— Что это, папа?
— Донник цветёт…
Запела бы Даша во весь голос, но тётя Фая рядом уж больно грустная сидит. Конечно, ей с Алей хотелось поехать, да не согласилась Аля. Тогда и решила тётя Фая взять Дашу с собой — не пропадать же путёвке.
Посмотрела тётя Фая на Дашу и, словно мысли её узнала, обняла за плечи:
— Не жалко маму с Николкой оставлять?
— Маленько жалко… — Слёзы вдруг навернулись у Даши на глаза — ни с того ни с сего, ведь только что петь хотелось.
На станцию поспели вовремя. И вот уже мчится поезд по степи, а впереди, словно остров, сказочное лесное царство: сосновые боры, причудливые скалы, синие прохладные озёра…
Вторую неделю жили тётя Фая с Дашей в «Золотом бору». Комната была на втором этаже, протяни руку — и можно погладить ствол сосны, тёплый, в смолистых чешуйках. На подоконник осыпалась хвоя, шелуха от шишек, которые грызла шустрая белка. Её пышный серый хвост всё время мелькал среди хвои. Если Даша высовывала голову и глядела вверх, белка начинала сердито трещать и швыряться шишками: на сосне был скворечник, но белка весной не пустила туда настоящих хозяев, и теперь в скворечнике пищали бельчата. Стоило положить на подоконник печенье или конфету, белка стрелой хватала гостинец и опять возвращалась на сосну. На соседней берёзе у неё была кладовая. Там, в развилках ветвей, белка оставляла про запас то, что не съедала. А вертлявые сороки уже тут как тут. Не успеет белка оглянуться — схватят лакомый кусочек и улетят, ещё между собой из-за него подерутся. Весело было Даше наблюдать за ними.
Позавтракав, Даша взяла из хлебницы два ломтика, завернула в бумажную салфетку и положила в сумочку.
— Зачем тебе? — спросила тётя Фая.
— Может, белочек покормлю.
— Ну хорошо. Только учти, мы с тобой сейчас прямо на переговорную.
— Опять? — приуныла Даша. — Тётя Фая, можно, я здесь на поляне поиграю?
Дашу тяготило, что тётя Фая никуда не отпускает её от себя, будто она маленькая. «Я за тебя перед родителями в ответе, — возражала тётя Фая. — Так что ты мне не перечь».
Путь на переговорную пролегал через лес. Тётя Фая шла по тропе, а Даша бежала впереди, то и дело сворачивая в чащу.
— Даша, не убегай далеко!
Ночью была гроза с ветром, и сосны гудели как самолёты, теперь же лес стоял тихий, влажный, умиротворённый. На земле валялось много сбитых шишек: прошлогодних — трухлявых, и молодых — зелёных и крепких. Опавшая хвоя и мох напитались водой, как губка. Даша глубоко вдыхала смолистый медвяный запах сосен, нежный аромат берёз, терпковатый дух тополя. Вот запахло грибами — и в самом деле показались грибы. Земляника ещё цвела, но уже качались на тонких стебельках зеленоватые ягоды, и даже две красных отыскала Даша — одну съела сама, другой угостила тётю Фаю.
Послышался гудок тепловоза.
— Этот поезд нас домой повезёт, тётя Фая?
— Нет, наш в полдень, в двенадцать. А что? Домой уже захотелось?
— Да я так просто…
— Ташкент — вторая кабина! Алма-Ата — девятая! — послышался из-за деревьев металлический голос.
— Ну, — вздохнула тётя Фая, — если ещё сегодня не дозвонимся, я больше не выдержу.
В большом деревянном павильоне было полно народу.
— Вон два стула освободились — занимай скорей, — подтолкнула тётя Фая Дашу, а сама подошла к окошку старшей телефонистки:
— Девушка, будет сегодня связь с «Тополиным»? Как это «неопределённо»? Я не одна мучаюсь в переговорной третий день, а с ребёнком!
Даша покраснела. Ей показалось, что все смотрят на неё: «Ничего себе ребёночек». И когда всё это кончится… Хоть бы домой скорее, что ли… Даша вдруг затосковала по маме, папе, Николке. Маме без помощницы трудно, поди…
Тётя Фая бухнулась рядом, обмахиваясь газетой:
— Уф, в глазах темно! Не «Тополиный», а яма какая-то, не дозвонишься никак…
— Вовсе не яма! — буркнула Даша, но тётя Фая не обратила внимания:
— И чего нас туда занесло… Алечка в бригаде надрывается, я покоя не вижу. Хотелось Наташе помочь, да привязал её твой отец, как собачонку, к железной будке.
Всё могла Даша стерпеть, но такое…
— Я пойду! — вскочила она. — Надоело!
— Куда! — тётя Фая схватила её за руку. — Мало ли что мне надоело! Надо же дозвониться.
— Пустите! — вырывалась Даша. — Домой хочу, в «Тополиный»!
— Ишь ты! Раз в жизни её от коровы да грядок отдохнуть увезли, так ещё и капризничает.
— Лучше б вы меня сюда не везли! — расплакалась Даша; теперь на них и в самом деле все оглядывались. — Пустите меня!
— Нет, сиди! Втемяшилось ей… Вся в папочку родимого: грубая, упрямая…
— И хорошо, что в папу! Мой папа лучше всех, а вы…
— Что я? — тётя Фая крепче сжала Дашину руку. — Что я? Ну договаривай, раз начала.
Неизвестно, что ещё ляпнула бы Даша сгоряча, но тут из репродуктора загремело:
— Совхоз «Тополиный»! Кабина четвёртая!
Тётя Фая кинулась к телефону, а Даша выскочила на улицу.
На станцию! Скорее на станцию!
Даша мчалась прямиком, ветки хлестали её по лицу; попала в болотце, кое-как выбралась. Главное — сумку не потерять, в сумке деньги, которые мама давала на мороженое, их должно хватить на билет…
Пассажирский поезд промчался перед самым её носом.
Это было так обидно, что Даша снова заплакала. Теперь спешить было некуда, и она побрела куда глаза глядят.
В зарослях осоки журчала вода. Могучая старая сосна словно перешагнула с одного берега ручья на другой. Корни, толстые и тонкие, переплелись, обросли мохом. Получились ажурные мостки. Даша опустила руку меж корней — вода была такая студёная, что даже пальцы заломило. Даша сложила ковшиком ладонь, напилась и немного успокоилась. Ничего, она завтра всё равно уедет. Хрустнул сучок. Неужели тётя Фая догоняет её? Нет, никого не видать. Снова хрустнуло, и тут Даша заметила в чаще олениху. В «Золотом бору» был заповедник, и дикие животные не боялись людей. Красавица олениха так глядела на Дашу тёмными глазами с густыми ресницами, словно что-то сказать хотела, и Даша подумала: а может, и она, как белка, ждёт, чтобы её угостили? Даша достала хлеб из сумочки и протянула оленихе. Но та фыркнула, мотнула головой и пошла вниз по течению ручья. «Она пить хочет, — догадалась Даша. — Вот напьётся, тогда и хлеб возьмёт». И побежала следом. Олениха оглянулась, словно хотела сказать: «Дашь ты мне напиться, в конце концов?» Даша остановилась, олениха встала передними копытами на плоский камень и напилась, а потом ещё раз взглянула на Дашу и повернула в гору.
Даша как заворожённая следовала за ней.
— Ну почему ты не хочешь взять хлеб? — уговаривала она олениху. — Боишься? Так у меня и палки нет. И верёвки нет, чтоб тебя привязать. Возьмёшь хлеб и уйдёшь себе в лес.
Олениха больше не оборачивалась и шла всё быстрей. «Алю бы сюда, — подумала Даша, — она бы её уговорила…» Кончились берёзки и осинки, пошёл сплошной сосновый бор, всё чаще попадались причудливые нагромождения камней. Неожиданно загрохотало над головой — Даша и не заметила, как наползла туча и как-то враз проглотила солнце. Прямые редкие струи дождя били между соснами: они стояли прямо, не шелохнувшись, хоть бы одна хвоинка осыпалась. Ударил гром, и Даша спряталась под нависшей скалой, а когда вышла оттуда, олениха исчезла, будто её и не было.
Тишина стояла в бору, птицы не пели, и белок не видно было, чтобы отдать хлеб. «Ладно, возле дома отдыха белок много, — решила Даша, — вернусь и покормлю их».
От мысли, что всё-таки надо возвращаться, у Даши сжалось сердце. Опять начнутся слёзы, упрёки.
Даже трав не было в этом бору, лишь какие-то влажные, тонкие, почти прозрачные стебельки-паутинки щекотали Дашины ноги. Тучей налетели комары, девочка припустила от них бегом. Сейчас она обогнёт вот эти громадные камни, а там уже лесной ручей, старая сосна, и до дома отдыха рукой подать. Но за громадными камнями оказались новые, поросшие можжевельником, а лесного ручья и старой сосны в помине не было… «Наверно, в сторону взяла», — решила Даша и повернула направо. Соснам не было конца… Туча ушла, выглянуло солнце. Даше захотелось есть. Она уже поняла, что заблудилась, но как-то не за себя тревожилась — в лесу было совсем не страшно. А вот тётя Фая, наверное, такой переполох подняла. Даша присела на пенёк, неподалёку от высокого муравейника. Не взяла олениха хлеб — и не нужно. Даша сама его съест.
