Аш не сразу увидел Шушилу. Взор его был прикован к усохшему мертвому существу, некогда бывшему его врагом. Но, заметив боковым зрением какое-то движение, он повернул голову и увидел, что Анджали подошла, встала рядом с ним и остекленелыми от ужаса глазами смотрит сквозь чик, словно загипнотизированная зрелищем, словно она не в силах смотреть, но не может не смотреть. Проследив за этим исполненным невыразимой муки взглядом, Аш увидел Шушилу. Не такую Шушилу, какую он ожидал увидеть, – сгорбленную, рыдающую, обезумевшую от страха, – но истинную царицу… рани Бхитхора.
Когда бы Аша спросили, он бы с уверенностью сказал, что Шу-Шу будет не в состоянии дойти до площадки для сожжения без посторонней помощи, и если она вообще пойдет на своих двоих, а не поедет в паланкине, то лишь потому, что ее оглушат наркотиками, а потом потащат туда чуть ли не волоком. Но маленькая сверкающая фигурка за похоронными носилками раны шла не просто одна – она шла твердой поступью, с расправленными плечами, и каждая линия хрупкого стройного тела дышала гордостью и достоинством.
Она высоко держала голову, и изящные босые ножки, никогда прежде не знавшие поверхности грубее персидского ковра и прохладного мраморного пола, ступали медленно и твердо, оставляя на раскаленной пыли аккуратные маленькие следы, которые восторженная толпа, теснящаяся позади нее, стирала благоговейными поцелуями.
Шушила была в наряде, в каком Аш видел ее на брачной церемонии, – в свадебном алом платье с золотым шитьем – и украшена теми же драгоценностями, какие надевала в тот день. Кроваво-красные рубины горели у нее на шее и запястьях, сверкали на лбу и пальцах, покачивались в ушах. Рубины пылали в золотых ножных браслетах, позвякивающих при каждом шаге, и солнце ослепительно блестело на золотом шитье традиционного раджпутанского платья с широкой юбкой и усыпанным драгоценными камнями корсажем. Но на сей раз она не прикрывала голову шалью, и ее длинные волосы были распущены, словно перед первой брачной ночью. Они ниспадали подобием шелкового черного занавеса, красотой своей превосходившего любую рукотворную шаль, и Аш не мог оторвать от Шушилы взгляда, хотя невольно весь сжался при виде столь трагического зрелища.
Казалось, девушка не замечала напирающих отовсюду людей, которые приветствовали ее громкими криками, просили у нее благословения, пытались прикоснуться к краю ее юбки и жадно пожирали глазами ее незакрытое лицо. Аш видел, как она шевелит губами, произнося заклинание, сопровождающее мертвых в последний путь: «Рам, рам… Рам, рам… Рам, рам…»
Он проговорил громко и недоверчиво:
– Ты ошибалась. Она не боится.
Шум толпы почти заглушил слова, но Анджали их расслышала и, решив, что он обращается к ней, а не к себе самому, сказала:
– Пока нет. Для нее это всего лишь игра. Нет, не игра – я неправильно выразилась. Но нечто, происходящее только у нее в воображении. Роль, которую она играет.
– Ты хочешь сказать, что она одурманена? Нет, я не верю.
– Не наркотиками, а эмоциями… а еще отчаянием и ужасом. И… и возможно… своим триумфом…
«Триумфом!» – подумал Аш. Да. Все происходящее больше напоминало триумфальное шествие, нежели похороны. Шествие в честь некой богини, соизволившей явиться взорам смертных один-единственный раз, дабы принять дань поклонения от кричащих, ликующих, обожающих почитателей. Он вспомнил, что мать Шушилы – до того, как она пленила своей красотой сердце раджи Гулкота, – входила в труппу артистов, зарабатывавших на жизнь умением завладевать вниманием зрителей и вызывать всеобщее восхищение, как сейчас делала ее дочь. Шушила, богиня Бхитхора, прекрасная, как заря, и сверкающая золотом и драгоценностями. Да, это был триумф. И даже если она просто играла роль, она играла ее превосходно.
– Отличная работа! – прошептал Аш, всем сердцем присоединяясь ко всем, кто приветствовал блистательную рани теми же словами. – Ах, отличная работа!..
Рядом с ним Анджали тоже бормотала себе под нос, повторяя вслед за Шушилой: «Рам, рам… Рам, рам…» В таком шуме слова звучали еле слышно, но все равно отвлекали внимание Аша, и он резко велел ей замолчать, хотя знал, что она молится не за мертвого мужчину, а за свою сестру.
Он снова пребывал в смятении и терзался сомнениями. При виде изящной ало-золотой фигуры, уверенно шагающей за похоронными носилками, Ашу показалось, что он не вправе выступать в роли Провидения. Это было бы простительно, если бы Шушилу притащили сюда рыдающую, охваченную ужасом или оглушенную наркотиками. Но не теперь, когда она не выказывала ни тени страха.
К настоящему моменту она уже наверняка сознавала, что ее ждет, а коли так, значит дошедшие до Гобинда слухи были правдивыми и Шушила действительно полюбила своего мужа настолько сильно, что предпочитала умереть, держа в объятиях его тело, чем жить без него, либо же она исполнилась решимости умереть на костре и упивалась перспективой стать святой и объектом поклонения. И в том и в другом случае какое он имеет право вмешиваться? Помимо всего прочего, она будет мучиться недолго. Наблюдая за сооружением погребального костра, Аш видел, как жрецы укладывают между бревнами груды хлопка и обильно поливают очищенным маслом, и даже подумал тогда: как только костер зажгут, бедная маленькая Шушила задохнется от дыма, прежде чем языки пламени подберутся к ней.
«Я не могу сделать этого, – решил Аш. – А даже если сделаю, она умрет не намного быстрее, чем на костре. Джали следует понимать это… О господи, ну почему они не поторопятся? Почему не покончат с делом побыстрее, а затягивают все таким образом?»
Внезапно он почувствовал жгучую ненависть ко всем собравшимся там: к руководящим церемонией жрецам, к возбужденным зрителям, к участникам похоронной процессии и даже к мертвому мужчине и Шушиле. В первую очередь к Шушиле, потому что…
Нет, это несправедливо, подумал Аш. Она просто не могла быть другой. Такой уж она уродилась и не могла не сидеть на шее у Джали, как Джали не могла не позволить садиться себе на шею. Люди такие, какие есть, и они не меняются. Однако, несмотря на весь свой эгоизм, под конец Шушила все-таки подумала о сестре, не стала требовать, чтобы та ушла из жизни вместе с ней, и избавила Джали от смерти. А чего ей это стоило, никто никогда не узнает. Он не должен забывать об этом…
Красный туман ярости, на мгновение застивший глаза, рассеялся, и Аш увидел, что Шушила успела пройти дальше, а там, где прежде находилась она, появилась другая маленькая одинокая фигурка. Маленький ребенок, мальчик пяти или шести лет, шел немного позади нее. «Наследник, вероятно, – подумал Аш, радуясь возможности отвлечься на какие-нибудь другие мысли. – Нет, не наследник – новый раджа Бхитхора. Бедняжка. Вид у него убитый».
Ребенок спотыкался от усталости и был явно сбит с толку незнакомой обстановкой и своим внезапным повышением в звании, о котором ясно свидетельствовал тот факт, что он шел сразу следом за вдовой рани и на несколько шагов впереди колонны примерно из сотни мужчин – вельмож, советников и старейшин Бхитхора, замыкавших шествие. Среди них выделялся первый министр – он нес в руке факел, зажженный от священного огня в городском храме.
Рев толпы усилился: люди, находившиеся ближе всех к рани, дрались за возможность прикоснуться к ней и попросить у нее благословения, а другие подхватывали крики «Хари-бол!» и «Отличная работа!» или вопили от боли, когда стражники осыпали их градом ударов, оттесняя назад.
– По крайней мере, выстрела не услышат, – заметил Сарджи. – Это радует. Сколько еще ты намерен ждать?
Аш не ответил, и вскоре Сарджи негромко пробормотал, что сейчас самое время уходить, если у них осталась хоть капля здравого смысла. Он не предназначал свои слова ни для чьих ушей, но конец фразы прозвучал на удивление отчетливо, ибо толпа снаружи вдруг умолкла и внезапно стало слышно тяжелое дыхание связанных пленников и воркотня голубей где-то под карнизом купола.
Процессия достигла погребального костра, и носилки водрузили на него. Шушила начала снимать с себя украшения одно за другим, отдавая мальчику, который в свою очередь передавал их первому министру. Она снимала драгоценности быстро, почти с радостью, словно они были всего лишь увядшими цветами или дешевыми безделушками, от которых она устала и спешила поскорее избавиться. Воцарилась такая тишина, что в ней явственно слышался звон браслетов и ожерелий, которые новый раджа принимал от Шушилы, а первый министр покойного раджи укладывал в украшенную вышивкой сумку.
