Вот и ещё один погиб...
А приобретений у Волынского было очень немного. Прибежал пленник генерала Чирикова, стоявшего в Астрахани. Человек был захвачен турками и продан в рабство в Персию. Он оказался таким ценным, что Волынский не мог нахвалиться: знал и турецкий, и персидский языки, свободно говорил и писал не только на русском, но и на этих восточных языках. А в посольстве у Волынского не было людей, знающих местный язык, — те, что были причислены к посольству, оказались негодны: мало того, что не знали ни одного языка, на своём-то с трудом могли составить грамоту. Одного такого боярского сынка Артемий уже отправил домой, в Россию, за негодностью, а других держал не за то, что помогали знаниями, а просто из человеколюбия.
Долго ждал Артемий со своими подданными разрешения шаха отправиться в Испагань, храбро отражал все дипломатические атаки, держал фронт по всем торговым делам, отстаивая интересы русских купцов, и добился многого — во всяком случае, защиты их от поборов и лишних пошлин. Наконец дождался и разрешения шаха отбыть в Испагань. Не раз и не два пытался вернуться домой — кормовые не получал, тяготился враждебным отношением шемахинского хана, но терпение его было вознаграждено: он ехал в Испагань пред очи шаха.
Едва караван спустился вниз, к ручью, прорезавшему узкую долину между горами, как Артемий отрядил людей и вместе с ними поскакал на поиски тела Федота — похоронить по-христиански обязывал и его долг и прочувствованная теперь любовь к верному слуге.
Артемий едва поверил своим глазам, когда увидел Федота, стоявшего возле скалы и сторожившего вьюки, снятые с лошади. «Уж не призрак ли?» — мелькнуло в голове у Волынского, и он судорожно перекрестился.
Но Федот, изрядно исцарапанный, слегка окровавленный и чуть прихрамывающий, подбежал к Волынскому:
— Артемий свет Петрович, прикажи дать лошадь, моя-то вся на куски развалилась, а во вьюке одежда, обувка твои, барин, помяты все...
Артемий спрыгнул с седла, обхватил Федота:
— Живой! Да как ты уцелел, с такой-то кручи, уж я похоронил тебя!
Федот отстранился:
— Запачкаетесь, барин, я вон какой кровяной, а одежду-обувку вашу сохранил в целости, помята только вся...
Артемий ещё раз обнял верного слугу и снова заплакал, теперь уже от радости, что ловкость Федота обманула смерть. Падая вместе с лошадью, сумел он освободить ноги из стремян, броситься в сторону, уцепиться за какое-то дерево и сползти вниз по склону, а где и скатиться на заднице — его штаны висели клочьями.
Через несколько минут Федот уже как ни в чём не бывало возился с самоваром и распаковывал вьюки с дорожными припасами.
По всей форме произвёл Артемий дознание: почему встречный караван не пропустил посланника? Мехмандар — командующий персидским отрядом охраны — оправдывался тем, что встречный караван не мог повернуть назад на отвесной тропе, и Артемий понял, что хорошая взятка открыла путь купцам из встречного каравана. Но он не стал угрожать мехмандару, только перестроил окружение отряда: впереди поставил половину своих вооружённых солдат, а второй половиной замкнул караван. Персидская охрана осталась, таким образом, внутри. Впереди ехал лишь проводник...
Шемахинский хан так и не отдал Волынскому кормовых денег, отговорившись тем, что в деревнях посланник может сам собрать подать. Но как только караван подходил к какой-нибудь деревне, все жители покидали свои дома и убегали в окрестные леса. Отряд находил деревни пустыми, дома открытыми — в них не было ни крошки. Да и там, где оставались жители, ничего не хотели продавать каравану. Голод и бескормица сопровождали весь путь Волынского до самой Испагани.
Двухтысячевёрстный путь до Испагани изобиловал стычками и конфликтами. Караван остановился в двадцати вёрстах от городка Агарь. Квартирьеры посольства с десятью слугами мехмандара прибыли в городок, чтобы найти ночлег для посольства. Здешний староста — калантар — собрал в караван-сарае — приезжем доме — жителей и заявил квартирьерам: «Они в город посланника не пустят, а ежели поедет, то они всех людей порубят и сами все умереть готовы».
В своём донесении Головкину Артемий с горечью писал: «И бранили всех, и своего шаха, и жену его, и мать со всею его фамилией. Оттуда посланные наши с великим трудом назад уехали, ибо во всём городке жители-басурманы взбунтовались».
На переговоры приехал сам мехмандар Ага Кули, и калантар Агари согласился пустить посланника в город, заверяя, что жители не посмеют тронуть русских. Ага Кули-бек стал уговаривать посланника: мол, тот своими людьми себя сможет оборонить, поскольку довольное число солдат имеет, а также он, мехмандар, со своими людьми помогать будет. Но Артемий резонно ответил, что он «в государство шахово не воевать приехал, но искать любви и дружбы». Попытка же войти в город и вовсе оказалась безрезультатной. Улицы были завалены брёвнами, и возле них стояли вооружённые ружьями шестьсот человек, а часовые, расставленные вокруг, не пропускали никого. Засели взбунтовавшиеся жители и в садах. Караван обошёл город, но горожане стреляли в людей Волынского и только случайно ни в кого не попали.
День был студёный и ветреный, однако пришлось ночевать в поле, в шатрах, ложась спать на пустой желудок.
Не пустили в деревню и жители другого населённого пункта, отказались и продать что-либо из продуктов. Удивлялся Волынский порядкам в Персии и расспрашивал Ага Кули-бека, есть ли у них государь, которого бы за государя имели и по достоинству почитали, или только именуется он титулом шахов, поскольку в Персии вовсе не боятся шаха и бранят и его самого, и всю его семью, будто все тут самовластны.
Мехмандар только улыбался и отвечал, что их шах ни за службу не жалует, ни за вину не наказывает и того ради никто у них никакого справедливого суда не может сыскать. Слабость власти особенно виделась Волынскому на местах, и долгий путь его показал ему все пороки и недостатки династии Сефевидов.
Всё глубже, в самое сердце страны продвигался караван. Лошади уже были истощены, на горах и в лощинах лежал снег, и порой метель засыпала шатры так, что откинуть полог не было возможности. Но караван шёл и шёл, и Волынский мечтал, что наконец-то увидит шаха, выполнит все поручения и отоспится в мягкой чистой постели.
В двух вёрстах от Тебриза посольство встретил курьер местного правителя. Он представился Волынскому и предупредил его, что намечается торжественный въезд в город и что местный хан сам выедет навстречу русскому посланнику.
Волынский раздумывал: торжественный въезд — это уважение к державе, которую он представляет, но это и долгая задержка в пути, основательная подготовка, а у него истощены лошади, пали многие верблюды, а катыров пришлось зарезать в пути из-за голода. Ему же нужно всего лишь заменить негодных лошадей и верблюдов, остаться в Тебризе на возможно более короткий срок.
Поблагодарив за гостеприимство, Волынский отказался от торжественной встречи и объяснил, что он, русский посланник, не хочет затруднять хана и его войско, поскольку погода стоит плохая, дуют свирепые ветры со снегом и так далее.
Но торжественная встреча, хоть и без подготовки, всё-таки состоялась: в слободе, в пригороде Тебриза, Волынского ждали диван-бек, калантар и агасы. Двести солдат и тридцать человек свиты сопровождали этих правителей. От имени хана они поздравили посланника с приездом, извинились за отсутствие хана, сославшись на плохую погоду. Волынский и не предполагал такой встречи, поскольку отказался от торжественного въезда. Проводив Волынского до самого дома, встречающие разъехались, а посольство разместилось в огромном ханском дворце — бывшей резиденции султана. Дворцом Волынский остался доволен, но просил определить ему ещё несколько домов, поскольку всё посольство в одном разместиться не сможет. И тут пошли ему навстречу и выделили ещё несколько домов поблизости.
Волынский надеялся, что быстро закончит все свои дела здесь, но началась всегдашняя персидская волокита с предоставлением лошадей и вьючных верблюдов. Все чины города старались вымогать у Волынского подарки, взятки. Каждый день обещали они поставить ему лошадей, и каждый день оканчивался одним словом «завтра».
