День за днём присылал Волынский своего посланца к нему, прося назначить срок приёма у шаха. И день за днём Али-хан отвечал ему, чтобы посланник не присылал своего дворянина, «понеже ему то не надобно. А желает он, эхтема девлет[28], чтоб к нему посланник сам приехал, а ежели он не будет прежде у него, то не увидит и шахова величества». Артемий велел сказать первому министру, что прислан к шаху царём и должен сначала повидать его, но «ежели шах не изволит его к себе допустить, то он, посланник, с тем и назад поедет и так и донесёт своему государю, что его шахово величество его принять не изволил». Сколько ни требовал великий визирь, чтобы Артемий явился к нему, Волынский не уступил. И честь государя отстоял.
На персидского посла, которого в России принимали с почётом, Волынский ссылался часто. Но вот прибыл к нему и сам этот посол — Фазл Али-бек, низенький пузатый старик в богатой чалме и золотом халате, с ярко-рыжей бородой и с глазками, спрятавшимися в складках жира.
Волынский приветливо встретил посла Персии во Франции, проехавшего всю Россию, и поставил перед ним богатое угощение. Но старик, едва пригубив чай, рассыпался в уверениях дружбы.
— Хочу быть верным приятелем, — говорил он, а Семён Аврамов переводил, — и прошу верить во всех советах.
Начал он издалека: советовал не рассказывать шаху обо всех неприятностях, что случились у Волынского в Шемахе, поскольку и ему чинились противности в России.
Артемий сразу заподозрил подвох и попытался узнать подробнее об этих противностях. Но посол пустился в туманные рассуждения, что в дороге бывают разного рода недоразумения, какие были и у него в России. Оценивая же эти противности, следует учитывать, что в Персии уже семь лет не бывало должного дождя...
Волынский изумился: в огороде — бузина, а в Киеве — дядька. И тут же нашёлся с ответом: дескать, если бы царь русский знал, что на его посланника возложат вину за отсутствие дождей в Персии, то не послал бы его в бездождный период.
Фазл Али-бек хорошо понял иронию Артемия, и сразу же спросил, сколько лет посланнику. Артемий был слишком молод, по его мнению, для посланника такого великого царя.
— Мои года тут ни при чём, и молодость моя меня не бесчестит, — вежливо ответил Артемий. — В России в посольства выбирают молодых, не то что здесь, в Персии, где обычай называть послами тех, кто был бы в совершенных летах, да и пусы (животы) чтоб были большие. У нас же выбирают по уму и достоинствам...
Фазл Али-бек понял, что этому молодому посланнику пальца в рот нельзя класть, откусит всю руку, и поспешил откланяться. На прощание он ещё раз попросил посетить первого министра и не жаловаться на Хосров-хана. И опять Волынский понял, что неспроста приезжал к нему посол. Видно, сильно побаивается шемахинский хан за своё самоуправство и невыдачу кормовых денег посольству, если через посредников уговаривает не жаловаться на него шаху.
Восемь дней продолжались попытки уговорить Волынского прежде шаха посетить первого министра, и восемь дней отбивал Волынский все эти попытки.
Наконец в посольский дом пожаловал иш агасы Наджа Кули-бек, ведающий иностранными делами. На этот раз Волынский не стал выказывать перед гостем знаки гостеприимства — он принял его в приёмной комнате посольства строго по этикету. Кули-бек сразу же начал превозносить силу и могущество первого министра.
— Всё в нашем государстве подчинено ему, — степенно говорил этот старый грузный перс, — что хочет эхтема девлет, так всё и делается. Шах ценит его за советы и подтверждает все его действия. И ежели посланник хочет себе лучшей чести и славы, то ему надобно поступать с эхтема девлетом приятно и любовно...
Артемий молча слушал.
— Ежели посланник будет иметь с ним дружбу, то всё получит, чего пожелает, ибо здесь не иного, а его власть, и все знатные люди шахова государства не помнят такого сильного фаворита. Но если эхтема девлет не будет доволен посланником, то посланник здесь не сможет никакого дела окончить...
— Но мои дела — дела государевы, а не первого министра России, и дела эти к шахскому величеству, а не к первому его министру, — вежливо и однообразно повторял Волынский.
Он уже давно понял, что здесь доводов рассудка не слушают, а упирают на силу и хитрость.
Иш агасы внимательно посмотрел на молодого посланника Российского государства и резко закончил разговор:
— Эхтема девлет поручил передать посланнику, что пришло ему время увидеться с шахом...
Артемий чуть не подпрыгнул на месте от радости: наконец-то утомительные и упорные переговоры закончились его победой. Но он сдержал свою радость, сделал непроницаемое лицо и заговорил о предстоящем церемониале:
— Прошу заранее известить меня, как будет проходить эта аудиенция, каков будет её ритуал. Об этом нужно знать, ибо ежели что противно будет царской чести, то я могу не согласиться...
Иш агасы удивлённо поднял густые кустистые брови и удивлённо подёргал пышную, яркую бороду. Не промах этот молодой посланник, если уже сейчас вместо радости объявляет о своих условиях. Но тоже сдержанно ответил, что всё заранее станет известно, и посланник будет обо всём знать и сможет соглашаться или не соглашаться на условия приёма у шаха.
Победа была полная, и Артемий испытал необычайный подъём духа. Хоть и воевал он словами, и спорил с бородатыми и хитрющими старцами, а всё-таки не посрамил чести Русского государства!
Но самое сложное началось после согласия на аудиенцию. Две недели ушли на переговоры о церемониале — и Волынский опять победил.
Анализируя обстановку, понимая, в какой период враждебного отношения Персии к России попал он с посольством, Артемий тем не менее выдержал натиск дипломатов. Отношение Персии действительно было самым враждебным. Военная экспедиция Бековича-Черкасского преследовала цель: произвести разведку форпостов у границ Персии, прощупать её силу и слабость, а постройка нескольких крепостей близ границ этого государства и вовсе усилила враждебность к посольству. Русского царя подозревали в том, что он хочет войны, а слабая и разложившаяся изнутри страна не в состоянии будет воспротивиться домогательствам сильного соседа. Подозрительность властей усиливалась и крайне нелепыми слухами, которые в своих интересах распускали окраинные феодалы: им нужно было уклониться от уплаты налогов и поставки войск для шаха, прикрываясь опасностью нападения России. Так поступал хан Шемахи, так же делал и астрабадский хан. Разобраться в том, что ложно, что корыстно, слабое правительство шаха Гусейна не могло, да и не хотело, и срывало свою досаду и злость на посольстве Волынского.
Ему отказали в ремонте дома, а теперь, когда шли переговоры о приёме у шаха, и вовсе изолировали всё посольство: никто не мог выйти за ворота даже для того, чтобы приобрести самые насущные продукты и фураж.
Но Волынский всё равно стоял на своём. Ему нужно было уточнить малейшие детали церемонии: будут ли посланник и его свита при оружии на аудиенции, в обычной ли обуви или в чулках, кто станет принимать верительную грамоту, будут ли держать его за руки в приёмном зале и в какие ворота введут его в шахский дворец.
Сколько увёрток, подспудных знаков унижения своему государству должно было уловить и подметить, учесть все мелочи. Для памяти Волынский все свои вопросы задавал в письменной форме.
И снова уловки, подвохи, подводные камни, туманные обещания, посулы, обманы и отказ от своих же слов. Артемий измучился за полтора месяца увязывания вопросов этикета. И опять он победил: свита могла войти в зал приёмов с оружием, в башмаках, поверх которых надевались другие, верительная грамота подносилась не на коленях и не на голове, и полу одежды у шаха не надо было целовать...
Персы согласились на все условия Волынского, но он потребовал письменного подтверждения: он уже научился не доверять словам знатных персов.
Полной мерой познал Артемий восточную хитрость, коварство, ложь и бесстыдство. Он был почти один, только дворянин Матвей Карцев да бывший крепостной Семён Аврамов помогали ему.
