И Ульяна Андреевна решила, что её слова и есть воля её подопечной. Она передала всё Волынскому, и Артемий немедленно написал Екатерине о таком ответе своей невесты, прося посодействовать удачному окончанию сватовства.

Екатерина не замедлила с ответом:

«Господин полковник! Письмо твоё чрез посланного вашего Карцева исправно до нас дошло, по которому о намеренном вашем деле я известна и его царскому величеству о том доносила, и ежели со стороны невестиной склонность к тому есть, то мы оное приемлем за благо и даём позволение, дабы вам с нею при Божьей помощи положить на слове, и о том я к ней писала, что ежели она имеет к тому своё намерение, дабы оное объявила и дала вам слово, и что между вами учинится, о том к нам пишите, и хотя несколько дней лишних на Москве и промешкаетесь, о том не сомневайся. В прочем пребываю Екатерина».

Но Александра испугалась письма Екатерины, чтобы не подать повода Ульяне Андреевне обидеть её. Испугалась и Ульяна Андреевна — решила, что царь сошлёт её в монастырь за такое сватовство. Оттого и заставила невесту написать Екатерине, что никакой склонности к этому браку не имеет и что великое бесчестье ей, ежели сама она свою волю объявит, а пусть то учинят их величества, а она всегда готова повиноваться.

Артемий понял происки Ульяны Андреевны и в душе бранил её самыми постыдными словами, но и сам опасался, как бы не подняла она всю фамилию Нарышкиных со злобой на него. Тут вмешались ещё и московские « молвотворы » — всякого рода сплетники, передававшие Волынскому шепотком, будто и сам Михаил Григорьевич против этого брака. «Чёрт с ним, с этим сватовством, возьму назад своё слово да и покончу на этом дело», — уже было решил он, но узнал о новом письме Екатерины к невесте:

«Александра Львовна! Письмо ваше из Москвы, писанное от октября от 5 дня, мы получили, в котором пишете, что якобы приношение нам было неправое, понеже склонности вашей к браку не было, и о том сокрушаетесь. И тому мы зело удивляемся, что вы напрасно, не рассудя, сокрушаетесь, понеже мы писали к вам не повелительно, но токмо единым советом, что ежели склонность ваша к тому есть, то положить только на слове, а ежели нет склонности, то как хотите, ибо есть присловица, что у всякой невесты сто женихов и у всякого жениха сто невест. И хотя мы за благо рассудили о сём женихе, что оный добр, однако ж отдаём о том на ваше рассуждение, а кто вам инаково толкует, таких не надобно слушать, ибо сами вы уже совершенный разум имеете. В прочем и пребываем к милости склонная царица Екатерина».

Александра прекрасно поняла это письмо. Усердствовали в шепотках Ульяне Андреевне и самой Александре девицы и дамы, которые сами интересовались Волынским. Досадовали, что ускользает от них такой завидный жених, и дали волю злым своим язычкам...

Усердствовали в сплетнях и многие мужчины, особенно канцлер граф Гаврила Иванович Головкин.

Он так надеялся стать тестем молодого и перспективного генерал-адъютанта... Чуть было не восстановил он против Волынского Михаила Григорьевича Нарышкина, комнатного стольника при царевне Наталье Алексеевне, родной сестре Петра.

Но Волынский не уехал из Москвы, пока не дождался заветного вызова сестёр Нарышкиных в Петербург, — царица Екатерина благоволила к нему, помогала разматывать клубок сплетен и склок, и больше всего предстательствовал перед их величествами кабинет-секретарь Екатерины Алексей Васильевич Макаров. Он давно знал Волынского как человека, преданного царю и его делу, благородного и искреннего.

И осенью Екатерина вызвала сестёр в Петербург. Здесь и состоялся сговор. Пётр и Екатерина, видные и знатные приближённые, и в том числе Вилим Моне, присутствовали на этом праздничном вечере. Артемий Волынский и Александра Нарышкина были объявлены женихом и невестой...

Сразу вслед за сговором последовало назначение Артемия губернатором во вновь образованную Астраханскую губернию.

Завистливо глядели знатные сановники на быстрое возвышение молодого генерала. Но сделать против него ничего не могли: царь приглашал на все пиры и праздники Нарышкину с Волынским, и интриганам пришлось до времени припрятать своё оружие — сплетни и склоки.

Свадьбу назначили на весну 1722 года. А до этого Пётр уехал на Олонецкие марциальные воды лечиться и взял с собою молодого губернатора: надо было обсудить административное устройство новой губернии, начать строительство каспийского флота, и Волынский по целым часам не выходил из кабинета Петра. Толковый, молодой, энергичный, полностью преданный идеям царя, Волынский вскоре завоевал его особую любовь и привязанность...

Вернувшись вместе с Петром с марциальных вод, Артемий принялся за хлопоты — он желал иметь подробную инструкцию по управлению вверенным ему краем. Но чиновничья машина России скрипела, а её винтики всегда старались сохранить в силе старую поговорку: дело не волк, в лес не убежит. Артемий метался от приказа к приказу, но его все только успокаивали, обнадёживали, а время шло.

И только в июле 1720 года удалось ему получить подробную инструкцию по управлению Астраханской губернией. Но многие бумаги ещё задерживали его, и лишь в декабре выехал Волынский на новое место службы — из Петербурга через Москву. Он постоянно посещал свою невесту, дарил ей скромные, по его состоянию, подарки, много разговаривал и не обещал роскошную и праздную жизнь. Он нашёл в ней женщину разумную и скромную, одарённую умом и знаниями домашней жизни, и думал уже, что его семейная жизнь сложится счастливо.

Однако «молвотворы» не скучали, сплетни разносились с неимоверной быстротой, а завистников, желавших расстроить брак Волынского с двоюродной сестрой царя, было слишком много. В Москве Волынский тяжело заболел, дважды пускал себе кровь и, едва оправившись от болезни, устремился в Астрахань.

Сплетни оказались ядовитыми, и Артемий писал об этом Вилиму Монсу, с которым он близко сошёлся в Петербурге:

«Я здесь был в великой печали от приключившейся моей болезни. К тому же в том мне было не без труда: когда Александр и Иван Львовичи в Петербург прибыли, долгое время от них писем не имел. Также и от моей невесты. А между тем здесь некоторые разглашали, будто Александр Львович просил их величества, чтоб мне в свойстве у них не быть. Также тешилась Иванова, жена Измайлова, будто невеста моя в великом была гневе от царицы-государыни и некогда была брошена в церкви Троицкой, откуда до пристани брела одна, да уже умилосердился муж её над нею Иван Измайлов и довёл её. Однако же и в баржу будто бы государыня-царица пустить не изволила. И что также и прочие немилости терпела. И так принуждена с принуждения царицы-государыни объявить своё намерение и учинить по её воле, хотя бы ей, бедной, было и противно, в чём будто бы она сама приносила жалобы Измайлову со слезами. Также, дескать, зело на неё смотреть было жалко, когда сговор был, где будто она обмирала. Но на то не токмо иной кто, а вы сами, государь мой, свидетели были, обмирала она или нет. А что будто жаловалась она Измайлову, в том я сам могу о ней засвидетельствовать, что она, чаю, сроду своего ничего с ним не говаривала. Также несколько подобно тому и Ульяна Андреевна жаловалась-тешилась, нарекая, что она, конечно, неволею от государыни-царицы принуждена...»

Все эти сплетни до того извели Волынского, что он выехал к месту своей новой службы только в феврале 1721 года. Но уже в январе следующего года Пётр вызвал его в Москву к празднику Христова Воскресения для переговоров о нужных делах.

И апрель 1722 года Артемий провёл очень весело: пировал на свадьбе графа Михаила Гавриловича Головкина, женившегося на двоюродной сестре Анны — Екатерине Ромодановской, а потом на свадьбе Никиты Трубецкого с Настасьей Головкиной. На обеих этих свадьбах герцогиня Курляндская отсутствовала. Волынский знал, что на свадьбу двоюродной сестры она была приглашена, но не приехала.

18 апреля 1722 года Артемий обвенчался с Александрой Львовной Нарышкиной. Екатерина Алексеевна присутствовала на этой пышной свадьбе, но Петру в этот день было не до пиров: ему пустили кровь...