Третий и последний день свадебных торжеств тоже посвящался чествованию барата, но на сей раз Аш покинул парк на своих двоих и без охотничьего снаряжения. Он совершил долгую пешую прогулку в окрестных холмах, а когда с наступлением сумерек от Кака-джи поступило приглашение явиться в Жемчужный дворец, снова надел полную парадную форму и отправился пронаблюдать за последним актом трагикомедии, задуманной и устроенной Нанду с целью оградить себя от воображаемой опасности, мысль о которой могла зародиться лишь в уме, отравленном подозрениями и черной завистью.
Безусловно, Джоти никогда не пришло бы в голову ничего подобного, и Аш невольно подумал, что, если боги благоволят к мальчику, как считает Мулрадж, очень жаль, что они остались равнодушными к судьбе его сестер, ибо, устрани они Нанду годом раньше, ничего этого не случилось бы. Правда, тогда и сам он не встретился бы с Анджали снова – впрочем, при данных обстоятельствах так было бы гораздо лучше для них обоих. Но, по крайней мере, Шушила была бы счастливее, и Биджурам по-прежнему здравствовал бы. А поскольку характером Джоти пошел в отца, то не стал бы тревожиться по поводу воображаемых соперников или расточать доходы княжества с единственной целью похвалиться своим богатством перед другими князьями, как это сделал Нанду, отправив несуразно огромный свадебный кортеж в путешествие через половину Индии.
Но все же даже сейчас, готовясь увидеть, как Анджали отбывает в дом мужа, Аш не сожалел, что снова встретился с ней, узнал и полюбил ее. Боль утраты и перспектива долгих, безрадостных лет в разлуке с возлюбленной не перевешивали для него познанного счастья и не умаляли пережитого восторга, и Аш знал: если бы он мог предвидеть будущее тогда, когда впервые обнаружил, что раджкумари Каридкота Анджали, которую он сопровождает на бракосочетание в Бхитхор, является не кем иным, как маленькой Каири-Баи с балкона Павлиньей башни, это не изменило бы ровным счетом ничего. Он все равно отдал бы ей половинку талисмана – и принял бы все последствия с радостью и благодарностью.
Уолли, который постоянно влюблялся и остывал к очередному предмету своей страсти, часто цитировал следующие строки какого-то поэта: «Лучше любить и потерять, чем никогда не знать любви». Что ж, Уолли – и Теннисон, или кто там это был, – совершенно прав. Полюбить и потерять Джали было лучше, бесконечно лучше, чем вовсе не полюбить ее. И даже если он не сделает ничего стоящего в течение грядущих лет, жизнь все равно пройдет не бессмысленно, ибо однажды он любил и был любим…
Ашу потребовалось довольно много времени, чтобы осознать это, и ему показалось странным, что он пришел к такой мысли не раньше, а именно сейчас, когда должен мельком увидеть Джали в последний раз. Но для него достаточно и того, что он все-таки это сделал. Вновь обретенное понимание принесло ему облегчение, какое испытывает изнуренный пловец, когда достигает мелководья и понимает, что теперь он не утонет.
Отъезд новобрачных был обставлен с большой помпой и, безусловно, потешил бы тщеславие покойного махараджи Каридкота, имей он возможность лицезреть такое великолепие. Парадные слоны в роскошных попонах, озаренные яркими огнями факелов, стояли перед главным входом Жемчужного дворца, мягко переступая с ноги на ногу в ожидании, когда процессия тронется. Их лбы, хоботы, уши и массивные ноги были расписаны разноцветными узорами, а бивни украшены золотыми кольцами. Мерцающая бахрома бархатных попон свисала почти до земли, рельефное золото и серебро паланкинов сверкало в свете факелов и бесчисленных чирагов.
Выступление процессии задерживалось уже на час с лишним к тому времени, когда Ашу передали приглашение от Кака-джи, и в течение еще целого часа все собравшиеся томились ожиданием. Слуги раздавали терпеливо ожидающей толпе пан и итр, а позже маленькие печенья с серебряных подносов, и гости вяло жевали, зевали и проводили время за досужей болтовней о разных пустяках, пока наконец на ступенях дворца не появились ближайшие друзья жениха. Затем события начали развиваться быстро: оркестр заиграл, возвещая о выступлении в путь, слоны грузно опустились на колени, и передовой отряд ярко одетых всадников тронулся с места и с топотом скрылся в темноте. Раджа, блистающий драгоценными украшениями, в сопровождении вереницы придворных и слуг в парадной форме, вышел из ворот, а чуть позади него следовала небольшая группа женщин – новоиспеченные рани Бхитхора со своими придворными дамами.
Сегодня Шушила была в сари из красно-желтого газа, украшенном блестками и расшитом золотом; драгоценности под ним, казалось, горели огнем, грозя прожечь тонкую ткань. Поддерживаемая под руки двумя дамами, она шла неловкой поступью, почти шатаясь под тяжестью драгоценных камней, украшавших каждый доступный дюйм ее хрупкого тела, и при каждом шаге тика[36] у нее на лбу вздрагивала и центральный камень в ней – огромный шпинельный рубин – вспыхивал под газом кроваво-красным пламенем.
В двух шагах позади нее шла Анджали, высокая и стройная, в зеленом сари, расшитом по краю серебром и мелким жемчугом, но она снова оставалась в тени своей пышно наряженной сестры. На лбу у нее поблескивал изумруд, еле видный сквозь шелк, достаточно тонкий, чтобы различить под ним медный оттенок темных волос и тонкую красную линию, проведенную по пробору и отличающую замужних женщин. Волосы у Анджали были заплетены в толстую, перевитую нитями жемчуга косу, спускавшуюся почти до колен, и, когда она проходила мимо Аша, он уловил тонкий аромат сухих розовых лепестков, который у него всегда будет ассоциироваться с ней.
Анджали наверняка знала, что он находится среди зрителей, но держала голову низко опущенной и не смотрела ни влево, ни вправо. Раджа взобрался по серебряной лестнице, приставленной к боку головного слона и придерживаемой двумя слугами в алых тюрбанах, и разместился в паланкине. Следом поднялась Шу-Шу с помощью придворных дам, подсаживавших и подталкивавших свою госпожу, и села рядом с ним. Потом по ступенькам взошла Анджали, тонкая, стройная и величественная: серебристо-зеленое мерцание сари, болтающийся кончик темной косы, узкие ступни цвета слоновой кости и мимолетное видение тонких щиколоток, обхваченных браслетами.
Махаут выкрикнул команду, и слон, качнувшись вбок, медленно поднялся на ноги, и, когда он двинулся вперед, Анджали посмотрела вниз со своего места в позолоченном паланкине. Ее обведенные сурьмой глаза над краем прикрывавшего лицо паллу казались огромными, и она ни секунды не искала взглядом в толпе, но посмотрела сразу на Аша, словно магнетическая сила его собственного пристального взгляда подсказала ей, где именно он стоит.
Несколько бесконечно долгих мгновений они смотрели друг на друга, напряженно и неотрывно. Смотрели с любовью и тоской, но без скорби, пытаясь глазами сказать друг другу все то, что говорить не было необходимости, ведь они и так это знали: «Я люблю тебя… Я буду любить тебя всегда… Не забывай меня». А в широко раскрытых глазах Джали читались слова, которые она произнесла однажды лунной ночью в далеком прошлом, вот так же глядя на него сверху вниз: «Да пребудет с тобой Бог». Потом сопровождающие и факельщики выстроились тесными рядами с обеих сторон, заиграл еще один оркестр, и паланкин плавно заколебался, когда слон медленно, враскачку зашагал вперед, увозя Джали, Шу-Шу и раджу по тенистой аллее к воротам парка и дороге длиной в милю, ведущей к городу и Рунг-Махалу.
Дальнейшие события Аш запомнил плохо. В памяти сохранилось неясное видение вереницы слонов, которые величественно проходят мимо тяжкой поступью, увозя высокопоставленных участников барата, и смутное воспоминание, как он помогает Кака-джи, Джоти и Малдео Раю забраться в позолоченный паланкин и видит, как Мулрадж и еще несколько представителей Каридкота садятся в другой паланкин и тоже уезжают. Происходившее впоследствии запечатлелось в сознании в виде хаоса образов и звуков: барабанный бой, пронзительные голоса флейт, гарцующие всадники и несметное множество ярко одетых людей, которые уходят в темноту в сопровождении факельщиков, шагающих цепочкой по обеим сторонам колонны. Первые в длинной процессии, вероятно, достигли Рунг-Махала еще прежде, чем последние прошли под убранной цветами аркой, ведущей из парка, и Аш, по всей видимости, оставался среди толпившихся у Жемчужного дворца зрителей и поддерживал вежливые разговоры с соседями до самого конца, ибо он вернулся в свои комнаты в душном гостевом доме уже далеко за полночь.
