Везде находились отметины Алексея, везде он скрывал своё настоящее имя и имена своих спутников. Но Веселовский двигался от станции к станции по следам царевича и доехал до Вены. Здесь нить поисков оборвалась. Долго рыскал он по Вене и её окрестностям и всё-таки нашёл убежище царевича. В помощь ему Пётр прислал гвардейского офицера Румянцева.
Без конца добивался Веселовский аудиенции у Карла VI. Император отмалчивался, приказывая не принимать его, но дольше тянуть было невозможно: с русским царём играть в прятки долго не следовало.
Карл принял Веселовского. Тот передал послание своего царя и заявил, что царевич скрывается в Эренберге. Карл VI удивлённо поднял брови и высокомерно ответил, что ему ничего не известно о русском царевиче.
Не раз и не два наведывался Веселовский к кесарю, но австрийский двор занял позицию странную: вроде бы и здесь царевич, а вроде бы его и нет. А пока что Алексея срочно переправили в Неаполь, где заперли так, что возможности сообщаться с остальным миром у него не было никакой.
Но Румянцев проник в тайну местонахождения царевича, и снова Веселовский стал добиваться аудиенции у Карла VI.
Кесарь молчал до тех пор, пока не прояснил обстановку в Европе: ему важно было знать, как отнесутся другие государства к тому, что он взял под свою защиту русского принца, применит ли Пётр войска для освобождения сына. А пока что он составил туманное письмо к Петру. Признавая, что Алексей находится в его владениях, Карл между тем заверял царя, что будет относиться к царевичу со всяческим попечением, чтобы он не попал в какие-нибудь неприятельские руки.
Пётр, сжав зубы и хорошо зная коварный и лживый нрав Карла, отправил в Вену опытного царедворца и дипломата Петра Толстого. И в своём послании пригрозил Карлу, доказав ему неопровержимыми фактами, что ему хорошо известно, как был Алексей принят в Вене и отослан в Эренберг, а потом и в Неаполь австрийскими властями.
Под этим давлением Карл вынужден был согласиться на свидание Толстого с Алексеем.
Анна не знала в точности, как прошли все встречи запертого в крепком замке Алексея с Толстым. Вручая письма царя Алексею, опытный дипломат прибегнул ко всем возможным уловкам, чтобы привезти царевича в Россию. Он и грозил, и уговаривал, и обещал прощение царя. Он действовал и обманом, и подкупом. Даже австрийцы пригрозили Алексею, что отнимут у него девку. Только на эти уловки и сдался Алексей.
В страхе за себя, за своё благополучие, за благополучие всех родных, Анна тем не менее в душе сочувствовала Алексею, жалела его, но ни одна живая душа не услышала от неё ни единого слова по этому поводу. Алексей совсем было уже собрался ехать в Рим, под защиту римского папы, да этого ему не дала сделать Ефросинья. Подкупленная лестью и ложью Толстого, его деньгами и советами, она запросилась домой, в Россию. И судьба царевича решилась...
Правда, он заявил Толстому, что поедет в Россию лишь с условием, что ему дадут жить в своих деревнях, что он женится на Ефросинье. И снова написал униженное и жалостное письмо Петру.
Сопровождаемый Толстым и Румянцевым, выехал Алексей к отцу на верную погибель. Была у него ещё крохотная надежда, что отец всё-таки простит его. Надежда эта основывалась на письме царя, полученном Алексеем в дороге: «Мой сын. Письмо твоё, в четвёртый день октября писанное, я здесь получил, на которое ответствую: что просишь прощения, которое уже вам пред сим чрез господ Толстого и Румянцева письменно и словесно обещано и что и ныне паки подтверждаю, в чём будь весьма надёжен. Также о некоторых твоих желаниях писал к нам господин Толстой, которые також здесь вам позволятся, о чём он вам объявит».
В письме Толстому Пётр позволял жить Алексею, где он захочет, а также не расставаться с девкой Ефросиньей.
Никто в России не знал, где обретается Алексей. Но один его покровитель и друг, которого царевич даже не посвятил в тайну своего бегства, Авраам Лопухин обратился к австрийскому посланнику в Петербурге и, рискуя сложить голову, сказал ему, что якобы заговорщики подготавливают убийство царя, а кругом Москвы стоят бунтовщики, готовые поднять восстание в пользу Алексея. Ему, Алексею, показали это письмо, и это принесло ему радость. Даже ложные сведения о победе шведов над русскими вызвали у него небывалый восторг. И в болезни своего маленького сводного брата Петруши усмотрел он промысел Божий...
Но особенные надежды возлагал он на сенаторов и министров. Ему казалось, что стоит ему появиться, и все они, обязанные положением и чинами его отцу, переметнутся на его, Алексея, сторону. Он был никакой политик и наивный мечтатель. Но мечта у него была одна — восстать на российском престоле.
Анна только качала головой, когда ей рассказывали, как привезли в Москву её двоюродного брата.
Пётр уже прибыл в старую столицу вместе со всеми своими сенаторами, высшим духовенством и генералитетом.
Войдя в большую залу дворца, где находился царь, окружённый сановниками, царевич вручил ему бумагу и пал перед ним на колени. Пётр передал бумагу вице-канцлеру Шатрову и, подняв Алексея с колен, спросил, что имеет он сказать. Алексей тихо ответил, что умоляет о прощении и даровании ему жизни. Пётр сурово произнёс:
— Я дарую тебе то, о чём ты просишь, но ты потерял всякую надежду наследовать престол наш и должен отречься от него торжественным актом за своею подписью...
Когда Анне рассказали об этом, она ни на миг не засомневалась в праве батюшки-дядюшки Петра отнять наследство у сына. И царевич выразил своё полное согласие. Пётр горько спросил:
— Зачем не внял ты моим предостережениям, и кто мог советовать тебе бежать?
Царевич тихо подошёл к своему великому отцу и что-то прошептал ему на ухо. Пётр взял Алексея под руку, и они удалились в смежную залу. Царевич выдал всех, кто советовал ему бежать, назвал всех своих сообщников.
После этого разговора Пётр и Алексей возвратились в общую залу. Здесь Алексей подписал заготовленное отречение от престола, обещая «наследства никогда ни в какое время не искать и не желать и не принимать его ни под каким предлогом». И тут же, сразу, обнародован был манифест о лишении Алексея права наследовать престол.
«Несчастный брат», — жалела Алексея про себя Анна, но упаси боже было сказать о том кому-нибудь. Она заперла своё сердце и язык на замок и только вспоминала эти длинные тонкие ноги и красные, пухлые, мокрые губы.
Пётр решил сам производить следствие по делу сына. Он хотел проявить великодушие и действительно намеревался простить его, тем более что в первые же минуты Алексей открыл ему имена тех, кто подговаривал бежать. Александра Кикина и Ивана Афанасьева царь тотчас приказал арестовать, заковать в железы и прислать в Преображенское, не пытая кнутами, — чтобы не занемогли в пути.
Снова и снова расспрашивал отец сына, и всё новых и новых людей оговаривал Алексей. Круг подозреваемых расширялся. Генерал Долгоруков, Иван Нарышкин, брат и сестра бывшей жены — Авраам Лопухин и Варвара Головина — всех слали в Преображенское, где царь сам составил для сына вопросные листы.
Анна понимала, что Петра интересовали все люди, руководившие поступками безвольного сына. Пётр действительно призывал Алексея к полной откровенности:
— Всё, что к сему делу касается, хотя здесь чего не написано, то объяви и очисти себя. А ежели что укроешь, а потом явно будет — на меня не пеняй, вчера пред всем народом объявлено, что за сие пардон не в пардон.
И вновь лгал, изворачивался Алексей, оговаривал других, и всё шире и шире расходились круги по воде. Росло, как снежный ком, число лиц, причастных к этому делу.
Доставили в Москву и Ефросинью, разрешившуюся от бремени в Берлине. Она открыла глаза царю, рассказала о всех тайных планах и мечтах, что вынашивал Алексей.
— Предала его, подлая, — скрипела зубами Анна.
«И что с неё взять, разве можно раскрываться перед подлым народом», — делала она урок для себя. И молчаливость её становилась всё более и более суровой.
