Сидевший на веранде у спальни слуга, в чью обязанность входило дергать за веревку, приводя в движение тяжелое опахало и тем самым создавая искусственный сквозняк, крепко спал на своем посту. Как и чокидар, который лежал, закутанный в простыню, точно в саван, на кровати, поставленной под навесом веранды. Аш не стал их будить. Повернувшись, он неслышными шагами направился к ведущей наверх каменной лестнице, поднялся по ней на плоскую крышу и, опершись на парапет, устремил взгляд на озеро и город.
В последние недели он изо всех сил старался не думать о Джали, и хотя у него не всегда получалось, он отчаянно боролся с собой и сознательным усилием воли гнал прочь любую мысль о ней, проникавшую сквозь возведенные преграды и заслоны. Но эта борьба не прекращалась ни на миг, и Аш знал, что она будет продолжаться до тех пор, покуда время и старость не придут к нему на помощь, потому что он не может все дни напролет только и делать, что прислушиваться к эху былого и жить воспоминаниями. Он должен жить дальше, и жить в разлуке с Джали. Ему придется смириться с этим – им обоим придется. Но сегодня он вправе позволить себе посвятить ей несколько часов, и – как знать? – возможно, его мысли достигнут Джали, преодолев разделяющее их расстояние в какую-то милю, и тогда она поймет, что он думает о ней, и найдет утешение в этом сознании.
Парк постепенно погружался в тишину. Рассвет на этих широтах занимается рано, и люди, не присоединившиеся к процессии, укладывались в постели, чтобы успеть хоть немного поспать до пробуждения ранних птиц и наступления нового пышущего жаром дня. Но по ведущей в город дороге все еще ползла цепочка факельных огней, а в самом Бхитхоре ярко сияла иллюминация, играли оркестры и с треском взрывались патаркары. Высоко над тесным скоплением домов вырисовывались на фоне ночного неба сложенные из песчаника крыши и купола Рунг-Махала, блестящие подобием полированной меди в свете многих тысяч чирагов, и Аш словно воочию видел, как слоны один за другим проходят под аркой огромных ворот и вступают в наружный двор дворца. Джали, должно быть, уже находится в зенане и впервые видит комнаты, в которых она проведет остаток своих дней. Служанки снимают с нее драгоценности и убирают праздничный наряд, и очень скоро…
Он резко осадил свое воображение, внутренне содрогаясь от следующей мысли, но сразу же осознал, что сегодня ночью разделить ложе с раджой придется Шушиле, а не Джали. Раджа никогда не желал Джали и, возможно, никогда не возжелает, а в таком случае ее оставят в покое и позволят жить своей жизнью, занимаясь хозяйственными делами, не пользуясь особым вниманием и уважением, заботясь о Шу-Шу и детях Шу-Шу, – плачевная перспектива для девушки вроде Джали, молодой, красивой и созданной для любви…
Лишить Джали материнства и запереть в стенах зенаны, отняв у нее счастье и все радости жизни, – такое же тяжкое преступление против неба, как посадить в клетку жаворонка. Но возможно, Шу-Шу когда-нибудь поймет всю меру принесенной жертвы и отплатит за нее единственным возможным способом – любовью. Аш надеялся на это, но без особой уверенности, ведь Шу-Шу с малых лет привыкла во всем полагаться на сводную сестру и воспринимала ее преданность как должное, а только изнуренные голодом или жаждой признательны за хлеб и воду.
Джали – вода и хлеб. Но когда в изобилии имеются роскошные яства, вино и сочные фрукты, Шу-Шу вполне может потерять вкус к простой пище и в конце концов отвернуться от нее, посчитав пресной и ненужной. Доверять Шу-Шу нельзя, вот в чем загвоздка. Она может питать самые добрые намерения, но всегда будет идти на поводу у своих эмоций, и невозможно предвидеть, в какую сторону они ее повлекут. Вдобавок в конечном счете она всего лишь ребенок и, как большинство детей, падка на лесть. Среди этих незнакомых людей найдется немало таких, которые не пожалеют усилий, чтобы снискать расположение первой рани Рунг-Махала, и кое-кто из них наверняка постарается отлучить Шушилу от сводной сестры и занять место Джали в ее сердце.
«О дорогая моя, – подумал Аш, – милая моя, чудная, безрассудно храбрая возлюбленная… что станется с тобой? Что станется со мной?»
И вновь будущее явилось его мысленному взору пустынным, темным, холодным, как космос, и бесконечным, как вечность, и вновь показалось, что жизнь без Джали не имеет смысла. Горечь и жалость к себе захлестнули душу, лишая воли, отнимая мужество, – и, глянув вниз с высоты парапета, Аш вдруг впервые подумал о том, сколь легко покончить со всем этим раз и навсегда.
В следующий миг, потрясенный последней малодушной мыслью, он с отвращением поморщился, увидев себя со стороны: бесхребетный трус, упивающийся жалостью к себе. Каким глубоким презрением прониклась бы к нему Джали, когда бы узнала! И правильно сделала бы, ибо одно представлялось несомненным: ему всяко будет жить гораздо легче, чем ей. Он не обречен навсегда оставаться в Бхитхоре, и у него есть множество способов заполнить свою жизнь. На северо-западной границе редко надолго воцарялось спокойствие, и разведчики больше привыкли к войне, чем к миру. Будут военные операции в пограничных горах и сражения, которые нужно спланировать, провести и выиграть; у него будут лошади, чтобы скакать на них, и незнакомые дикие местности, чтобы их исследовать, и горы, чтобы на них восходить… и друзья, с которыми можно поговорить, выпить и посмеяться: Зарин, Уолли, Кода Дад, Махду, Мулрадж и многие другие. А у Джали нет никого, кроме Шушилы, и, если Шушила охладеет к ней или восстанет против нее, у Джали в жизни не останется вообще ничего…
Небо, которое было темным, когда Аш поднялся на крышу, начинало бледнеть, и огни в городе уже не светили: чираги выгорели или погасли, задутые предрассветным ветром. Ночь закончилась, и близилось утро. Скоро запоют петухи, и начнется новый день. Пора спуститься в комнату и попытаться урвать часок для сна, пока воздух еще дышит свежестью, поскольку с восходом солнца станет слишком жарко, чтобы спать, а сегодня предстоит сделать столько дел и решить столько вопросов, что браться за них, ничего не соображая от усталости, даже и пробовать не стоит.
Аш устало выпрямился, засунул руки в карманы и в одном из них наткнулся пальцами на какой-то круглый шероховатый предмет. Это было одно из печений, которые раздавали гостям на ступенях Жемчужного дворца. Из вежливости он взял его и положил в карман, намереваясь выбросить позже. Он вынул печенье и при виде его вспомнил об иных днях. Улыбка тронула губы, смягчив усталую мрачность лица, и Аш раскрошил печенье и рассыпал крошки по краю парапета, а потом в последний раз устремил взгляд на далекий силуэт Рунг-Махала и чуть слышно заговорил в тишину.
Он произносил не молитву, какой сопровождал свои жертвоприношения Дур-Хайме, но все же в своем роде молитву. Молитву и клятву.
– Не беспокойся, дорогая моя, – сказал Аш. – Обещаю, я никогда не забуду тебя. Я буду любить тебя всегда, до самой смерти. Прощай, Джали. Прощай, моя единственная любовь. Да пребудет с тобой Бог!..
Он повернулся и направился обратно к лестнице, а когда за темной грядой холмов забрезжила лимонно-желтая заря, он уже спал.
Через два дня – на день позже, чем рассчитывал Аш, и несколькими днями раньше, чем ожидал Мулрадж, – новый махараджа Каридкота выехал домой в сопровождении семидесяти человек: двадцати четырех солдат, дюжины придворных и тридцати с лишним саисов и слуг. Они были с большой помпой сопровождены до границы Бхитхора доброй половиной населения княжества во главе с самим раджой. И когда они проезжали по долине, пушки трех фортов дали приветственный залп.
Перед отъездом состоялись три прощальных разговора: один – официальный в Диван-и-Кхасе, другой – у Джоти с сестрами, и третий, конфиденциальный, – между Ашем и Кака-джи.
Официальное прощание заключалось главным образом в произнесении речей и преподнесении гирлянд, а разговор с сестрами стал для Джоти трудным испытанием. Шушила искренне восхищалась своим старшим братом и уже изрыдалась до изнеможения, горюя о его смерти. Очутившись перед необходимостью расставания с младшим братом, она впала в истерику и устроила такую дикую сцену, что в конце концов Джоти пришлось влепить ей пощечину. После пощечины ошеломленная Шушила замолкла, и мальчик воспользовался случаем прочитать ей по-братски наставительную лекцию о преимуществах самообладания и спасся бегством, пока к ней не вернулся дар речи.
