Царица Прасковья схватилась за голову, когда узнала, за кого выдаёт замуж Пётр её любимицу. Она слышала, как сварлив и деспотичен Карл Леопольд, и исходила слезами. Знала, что герцог ни с кем не мог ужиться, а больше всего со своими подданными: он преследовал их самым жестоким образом — хватал недовольных, бросал в тюрьмы и десятками отправлял на эшафот под одним предлогом: они готовили заговор против него.
И такого мужа нашёл Пётр для Катерины! Но слёзы слезами, а брачный договор подписан, Катерина обручена и сговорена, назад дороги нет. Попробуй лишь заикнись, что недовольна выбором мужа для любимой дочери, — лишишься не только состояния, но и жизни. А потому на людях Прасковья улыбалась и радовалась, а ночью плакала в подушку и жаловалась Юшкову на муку-мученическую, на которую обрекал царь её любимое дитя.
Посла Габихсталя, вместе с Шафировым подписавшего брачный договор, она приняла как нельзя ласково и хлебосольно, всячески старалась угодить ему и не только не показывала, что недовольна браком дочери, но и изображала на лице радушие и гостеприимство.
Единственное, чего добилась Прасковья, когда долго разговаривала с Петром накануне приёма мекленбургского посла, — чтобы выдал её замуж в своём высоком присутствии и просила строго-настрого наказать будущему супругу беречь и лелеять Катюшку. Сама она не могла быть на свадебном торжестве — недуги одолели её при известии о предстоящей жизни Катерины.
Государь взял с собою в Данциг Екатерину, свою племянницу Катерину, большую свиту и выехал из Петербурга.
В тот же день выехала из замка Кетлеров и Анна, чтобы встретиться с сестрой и присутствовать на её брачном торжестве. Но до этого ей пришлось много хлопотать и огорчаться: не было у герцогини ни настоящего герцогского выезда, ни нужных алмазов, ни приличной парадной робы[25]. Каждый день устраивала она Бестужеву истерику, призывая своего любовника позаботиться о всём необходимом, и только накануне выезда Пётр Михайлович объявил ей, что всё готово.
В Данциге Пётр остановился у епископа Ерменландского. Сам царь, его свита и Екатерина разместились в большом дворце, и вся предварительная часть переговоров по брачному контракту и спорам проходила здесь.
Поздним мартовским вечером подъехала к дворцу епископа и карета Анны. Сопровождаемая свитой, Бестужевым и слугами, Анна вышла из экипажа и направилась к крыльцу. Здесь её уже ждали. Сам Пётр, Катерина, государыня — все вышли встречать Анну.
Она живо взбежала на крыльцо, припала к плечу Петра. Царь обнял и поцеловал племянницу и сразу ушёл. Расцеловавшись с сестрой, Анна упала на крепкое, налитое плечо государыни, теперь уже законной жены царя, и расплакалась.
— Ну, ну, — говорила Екатерина, гладя мокрое от слёз лицо Анны, — успокойся, здесь все тебя любят, все желают тебе добра...
— А я больше всех люблю тебя, государыню мою, — искренне, вся в слезах, отвечала ей Анна, — все твои слова помню, всё, как ты сказала, в жизни моей выходит...
Обнявшись, они вошли в залу, и Анна, несмотря на поздний час, на морозец, сковавший наледью оттаявшие утром дороги, увидела стол, накрытый по-русски, — мясо, стерлядей, квасы, меды. И снова она расплакалась, умиляясь тому вниманию, которое оказывали ей Пётр-дядюшка и его жена Екатерина Алексеевна.
Семь дней после этого Анна ждала вместе с Петром и Катериной жениха сестры. Он всё не ехал, и каждый день Пётр встречал Эйхгольца одним и тем же вопросом: «Когда прибудет герцог?» Эйхгольц не знал, что и думать о такой длительной оттяжке приезда герцога и мучился в сомнении: а ну как герцог, взбалмошный и легкомысленный, не приедет? Что, если отменит свадьбу? Тогда Эйхгольцу останется одно — царь отправит его в Сибирь...
Между тем в Данциг съехались не только уполномоченные от венценосных владетелей Дании, Пруссии, Ганновера, но и сам «великолепный» король польский Август II. Он много раз изменял Петру, но теперь царь не помнил его обманов и продолжал поддерживать с ним хорошие отношения.
Все они слетелись, чтобы сколотить грозный союз против Швеции, воспользоваться плодами победы Петра над Карлом. День-деньской заседали они, переговаривались, обсуждали статьи и пункты союзного договора, а по вечерам щеголяли перед русским царём роскошными празднествами и пирами.
Впервые после долгого постного сидения в Митаве присутствовала Анна на таких празднествах. Но и её беспокойство всё возрастало: что, если своенравный герцог Мекленбургский ославит сестру, возьмёт да и не приедет в Данциг на своё собственное свадебное торжество? И вместе с тем ей хотелось поглядеть на своего не сужденного ей супруга.
А Катюшка нимало не была огорчена отсутствием жениха. Она без конца танцевала и веселилась, и в её кудрявую головку не закрадывалось ни единой мрачной мысли.
Наконец герцог Карл Леопольд выслал к царю своего советника по другим вопросам. Но сам всё не ехал, и Пётр начал уже раздражаться. Приступ ипохондрии закончился у него, как всегда, на плече Екатерины, и Анна видела, как улыбка не покидала полное обаятельное лицо государыни, когда она три часа подряд неподвижно сидела на канапе с тяжёлой головой Петра на груди, придерживая его двумя руками.
Герцог приехал только на седьмой день. Эйхгольц тотчас повёл его к епископу Ерменландскому, у которого расположился в гостях Пётр со всем своим обширным семейством. Царь сидел за завтраком и, увидев Эйхгольца, встретил его тем же вопросом:
— Где же герцог?
Но вперёд вышел Ягужинский, отступил в сторону и низко поклонился царю:
— Герцог Мекленбургский Карл Леопольд!
Пётр вышел из-за стола. Невзрачный, низенький, брюзгливый Карл вошёл чуть ли не бочком, и хотя все его манжеты и пышные воротники были в полном порядке, он заметно волновался. Пётр подскочил к герцогу, обнял его, расцеловал и повернулся к Екатерине.
— Матушка, вот наш зятёк наречённый, — обрадованно произнёс он.
Екатерина сделала книксен, встала из-за стола и Катерина, невеста. Герцог оглядел её, невысокую, толстую, как бочка, но с великолепными, сверкающими зубами.
Пётр представил герцога и Анне, герцогине Курляндской, и та увидела в глазах его мелькнувшую мысль: «Ах, зачем не ты моя невеста, а эта маленькая косоглазая хохотушка!»
Герцог был вежлив и любезен, едва не склонялся низко перед Петром, но слова, обращённые к невесте, цедил сквозь зубы. И Анна радовалась, что не отдал её замуж Пётр за этого немчика — хватит ей одного такого...
Эйхгольц нашёл нужным извиниться перед царицей и невестой:
— Кажется, светлейший жених ещё не довольно познакомился, и от дороги тяжёлой не в весёлом расположении духа. Но это пройдёт, — поспешно добавил он, заметив признаки неудовольствия на лице Екатерины.
Со всех сторон начали подходить к герцогу иностранные и российские министры с поздравительными приветствиями.
Роскошный ужин ждал всех. Анна обратила внимание, садясь возле невесты, что герцог холоден и угрюм. Она взглянула на его советника Эйхгольца и увидела, как тот подошёл к герцогу сзади и тихонько прошептал на ухо:
— Благоволите, ваше высочество, предложить тост за вашего нового родителя и вас как нового сына его величества...
Герцог встал и слово в слово повторил подсказку Эйхгольца. Пётр обрадованно вскочил с места и обнял герцога. Все кубки были осушены до дна. Гремели орудийные залпы...
Пиры на второй и третий день прошли без всяких странностей, а на четвёртый герцог вздумал спорить с Петром. Пётр высказал точку зрения, что для кавалерии лучше рубить саблями по-русски, нежели колоть по-шведски. Герцог, одевавшийся как шведский генерал, нацепивший большую шведскую шпагу, яростно защищал противоположное мнение. Анна заметила, что советника герцога Эйхгольца часто бросало то в жар, то в холод — он то бледнел как мертвец, то краснел как маков цвет.
И она поняла, насколько трудно услуживать такому господину, как её будущий зять, муж её сестры. Она тихо проговорила это Катерине, но та со свойственной ей легкомысленностью только рассмеялась в ответ. Всё ей было нипочём!
