Пётр учредил Тайную розыскных дел канцелярию специально в связи с делом своего сына. Но она продолжала существовать и теперь, хоть и разбирала дела не столь важные, как первое кровавое дело. И царь сам выслушивал Толстого, Ушакова и других министров подобных дел раз в неделю.
Пытать — вот занятие Петра Андреевича. Кто на этот раз и в этом походе станет жертвой Толстого?
Ночью он поделился своими сомнениями с женой. Но Александра Львовна успокоила мужа:
— Государь желает иметь под рукой верного и умного человека. А у Петра Андреевича ума палата. Вряд ли какой другой целью озаботился государь-братец... И выкинь из головы, делай своё дело смело и уверенно, и государь оценит твою службу...
Так-то оно так, а всё-таки заплывшие глазки Петра Андреевича не выходили из памяти Артемия — уж больно цепким и пронзительным был их взгляд...
Все суда были готовы принять на борт солдат — десант по высадке на Северном Кавказе. Артемий всё ещё раз тщательно проверил. Как будто всё в порядке, погрузка прошла успешно. 18 июля на флагманский корабль погрузился и Пётр с Екатериной, и десант отправился в плавание по Каспийскому морю. Конница шла посуху.
Июльская жара обливала солдат тяжёлым маревом, жгла непокрытые головы, кидалась в глаза нестерпимым блеском. Кто где мог, укрывался от зноя. Хуже всего приходилось коннице: жара выжгла всю зелень, бескормица скоро покосила половину лошадей, а безводье и худые переправы через горные ручьи и речки сделали поход настоящим мучением.
На море было легче, забортная вода облегчала невыносимую жару, но и здесь было так душно и знойно, что Пётр не выдержал и сбрил свои роскошные чёрные кудри. Смешно было смотреть на топырящиеся уши на голой голове императора, на его тонкую шею, вытягивающуюся из камзола, но Артемий не позволял себе даже улыбнуться. Он и сам страдал от жары, но долгие годы в Персии научили его сопротивляться солнечным лучам, и в самое знойное время надевал он подарок шаха — простую чалму, убрав с неё павлиньи перья. Этот головной убор как нельзя лучше предохранял от солнца.
В походе участвовало 5 тысяч матросов, 22 тысячи пехотных солдат. Всех их надо было обеспечить пищей и пресной водой. И весь поход на Артемии лежала большая ответственность. Главное — всё делал он под глазом царя и его коварного соглядатая Толстого.
Пётр доносил сенату в Санкт-Петербург: «Мы от Астрахани шли морем до Терека, а от Терека до Астрахани. Отколь послали универсалы, а там, выбрався на землю, дожидались долго кавалерии, которая несказанный труд в своём марше имела от безводицы и худых переправ».
Горцы при одном известии о царском походе убегали, прятались в ущельях, но успевали нападать на обозы и отдельных, отставших солдат. Мелкие стычки следовали одна за другой — крупных сражений не бывало до самой Андреевой деревни — Эндери. Накануне Волынский предупреждал бригадира Витерякова, что сей деревни следует зело опасаться, потому как коварны и злонамеренны лезгины. Напоминал, как погибла экспедиция Бековича-Черкасского. Хивинский хан добродушно с виду предложил прокормление экспедиции в разных местах, потому, дескать, что одна деревня не прокормит всех солдат. Бекович послушался, разместил отряд в пяти местах и жестоко поплатился: всех солдат вырезали отдельными группами...
Витеряков, однако, под общим настроем на лёгкий поход не дал себе труда задуматься над словами губернатора. Он с ходу напал на Эндери, желая взять деревню штурмом. Но это дорого обошлось кавалерии: восемьдесят драгун и подполковник были убиты в этом бою.
Пётр взъярился. Он бегал по палубе, брызгал слюной, голова его тряслась, а руки дрожали.
Он приказал срочно явиться на флагманский корабль губернатору Волынскому.
Толстой вместе с Екатериной были в каюте, когда туда вошёл заспанный Артемий, разбуженный вестовым. Толстой сидел у стола, на котором стояли вина и закуски, и спокойно смотрел, как царь бегал по пушистому персидскому ковру.
— Ты доглядывал, сколько войска было в Андреевой деревне? — закричал Пётр.
— Я, государь, — не оробел под его страшным взглядом Артемий.
— А Витерякову ты донёс сведения?
— Я, государь, — всё так же спокойно и громко произнёс Артемий.
— Восемьдесят молодцов ухокали, подполковника ухокали!
Пётр сорвался с места и вплотную подскочил к Артемию.
— Я предупреждал Витерякова, — в той же манере отвечал Артемий. — Горцы — люди коварные, заманили его в засаду...
— Так ты ещё и оправдываться! — бешено вскричал царь.
Он схватил свою тяжёлую трость с литой головкой из свинца и наотмашь ударил Артемия. Кровь залила лицо, но Волынский устоял на ногах.
А Пётр бил и бил со всего размаха, и кровь уже пузырилась на губах Артемия. Наконец Пётр ударил его концом палки по голове, и Артемий упал, обливаясь кровью.
Пётр принялся пинать его ботфортами, нанося всё новые и новые удары.
Пётр Андреевич Толстой спокойно смотрел на экзекуцию.
Не выдержала Екатерина. Она подскочила к Петру, вовремя приняла на себя удар его тяжёлой дубины и ловко перехватила царскую руку.
— Успокойся, Петруша, — ласково сказала она, — забьёшь ведь до смерти, а он полезный делу человек.
Она говорила спокойно, с теми шутливо-нежными интонациями в голосе, на которые Пётр всегда откликался.
Так и теперь, услышав привычное, родное: «Успокойся, Петруша», — он выронил палку, присел к столу. Дрожь била его тело, но Екатерина подсела к нему, сжала его плечи, уложила голову на своё крепкое круглое плечо, пригладила шершаво-стриженую голову и завела свою бесконечную песню — ласково ворчала, добродушно приговаривала.
Пётр моментально заснул на плече Екатерины.
Екатерина мигнула Толстому, и он послушно позвал слуг. Они и унесли Волынского к лодке и увезли на его губернаторский шкут.
Пётр проспал часа три, а проснувшись, почувствовал себя бодрым и здоровым.
— Однако чуть не убил Волынского, — мягко сказала Екатерина, — а он, поди, и не виноват ни в чём...
Александра Львовна только всплеснула руками, когда матросы втащили в каюту тело Артемия. Но она не стала выть и стонать понапрасну — недаром же напросилась в этот поход вместе с мужем — и принялась быстро и аккуратно врачевать его раны. Правый глаз Волынского вспух и заплывал чёрным, из раны на голове сочилась кровь, всё тело было избито и истоптано.
Она сама раздела мужа, осмотрела его раны, начала готовить снадобья и лекарства, а на пришедшего по вызову доктора лишь посмотрела как на ненужного человека. И доктор подчинился всем её распоряжениям. Она поднесла к носу Артемия ароматическую соль, и сознание медленно вернулось к нему. Александра Львовна промыла раны, заложила взятыми в поход травами и полила рубцы горькими настойками.
— Потерпи, миленький, тебе скоро полегче станет, — только и шептала она, когда Артемий стонал от невыносимой боли и жара.
День за днём ходила и ходила за мужем Александра Львовна, не спрашивая, где получил Артемий такие раны, кто так зверски избил его. Уже много позже, когда Артемий оправился от ран и побоев, рассказал он ей, как несправедливо обошёлся с ним царь.
— Ему, голубчику, было ещё больнее схоронить восемьдесят своих солдатушек, — оправдывала его Александра Львовна, — и ты должен снести без жалоб это его наказание...
Екатерина прислала своего придворного лекаря и каждый день справлялась о здоровье губернатора. Она велела сказать Александре Львовне, что сам Пётр всемилостивейше изволил «обмыслиться» в своём поступке и снова принять Волынского в прежнюю свою милость.
Когда Волынский встал через несколько дней, Пётр приказал ему вновь явиться на флагманское судно. Увидев жёлто-чёрные разводья под глазами губернатора и рубец на голове, он потрогал синяки и рану и озабоченно спросил:
— А как лечился?
Артемий улыбнулся:
— Супруга моя всех лекарей стоит...
И Пётр долго выспрашивал его, чем и как лечила его Александра Львовна. А потом усадил рядом с собой и предложил рюмку токайского за скорое выздоровление и дальнейшую службу.
