Материалы дипломатических миссий читал Артемий ночами, с трудом разбирая старинные рукописные свитки, а днём ездил по приказам и выбивал то, что полагалось для его малого посольства. И вечером едва мог отдышаться от словесных баталий и перепалок. Везде ставили ему зацепки. Государственная машина скрипела и тормозила на каждом повороте. Полтора года потребовалось, чтобы подготовиться к отъезду: то лес сырой поставлен для строящихся в Астрахани шняков[20] и галер, то канаты гнилые, то провиант недогружен, к тому же подмокший, испорченный. И приходилось всего домогаться самому, за всем приглядеть.

Читая материалы великих посольств, Артемий понимал, с какими трудностями сталкивались посланники. А как насчёт приёма, церемониалов? Как быть, ежели потребует шах припасть к земле по мусульманскому обычаю, ползти к его трону, целовать полу его одежды или ногу?

Тут Артемий и вовсе терялся и твёрдо усвоил, что надо всё знать до мельчайших деталей, чтобы не посрамить чести великой России, не дать себя оконфузить и показать персиянам, что русский царь велик и могуч, что Россия — великая страна и что он, Артемий, не просто русский человек, а посол, представитель великой и сильной державы...

Но наконец был сформирован штат малого посольства — Волынскому придали в качестве секретаря Венигеркинда, учёного и философа, француза де Виллета и англичанина Белля д’Антермони — врача.

30 мая 1715 года Пётр подписал указ о малом посольстве Волынского, и через неделю Артемий выехал со своей свитой — дворянами Карцевым, Лопухиным, Кудрявцевым и иеромонахом Илларионом Рогалевским — и верным своим дворовым Федотом в Москву и только 4 июля следующего, шестнадцатого года на восьми судах с отрядом солдат Хрущовского полка отправился вниз по Волге.

Девять дней ушло на сплав по реке, а 13 июля посольство уже прибыло в Астрахань. Начались новые заботы: посольство перегружалось на три больших корабля и две баржи.

Каспийское море оказалось на редкость тёплым и светлым, ни одна волна не поднималась выше ватерлиний судов, и скоро отряд прибыл в Низовскую пристань, расположенную ниже Дербента.

Пока шла выгрузка, пока располагались на ночлег, от шемахинского хана прибыли представители. Они имели приказ составить конвой в двести вооружённых солдат-конников, чтобы сопровождать русское посольство по новой земле.

Артемий строго наблюдал за соблюдением ритуала следования посольства. И только тогда, когда убедился, что все мелочи выполнены, позволил двинуться в путь.

Впереди ехал литаврщик на немецкой лошади. Артемий проследил, чтобы все лошади были представлены ханом. За литаврщиком следовали три трубача на персидских лошадях, за ними конюший, и три егеря вели в поводу лошадь посланника. Гофмейстер двора посланника возглавлял шествие камердинеров, числом в двенадцать человек, отдельно за ними следовал верный камердинер Федот в белой ливрее с двумя помощниками — молоденькими пажами — на маленьких лошадках.

И только после всего этого шествия гордо ехал на арабском скакуне сам Волынский, разряженный в пух и прах, в белом пышнейшем жабо и ослепительных манжетах, в синем бархатном камзоле с золотыми галунами, с голубой андреевской лентой через плечо и всю грудь, в белых чулках и лакированных башмаках с громадными пряжками. Вся свита следовала за посланником на красивых лошадях по двое в ряд, за ними — вооружённый отряд Хрущовского полка, а за ними с белыми знамёнами — солдаты шемахинского хана.

Позади почти на версту растянулся обоз, охраняемый солдатами. Артемий ехал молча, вытянувшись в струнку. Это был его первый парадный выезд, и он старался сохранять важность и величавость. Но это плохо ему удавалось. Немилосердно жарило солнце, из-под красивой шляпы то и дело скатывались по лицу горячие капли пота, пыль от растоптанной в песок дороги повисала в воздухе туманным облаком и закрывала почти все окрестности. Но Артемий держал в уме секретную инструкцию царя — всё разузнавать, всё разведывать до полного описания, и он незаметно, кося карим глазом, вглядывался в окрестности, по которым двигался караван посольства.

Глинобитные стены скрывали дома и дворы, ничего не было видно, кроме этих голых глиняных стен. Кончались стены, чистое поле встречало посольство жарой, пылью и песком. Даже малейшего ветерка не было, чтобы обдуть потные раскрасневшиеся лица.

Однако всё на свете кончается, даже эта пыльная пустая дорога.

Завиднелись горделивые узкие высокие минареты, снова пошли глинобитные стены — посольство въезжало в столицу шемахинского хана. Перед самым въездом в город оно было остановлено целой толпой богато разряженных в парчовые халаты и разноцветные чалмы людей дербентского правителя Диван-бека. Загремели салюты из пушек, установленных на горбах верблюдов.

Вот и въезд в город, и опять Артемий не увидел почти ничего — голые глинобитные стены, и за ними возвышающиеся над стенами кроны деревьев да изредка крыша наиболее высокого дома. Но улица была довольно широкая, и хотя ни травинки не было на её середине и пыль также поднималась из-под копыт коней, но по сторонам улицы стояли люди в халатах и чалмах, тюрбанах и фесках, кричали и били в ладоши. А перед самым шествием плясали в облаке пыли мальчишки в разноцветных халатах и широких шёлковых шароварах: кружились, вертелись и приседали, задерживая движение каравана.

Посольство подъехало к отведённому ему дому. Широко раскрылись деревянные узорчатые ворота, и всё шествие въехало внутрь просторного двора, окружённого деревьями, с небольшим фонтаном посредине.

Однако Волынский сразу заметил, что шествие покинули представители дербентского правителя и шемахинского хана, остался лишь распорядитель, что-то лопочущий на незнакомом Артемию языке. Он бегал от одного всадника к другому и показывал, что дом полностью в распоряжении посольства.

Но Волынский запретил располагаться в доме: ему сразу показалось, что дом тесен и нехорош. Комнаты, низенькие и пыльные, не были обставлены никакой мебелью, лишь на полу лежали толстые кошмы да кое-где были развёрнуты маленькие столики.

Артемий спешился, обошёл все комнаты, не велел устраиваться на ночлег, потом знаком подозвал посланца хана и велел толмачу перевести его недовольство.

   — Дом тесен и пуст, мне негде расположить мою свиту и моих людей, — строго сказал он.

И по выражению его лица ханский посланный понял, что великий русский гневается.

   — Как его зовут? — спросил Артемий у толмача.

   — Наджаб-хан, — низко склонился перед Волынским посланец.

   — Скажи хану, — резко выговорил Волынский, — что я лучше пойду стоять со своими людьми в поле, чем расположусь здесь!

Толмач послушно перевёл слова посланника царя. Наджаб-хан, низенький и тучный, снова низко склонился перед Артемием.

   — Хан отвёл это помещение, — перевёл Артемию толмач.

   — Если через час нас не переведут в другой дом, я поеду в поле, — резко сказал Волынский.

Он приказал своим людям не рассёдлывать лошадей, а стоять в обширном дворе, окружённом глинобитной стеной, и ждать.

Наджаб-хан исчез.

Томительно тянулись часы. Жаркое солнце к вечеру, казалось, ещё больше накалилось. Тихонько ворчала струя фонтана, но и она не давала прохлады. Посольство стояло, сидело на конях, солдаты стояли в строю ровно, хоть и стекали из-под их шляп струйки пота.

Прошёл час, два, три — никто не являлся.

   — Отворяй ворота! — загремел Артемий. — Выйдем в поле, установим палатки.

Не успел он проговорить эти слова, как откуда-то из-за ворот клубком выкатился Наджаб-хан. Низко кланяясь, он подбежал к Волынскому и что-то затараторил, всё время показывая на ворота и махая рукой.

Артемий понял, что он приглашает в другой дом, однако повернулся к толмачу.

   — Переведи, — коротко бросил он.

   — Говорит, шемахинский хан отдал нам дом одного из своих придворных, его уже готовят к нашему въезду, — пересказал толмач быструю речь Наджаб-хана.