Ждали директора совхоза. Он, наконец, подъехал, извинился, что задержался в поле, и комиссия поднялась на крыльцо. Над парадным входом сверкала глазурная мозаика: два мальчугана, очень похожие на Тараса и Айдоса, трубили в горны, и струилось над ними доброе оранжевое солнце. Даша вошла в школу вместе со всеми, хотя и побаивалась: вот сейчас окликнет её директор школы или завуч: «Девочка, тебе что здесь нужно? Ступай-ка домой». Но её будто не замечали — наверно, из уважения к папе, и Анна Матвеевна подмигнула весело: дескать, не робей. Новая школа встретила вошедших обильным светом, гулким эхом и ещё не выветрившимся запахом лака и краски. Звонкая трель разнеслась по этажам — это папа проверил, как действует электрический звонок.

— И колокольчик, дар Валдая… — тихо пропел Иван Филимонович. — Как он, наш «Дар Валдая», цел, Анна Матвеевна?

— Ну конечно, всё собираюсь в совхозный музей его отдать, да жаль расставаться.

Даша не раз была в гостях у Анны Матвеевны и звонила в медный колокольчик, стоявший на письменном столе. Узорной вязью по кругу было отлито: «Даръ Валдая», слово «дар» с твёрдым знаком. Колокольчик был древний-предревний и, может, ещё под дугой ямщицкой тройки звонил, как в песне поётся. Только там он звонил уныло, а в руках у Даши — весело и задорно, так же, наверно, как в тот день, когда открывали самую первую школу в «Тополином». Анна Матвеевна рассказывала, что это был обычный щитовой домик — одна его комната служила классом, в другой жила учительница. Первого сентября все собрались возле школьного крыльца, играл духовой оркестр, а потом перерезали ленточку, и вот тут громко зазвонил «Дар Валдая», который привёз на целину кто-то из новосёлов.

— Как услыхал я этот звонок, — вспоминал Иван Филимонович, опасливо ступая по сверкающему полу, — так чувствую, глаза-то у меня помокрели. Надо же — от Армавира до Будапешта войну прошёл, в поле вкалывал от зари до зари, ни холод, ни голод слёз выжать не могли, а тут — расхлюпался… Однако оглянулся — не один я. Главное, и те, у кого детей нет. У всех, наверно, одно чувство было: раз школу открываем, значит, пустили мы корни на этой земле, значит, смена растёт, ей наше дело продолжать.

«Пионерская комната… Спортивный зал… Столовая…» — показывал прораб, и Даше уже виделось, как прыгает она с подружками через спортивные снаряды, бросает мяч в баскетбольную корзинку, чудился ей запах вкусных пирожков из столовой. А там, на верхних этажах, кабинеты физики, химии, биологии — все они были для Даши и её друзей, ведь им ещё предстояло учиться в новой школе целых семь лет!

Поднялись на третий этаж.

— Что это за жёлтое пятно там, на потолке? — спросил прораба Иван Филимонович.

— Пятнышко? Да так, немного протекало. Потом мы крышу залатали.

— А вдруг и сейчас протекает? Как же мы акт о приёмке будем подписывать, если крыша дырявая?

— Не доверяете? — оскорбился прораб.

— Доверяй, но проверяй, как говорится.

— Вот дождь пойдёт, и проверите.

— А, когда ещё этот дождь…

Иван Филимонович в раздумье побарабанил пальцами по оконному стеклу и вдруг распахнул створки:

— Эй, Лёша, зайди-ка, дружище!

Через минуту по лестнице взбежал Лёша Зырянов. Иван Филимонович отвёл его в сторонку и стал что-то тихо говорить. У Лёши сначала был непонимающе-растерянный вид, потом он разулыбался.

— А вдруг не согласится? — донеслось до Даши.

— То ж мой друг. В одной бригаде работали. Скажи: так, мол, и так, дюже просит Иван Филимонович.

— Будет сделано! — козырнул Лёша и убежал.

Всё до мелочи проверили: как действуют краны, как открываются форточки. Павел Ефимович то и дело щёлкал выключателями.

— Дверь в пионерскую комнату надо наоборот навесить, — сказала Анна Матвеевна, — чтобы внутрь открывалась.

— Не всё ли равно? — удивился прораб.

— А вот и не всё равно: мимо ребятишки будут бегать в столовую. Сколько раз эта дверь распахнётся за перемену, кому-то и по лбу может угодить.

Спустились вниз, вспомнили, что не осмотрели раздевалку, — и тут на дворе как завоет пожарная машина! Что такое? — всполошились члены комиссии. Иван Филимонович хитро улыбнулся.

— Ваша проделка? — догадалась Анна Матвеевна.

Красная «пожарка» лихо развернулась у школьного крыльца. Лёша соскочил с подножки:

— Задание выполнено, Иван Филимонович.

— Молодец. Теперь бери несколько хлопчиков, и полезайте на чердак.

— Есть на чердак!

— Что ещё надумал, старый озорник? — ворчал седоусый пожарник.

— Ладно, ладно, пускай в дело свой брандспойт. Сильная струя ударила по разогретой солнцем шиферной крыше. Запахло так, будто печку сбрызнули водой. В палисаднике свернулась шариками пыль, а над крышей вдруг вспыхнула радуга, и ребятишки, которые сбежались на вой «пожарки», запрыгали от восторга.

— Лёш, ну как там?

— Не течёт, Иван Филимонович.

— А ну-ка левее!.. Не течёт? Заезжайте с того боку! Поливали крышу и так и сяк — нигде не потекло. Все стали поздравлять прораба, обнял его и Иван Филимонович:

— Спасибо! Добрую школу для наших детишек построили.

Молодой месяц с вечера светит, а старый, усталый встанет под утро на землю взглянуть, лишь бы до зари дотянуть… Дотянул да и утонул в заре месяц-то! Бледнеет, тает слабый серпик, вот-вот совсем исчезнет. А Даша уже на крыльце стоит, одетая, в путь готовая! Едет она не куда-нибудь, а в дом отдыха, в «Золотой бор».

Папа Дашин чемодан в багажник мотоцикла укладывает, мама на кухне оладьи-подорожники допекает.

— Ты уж там слушайся тётю Фаю, дочка… Ой, сбегай-ка, сгони кур с насеста, засиделись они у меня нынче!

Баба Устя такой порядок завела. До восхода солнца все букашки, жучки, мошки на земле сидят, не летают. Вот курам и удобнее их склёвывать.

— Кыш! Кыш! Ступайте пастись, глупые!

Курлышка вместе с курами. Куры десять шажков пробегут, а он только шаг сделает — и всё равно впереди.

«Сам журавль у вас в руках — значит, теперь вам счастье будет», — вспомнились Даше слова, сказанные когда-то тётей Фаей. А и вправду, как появился в доме Курлышка, сколько уже хорошего случилось. Аля приехала, Даша в четвёртый перешла, и цветная фотография Дашина теперь на стенке рядом с Алиной: стоит Даша на крыльце новой школы. А теперь вот новая радость. Никуда не ездила Даша дальше райцентра — и вдруг в «Золотой бор»!

— Курлышка, до свидания…

Покосил журавль в её сторону янтарным глазом, головой мотнул и тут же в какую-то жирную гусеницу нацелился. Езжай, мол, скатертью дорожка! А вот накануне Аля наведывалась, так уж кричал ей вслед: «Кур-р-р! Кур-р-р!» И слышалось в этом крике: «Не уезжай, мне тоскливо без тебя! Когда ещё приедешь?»

— Эх, Курлышка…

А мама долго стояла у ворот и махала платком вслед мотоциклу, пока взошедшее солнце не ослепило её до слёз…

Заехали в «Тополиный», усадили в коляску тётю Фаю, поехали дальше.

Рыжеватый лунь летел низко над травами, высматривая добычу. Сороки стрекотали ему вслед, вороны каркали, чибисы взлетали с криком — он летел и летел, а потом, заметив добычу, вдруг резко шёл вниз. Молодые зелёные хлеба волновались под свежим утренним ветром. Даша ещё никогда не ездила по этой дороге, а оказывается, и здесь были «владения» её родителей: провода на столбах вдоль дороги несли энергию с их подстанции. На минутку папа завернул на асфальтированную площадку, где гудел и дышал жаром странный агрегат — не то мельница, не то печка. Он проглатывал свежескошенную траву, сушил её, перемалывал, а потом превращал в крепкие зелёные палочки-гранулы, похожие на ириски. Лица и руки людей были в зелёной пыли. «Как водяные из сказки», — подумала Даша. Вкусно пахло жареной травяной мукой, и так приятно было подержать в ладони ещё горячие гранулы. Вот уж, действительно, будет зимой лакомство для бурёнушек.

— Поехали, поехали, — торопила тётя Фая, — а то к поезду опоздаем.

Качаются вдоль дороги синие свечки мышея, красные шапочки кровохлёбки, белые зонтики тысячелистника. И вдруг засверкало что-то вдали, будто солнце пролилось на землю и застыло медовым озером.