Уолли был верующим. Он верил в Бога, в бессмертие души, в «воскрешение тела и жизни в грядущем мире». А также в такие старомодные божества, как долг, храбрость, преданность, патриотизм и родной полк. По этой причине, не говоря уже о том, что времени писать пространное письмо не было, сказать ему правду не представлялось возможным.

Наверное, зря он вообще написал Уолли, подумал Аш. Наверное, было бы лучше просто исчезнуть из его жизни без всяких объяснений, предоставив ему думать что угодно. Но мысль об Уолли, ждущем, недоумевающем, надеющемся вопреки всему на возвращение своего друга и героя, казалась невыносимой. А кроме того, Аш руководствовался еще одним соображением: Уолли (и только он один), безусловно, сделает все возможное, чтобы по факту исчезновения друга возбудили следствие, а тогда сожжение вдов раджи не останется в тайне, как хочет Бхитхор…

Да, Гобинд будет знать о случившемся, а также Кака-джи, Джоти и еще несколько человек. Но Каридкот вряд ли станет разбираться с этим делом в официальном порядке, после того как сожжение состоится. В конце концов, все родственники рани – правоверные индусы, и едва ли этот обычай представляется им в таком свете, в каком видится иностранцам. Они могут сделать все возможное, чтобы предотвратить сати, но, потерпев неудачу, не сочтут целесообразным устраивать скандал, тем более что в глубине души они, как и большинство их единоверцев, наверняка по-прежнему относятся к означенному обряду как к похвальному и благочестивому.

Зарин и Кода Дад тоже будут молчать, потому что принятое Ашоком решение никого не касается, кроме него самого. А что до разведчиков и армейского начальства в Пешаваре и Равалпинди, то они обязательно проведут следствие, однако прошлое Аша будет свидетельствовать против него. Все скажут, что он уже делал нечто подобное прежде – исчез почти на два года и был сочтен погибшим, и потому, когда он не вернется в свой полк, его снова причислят к категории «находящихся в самовольной отлучке», а впоследствии вычеркнут из полковых ведомостей как «пропавшего без вести».

Но Уолли, вне всяких сомнений, будет по-прежнему надеяться, тормошить старших офицеров, докучать правительственным чиновникам и писать письма в «Таймс оф Индиа», пока кто-нибудь в конце концов не обратит внимания на это дело. И хотя подлинные обстоятельства исчезновения лейтенанта Пелам-Мартина вряд ли когда-нибудь станут известны, по крайней мере, в Бхитхоре больше не будут совершать сати.

Аш смотрел на лунный луч, медленно ползущий по стене соседнего дома, и вспоминал ночь среди руин Таксилы, когда несколько часов подряд рассказывал Уолли невероятную историю своего детства, которую прежде не мог поведать никому, кроме миссис Виккари. Было странно думать, что Уолли – единственный из всех друзей, кому он не смог бы открыть правду сейчас. С другими дело обстояло иначе: они не имели глубинного предубеждения против человека, лишающего себя жизни. Они не считали самоубийство грехом, как учат считать христиан. И не полагали, что человек властен над судьбой.

Но Уолли – ревностный христианин и преданный солдат, влюбленный в свой полк, – сочтет самоубийство непростительным грехом, преступлением не только против Бога, но и против разведчиков: в такой момент, когда на северо-западной границе война и слухи о войне у всех на устах, оно будет воспринято как проявление трусости, сравнимое с дезертирством перед лицом врага. Ведь если при первом же конфликте с Афганистаном начнутся масштабные военные действия, разведчикам понадобятся все до единого офицеры и солдаты, а поскольку в представлении Уолли трусость и оставление своих в беде – два самых страшных греха, он, безусловно, посчитает, что нужды королевы и страны должны превосходить по важности любые сугубо личные чувства, даже самые глубокие, и что, если Аш твердо решил умереть, он бы поступил правильно и благородно, если бы поспешил обратно в Мардан и вернулся к своим служебным обязанностям в надежде погибнуть в бою, ведя солдат в атаку.

С другой стороны, Уолли ничего не знал об Анджали-Баи, принцессе Каридкота и рани Бхитхора, а потому письмо к нему было очень коротким и позволяло предположить (если и когда он узнает о смерти друга), что Аш погиб от рук толпы при неудачной попытке предотвратить сожжение вдов. Таким образом, Уолли по-прежнему сможет считать друга героем – и сохранить свои иллюзии.

«С возрастом он избавится от них, – подумал Аш. – И никто больше не станет говорить о случившемся, – во всяком случае, бхитхорцы точно не станут. Бхитхорцы будут лгать, изворачиваться и искажать факты, пока даже те, кто присутствовал там и видел все собственными глазами, не начнут сомневаться, так ли все происходило, как они помнят, и вообще происходило ли что-нибудь. В конце концов, вероятно, они заявят, что рани умерли от тифозной лихорадки, и, возможно даже, представители власти сделают вид, будто поверили, чтобы спасти свой престиж и избежать необходимости принимать какие-либо меры».

Что же до него самого, то никто, кроме нескольких близких друзей, никогда не узнает, что с ним случилось, и не станет волноваться по данному поводу… «Завтра в этот час все уже закончится», – подумал Аш и удивился, что мысль о скорой смерти не вызывает у него никаких эмоций. Он всегда считал фразу об «осужденном на казнь, съедающем сытный завтрак» мрачной шуткой, но сейчас осознал, что, пожалуй, она соответствует истине, ибо, как только он оставил всякую надежду, в его душе воцарилось странное спокойствие. Он смирился с неизбежным и перестал бороться. Много дней он мучился страхом, надеждой, необходимостью составлять планы, которые неизменно оказывались неосуществимыми, и теперь, когда все закончилось, он испытывал лишь усталое облегчение, будто его освободили от ноши, ставшей непосильной.

По мере того как лунный свет становился все ярче, звезды бледнели и горная гряда за городом представлялась взору не расплывчатой темной тенью на фоне сине-фиолетового ночного неба, а четким силуэтом с серебряными контурами, словно на горах лежал снег. И на какой-то миг Ашу померещилось, будто он видит саму Дур-Хайму, чудом перенесшуюся в сей жаркий и засушливый уголок Раджпутаны, чтобы даровать последнее благословение своему бывшему почитателю. Он собрал в горсть крошки, рассыпанные по подоконнику, и снова высыпал их, бормоча старую молитву:

– О Бог, прости мне… Повсюду Ты, но я тебе свершаю поклоненье здесь…

Годы пролетели так быстро… так быстро. Но он прожил хорошую жизнь и за многое должен благодарить небо. Он унесет с собой много воспоминаний – куда бы он ни ушел. Если действительно, как считают иные, после смерти душа человека возвращается в места, которые он больше всего любил при жизни, тогда Аш очнется среди гор – возможно, в той самой долине, о которой Сита рассказывала так часто, что он видел ее словно воочию. В долине, где они построят себе дом из деодаровых бревен, насадят вишневых деревьев, станут выращивать маис, красный перец, лимоны и заведут козу. И куда возьмут с собой Каири-Баи…

Последняя мысль принесла Ашу первое за весь день утешение, и, когда он отвернулся от окна и лег в одежде на кровать, на его лице была улыбка.

Гобинд оказался прав: раджа не дожил до утра. Он испустил дух в предрассветный час, и вскоре ночную тишину нарушило гудение огромных бронзовых гонгов, которые возвещали о кончине всех правителей Бхитхора с тех пор, как Бика Рао, первый раджа, основал город.

Звук сотряс жаркую тьму, раскатился среди окрестных гор подобно рокоту грома и отразился многократным эхом в долине и над тихим озером. Он разбудил спящий город, вспугнул ворон, с истошным карканьем закруживших над крышами, и поднял с кровати Аша, мгновенно обретшего ясность мысли и готового действовать.

В каморке по-прежнему было жарко и душно – ночной ветер давно стих. Луна скрылась за горами, погрузив комнату в такую непроглядную темноту, что Ашу потребовалось несколько минут, чтобы найти и зажечь лампу. Но все остальное не составило труда, и через пять минут он уже находился во дворе и седлал Дагобаза.