– Вам не нужно ничего объяснять, – сказала Эдит Виккари. – На вашем месте я чувствовала бы то же самое. Конечно, вы должны жениться на ней. Но это будет непросто.

Трудность, пояснила она, заключается в следующем: поскольку брак является церковным таинством, ни один священник не согласится сочетать брачными узами христианина и индуску, пока не получит доказательств, что последняя действительно обратилась в христианство.

– Над Богом нельзя смеяться, знаете ли, – мягко заметила миссис Виккари.

– Я и не собирался смеяться. Но я никогда не считал Его англичанином, или евреем, или индийцем, или представителем любой другой национальности, которые мы придумали для себя. И я не думаю, что Он различает нас по национальному признаку. Но я с самого начала сознавал, что Церковь не поженит нас, как не поженили бы жрецы Джали, даже если бы я рискнул обратиться к ним с такой просьбой, чего я не сделаю. Может, мировой судья?..

Миссис Виккари решительно помотала головой. Она знала местного британского судью гораздо лучше, чем Аш. Мистер Чедвик, заверила она, не пойдет на такое ни под каким видом. Вдобавок он непременно доложит о просьбе Аша насчет брачной лицензии комиссару, который не только придет в неменьший ужас, но и примется задавать разные неприятные вопросы. А когда начнутся расспросы – пиши пропало.

– Да, – горько сказал Аш. – Нам нельзя идти на такой риск.

Казалось, выхода нет. Просто невероятно, глупо и несправедливо, чудовищно несправедливо, что два взрослых человека, желающие пожениться, не вправе этого сделать, хотя от их брака никому не станет хуже. Это ведь сугубо личное дело, и если люди могут сочетаться браком в море без мирового судьи и лицензий, как та пара на «Кентербери-Касл», наверняка есть такой же простой способ пожениться на суше, и он…

– Боже, ну конечно! – возбужденно выпалил Аш, вскакивая на ноги. – Рыжий Стиггинз! «Морала»! Как же я раньше не подумал об этом?

Рыжий вроде бы говорил, что отправляется в Карачи через несколько недель, и приглашал Аша присоединиться к нему. И если «Морала» еще не отплыла…

Задержавшись лишь на секунду, чтобы горячо обнять озадаченную миссис Виккари, он выбежал из ее гостиной, крича Кулураму, чтобы живо подал коня, и через десять минут любой, кому случилось находиться вне дома в самый жаркий час дня, мог увидеть некоего сахиба, скачущего во весь опор по залитой ослепительным солнечным светом дороге военного городка в сторону города.

Практичный и расчетливый гуджаратец, который вел дела капитана Стиггинза на полуострове, держал маленькую контору на улице рядом с Дарипурскими воротами. Он предавался обычному полуденному отдыху, когда к нему ворвался упомянутый сахиб и нетерпеливо осведомился, отплыла ли уже «Морала» в Карачи, и если нет, то когда она отплывает и откуда. На сей раз Ашу повезло: «Морала» еще не вышла в рейс, хотя собиралась выйти в самом скором времени – через день или два при благоприятном ходе событий и точно не позже конца недели. Судно стоит в Камбейском заливе, в его верхней оконечности, и если сахиб желает что-нибудь передать капитану…

Сахиб желал и был благодарен за предложение, ибо времени писать письма у него не оставалось.

– Скажите мистеру Стиггинзу, что я принимаю его приглашение: пусть он ждет меня завтра и ни в коем случае не отплывает без меня.

Предстояло еще многое сделать, а времени оставалось мало, потому что порт Камбей находился в добрых шестидесяти милях от Ахмадабада, и Аш поскакал обратно к своему бунгало с такой же головокружительной скоростью, с какой покинул дом миссис Виккари.

Капитан Стиггинз скреб мозолистым пальцем заросший медно-красной щетиной подбородок и задумчиво смотрел на Аша целых две минуты, обдумывая дело. Потом он медленно проговорил:

– Ну… не могу сказать, что я шибко похож на блестящего капитана парового пакетбота, да и старая «Морала» отнюдь не первоклассное пассажирское судно. Но тем не менее я полноправный хозяин этой посудины, и я не вижу, почему бы мне не сделать все то, что может сделать парень в сюртуке с медными пуговицами на борту какого-нибудь шикарного парохода.

– Так ты сделаешь это, Рыжий?

– Знаешь, сынок, я никогда прежде не занимался такими вещами, а потому не могу поручиться, что это будет иметь законную силу. Но полагаю, это твоя головная боль, а не моя. А поскольку мы с тобой друзья, я готов рискнуть головой и обвенчать вас… Тише, тише, придержи лошадей, сынок! Я сказал, что сделаю это в виде одолжения, но не собираюсь делать это здесь и сейчас. Ни ради тебя, ни ради кого-то другого я не стану притворяться, будто эта лужа – океан, так что тебе придется подождать, пока мы не окажемся достаточно далеко от суши и на полпути отсюда до Чахбара, ясно? Тогда запись в бортовом журнале будет выглядеть гораздо убедительнее. А по моему разумению, парень, тебе надобно сделать все возможное, чтобы эта твоя выходка выглядела делом вполне законным и честным. Таковы мои условия, сынок. Принимай их – или отказывайся от моих услуг.

– Где находится этот Чахбар, черт возьми?! Я думал, ты идешь в Карачи.

– Иду. На обратном пути. Планы изменились. Видимо, ты был слишком занят собственными проблемами и не заметил, что вот уже почти три года в стране свирепствует голод, особенно на юге. Вот почему я везу груз хлопка в Чахбар, расположенный на побережье Мекрана[47], а возвращаюсь с грузом зерна. Рейс длинноватый, но на обратном пути я могу высадить тебя на берег в любом угодном тебе месте. Ну как, ты согласен?

Аш надеялся жениться по возможности скорее, но понимал разумность доводов капитана Стиггинза, да у него и не было иного выбора, кроме как принять его условия. Они решили отложить церемонию бракосочетания до поры, когда Синд и устье Инда останутся далеко позади и «Морала» возьмет курс на север, к Рас-Джевану. Пока же Рыжий галантно предоставил свою каюту в распоряжение Анджали, а сам на все время плавания перебрался в каюту к своему помощнику, некоему Макналти. Впрочем, все трое мужчин (да и вообще все на борту, коли на то пошло) предпочитали спать на палубе, и только Анджали оставалась в каюте.

«Морала» могла похвастаться лишь четырьмя каютами, и, хотя каюта Рыжего, безусловно, была лучшей из них, она имела весьма скромные размеры и в это время года в ней было душно и жарко. Но первую часть путешествия Анджали безвыходно провела в ней, так как плохо переносила качку и сразу же свалилась с жестоким приступом морской болезни, продолжавшимся несколько дней, по прошествии которых они уже пересекли тропик Рака и поплыли по морю, испещренному пятнами ила, приносимого сюда течением Инда и остальных четырех больших рек Пенджаба.

Гулбаз, настоявший на том, чтобы сопровождать Аша, поначалу тоже тяжело недомогал, но довольно скоро привык к качке. Анджали же шла на поправку медленно. Ее продолжали мучить дурные сны, а поскольку днем кошмары казались менее страшными, она спала бо́льшую часть дня, а по ночам бодрствовала, держа две масляные лампы зажженными от заката от рассвета, даром что от них в тесной душной каюте становилось еще жарче.

Аш заботливо ухаживал за Джали и тоже взял за обыкновение спать днем, чтобы иметь возможность проводить с ней хотя бы часть ночи. Но, даже оправившись от морской болезни, она по-прежнему не обнаруживала склонности к разговорам и при любом, даже самом туманном и косвенном намеке на Бхитхор или события недавнего прошлого впадала в оцепенение и устремляла в пустоту прежний жутковатый остекленелый взгляд. Поэтому Аш ограничивался разговорами только о своих делах и планах на совместное будущее, однако он подозревал, что она не слышит и половины произносимых им слов, прислушиваясь к другим голосам.

Он несколько раз убедился в справедливости своего предположения, намеренно прерывая речь на полуфразе и обнаруживая, что Джали даже не заметила этого. Если он спрашивал, о чем она думает, Джали приходила в смятение и говорила: «Ни о чем», но однажды вечером, когда вопрос прозвучал внезапно и застал ее врасплох, она ответила: «О Шушиле».