— Воют, как на похоронах, — мрачно бросил Пётр.

Это плакали и выли офицерские жёны, попавшие в лагерь вместе с мужьями. Ещё в самый первый день приступа царь предложил Екатерине со всем двором, сопровождавшим её в походе, уехать через Польшу в Петербург. Но она категорически отказалась.

   — А буде я в плен попаду аль пулей шальной угроблюсь? — сурово возразил Пётр.

   — Что ж, при тебе буду и по смерти, — спокойно ответила Екатерина. — Не в радости только, но и в горести хочу быть женой твоей, теперь уже законной...

И Пётр повеселел. Ничто так не согревало его сердце, как присутствие друга сердечного.

Артемий видел, что они спорили, не мог угадать значение слов, но понял по жесту Петра, что Екатерина не согласилась оставить лагерь.

Борис Петрович пожевал губами.

   — Трубача отправим, — сказал он, — на зорьке, пока не готовы к атаке.

Пётр молча кивнул головой.

Трубач отбыл в лагерь турок ранним утром. Он вёз письмо Шереметева визирю.

«Вашему сиятельству известно, — писал он с одобрения Петра, — что сия война не по желанию царского величества, как, чаем, и не по склонности султанова величества, но по посторонним ссорам. И посему предлагаю сию войну прекратить восстановлением прежнего покоя, который может быть к обеих сторон пользе и на добрых кондициях. Буде же к тому склонности не учините, то кровопролитие на том, кто тому причина, а мы готовы и к другому, Бог взыщет то кровопролитие, и надеемся, что Бог поможет в том нежелающему. На сие ожидать будем ответу и посланного сего скорого возвращения».

Шереметев намекал на Карла. Трубач не возвращался долго.

В шатре великого визиря шли бурные споры. Самую непримиримую позицию занял крымский хан: никаких переговоров, только в бой. Он видел насквозь весь русский лагерь, расположенный на холме, и ему казалось, что победа уже в его руках. Он подсчитывал трофеи и пленных. Его не заботило, сколько своих должен он будет положить за каждого павшего русского солдата.

За крымца горой стоял граф Понятовский, представлявший шведского короля.

Великий визирь, бывший дровосек, слыл человеком умным и осторожным. Он видел, сколько турок полегло в двух атаках, и сомневался в успехе операции.

А перед шатром визиря собрались янычары. Они поняли, что трубач русских принёс весть о мире, и не уходили, чтобы узнать результаты переговоров.

   — Не пойдём больше на гяуров[16]! Иди сам! Добудь мир! — доносились их крики через тонкие стенки шатра.

На другом берегу Прута ликовал Карл. Он каждую минуту ожидал, что русские сдадутся, и мечтал увидеть поверженного Петра у своих ног.

Однако мудрость визиря возобладала. Он знал, что янычары не настроены больше воевать. Страшные атаки подорвали их веру в себя.

Пётр провёл день в страшном беспокойстве. Артемий видел, как царь бегает по шатру Шереметева, не в силах дождаться ответа визиря. Трубач вернулся, но ответа всё не было.

Пётр пришёл в полное отчаяние. Он бегал по всему лагерю, бил себя в грудь и не мог выговорить ни слова.

Шереметев послал второго парламентёра.

Екатерина бегала по лагерю вслед за Петром, обнимала его, ласкала. Он прижимался к ней щекой и губами и как будто успокаивался.

Второй парламентёр был более удачлив. Он принёс ответ от визиря. Турецкий главнокомандующий соглашался вести мирные переговоры.

В шатёр Шереметева срочно был вызван подканцлер Шафиров. Он догнал русскую армию на подходе к Пруту вместе с Петром, и теперь царь решил использовать его в качестве посла на мирных переговорах с визирем.

Артемий не знал всего, что происходило в шатре у Шереметева, не знал он и о секретной инструкции Петра Шафирову, но видел, как Екатерина удалилась в палатку офицерских жён и своих придворных дам.

А Екатерина собрала всех женщин лагеря, сняла с себя серьги с крупными рубинами, браслеты и ожерелья с необыкновенными изумрудами, перстни и кольца с бриллиантами, молча протянула всё это к дамам, показывая, а потом кинула в шляпу. Так же молча стали снимать с себя драгоценности и все бывшие в её окружении женщины. Драгунская шляпа наполнилась золотом, бриллиантами, изумрудами и сапфирами.

Екатерина вышла из палатки, не спеша прошла к шатру Шереметева. Там уже готовились отправиться в турецкий лагерь сам подканцлер, Пётр Шафиров, неизменно сопровождавший царя во всех его поездках, подьячий из посольской канцелярии, три толмача, знающих турецкий язык, и два офицера для связи. Одним из этих офицеров был Артемий Волынский.

Каждого из них Пётр обнял и поцеловал, каждому сказал несколько ласковых напутственных слов. Екатерина молча передала Шафирову драгунскую шляпу с драгоценностями.

Инструкция Петра была крайне тяжёлой для России. Царь соглашался в случае подписания мира отдать все завоевания не только туркам, но и шведам. Он был готов уступить шведам даже Псков, а «буде же того мало, то отдать и иные провинции».

С удивлением и вниманием осматривал Артемий османский лагерь. Сквозь цепь стоявших по обе стороны узкой дороги янычар посланцев провели к шатру великого визиря.

Распахнулись обе стороны шатровых занавесей, и Артемий увидел довольно старого человека в бухарском халате и золочёной чалме, восседавшего на невысоком мягком диване. Вокруг него столпились янычары с саблями наголо.

Шафиров не смутился торжественностью обстановки, низко поклонился визирю и опытным взглядом дипломата отметил одну особенность: визирь махнул ему рукой, чтобы он садился. Обычно турецкие военачальники не отличались вежливостью. Шафиров сел, дал знак, что имеет что-то предложить визирю с глазу на глаз, и потихоньку подвинул к нему драгунскую шляпу.

Великий визирь кинул на неё беглый взгляд, повёл рукой в сторону слуги. Тот быстро придвинул шляпу к ногам визиря и накрыл её шёлковым платком. Шафиров понял, что взятка его принята...

Артемий во всё время переговоров стоял у края визирского шатра вместе с другим офицером связи. Через несколько часов турки отвели их в другой шатёр, где уже были приготовлены постели на толстых кошмах и подушках и скромное угощение.

Вечером же Шафиров подозвал Артемия и вручил ему свиток с запиской к царю. Отряд янычар сопровождал посланца почти до самого русского лагеря — здесь Артемия встретил другой отряд, уже русских солдат, немедленно доставивший его в шатёр Бориса Петровича.

Здесь его ждали. Сам Шереметев сидел в своём мягком кресле, по пушистому персидскому ковру вышагивал Пётр, в углу прикорнула на стуле Екатерина. Пётр рванулся к Артемию.

   — Ваше величество, — вытянулся Артемий во весь рост перед царём, — записка от подканцлера. — И вытащил из-за пазухи свиток.

Пётр даже не взглянул на Артемия, он жадно впился в строки наспех нацарапанной записки Шафирова.

   — Пока османы не склонны к переговорам, — в раздумье сказал Пётр и обратился к Артемию: — А что, шляпу взял?

   — Взял, ваше величество, — подтвердил Артемий, — и близко к ногам подвинул, и платком накрыл.

   — Стало быть, уболтает его Петруша Шафиров, — задумчиво ответил Пётр. — Однако не будем уповать...

Артемий не знал, что во время переговоров Пётр готовился к решительному штурму. Два военных совета, прошедших в этот день, пришли к единому мнению: если неприятель потребует сдачи в плен, то требование это отклонить и двинуться на прорыв кольца османских войск.

Ждали только посланца от Шафирова. Первый не обнадёживающий ответ Шафирова усилил тревожное настроение. Снова собрался военный совет и наметил конкретный план выхода из окружения — освободиться от всего лишнего имущества, сечь железо на дробь «за скудостью пулек», «лошадей артиллерийских добрых взять с собою, а худых — не токмо артиллерийских, но и всех — побить и мяса наварить или напечь», а весь наличный провиант поделить поровну.

Пётр тут же присел к низкому столику и быстро набросал текст новой инструкции Шафирову: «Ежели подлинно будут говорить о мире, то ставь с ними на всё, чего похотят, кроме шклафства (рабства)». Он дошёл уже до такой степени отчаяния, что соглашался вернуть всё отвоёванное у турок — Азов и Таганрог — и всё отвоёванное у шведов, за исключением выхода к Балтийскому морю и Петербурга.