.
— Что им надо от детей? — заволновалась миссис Крук. — Куда они увели Ручкина? Джеральд, — попросила она, — я женщина, меня они не тронут, я схожу и все узнаю...
И она двинулась в сторону леса. Мистер Крук немедленно пошел за ней.
В первую секунду Смит просто не поверил тому, что увидел. Надо было окончательно спятить, чтобы добровольно идти под пули красных!
— Назад! — гаркнул он. — Там стреляют!
Миссис Крук не соблаговолила даже оглянуться на этот вопль. Мистер Крук, впрочем, оглянулся и послал Смиту рукой приветствие, которое должно было его успокоить.
Из тайги не раздалось ни одного выстрела. За приближением Круков наблюдали трое: тот бородатый партизан, который сидел на завале, Ларька и партизанский командир, молодой, тощий, в солдатской шинели до пят и в пенсне на остром носу; одно стеклышко треснуло, это ему мешало, он то и дело поправлял пенсне. Кроме этих троих, был еще один, в мохнатой, сдвинутой на ухо шапке. Он присматривал за лошадьми и ни на что другое не обращал внимания.
И командир и тот, что был при лошадях, поздоровались с Ларькой за руку. Командир задержал руку Ларьки, спрашивая:
— Значит, полтора года путешествуете?
Ларька нехотя пожал плечами.
— Из Питера?
— Да.
— И никакой связи с домом, ни одного письма?
Ларька снова дернул плечом... Командир зачем-то передвинул вперед холщовую сумку, висевшую у него на боку.
— Твоя как фамилия?
— Ручкин.
— Ручкин... — повторил командир и медленно отодвинул сумку за спину. — А зовут, значит, Илларион, — продолжал он, всматриваясь в Ларьку, и тот только теперь увидел, что лицо у командира хоть и молодое, но очень усталое... — Ну, ничего, Илларион. Самое трудное позади. Остались недели! — Глаза у него снова весело вспыхнули. — Понимаешь, не годы, не месяцы, а недели! Чтобы доколошматить белых! Навсегда! Так, чтоб от Тихого океана до Балтийского моря, от Владивостока до Петрограда — все наше! — Он с маху ударил Ларьку по плечу маленькой, но крепкой рукой. — Революция пошла в Европу! В Венгрию! В Баварию! В Словакию! Там Советские республики...
— Мировая? — прошептал Ларька.
— Поднимается рабочий класс во Франции! В Англии! В Соединенных Штатах! Призрак бродит по Европе — призрак коммунизма! — говорил командир все звонче, и даже тот партизан, который смотрел за лошадьми, оставил их и подошел вплотную, приоткрыв рот от внимания. А бородатый, который привел сюда Ларьку, восторженно улыбался командиру и кивал головой...
