Найти Джали будет гораздо легче, чем маленького базарного мальчишку. И разве удастся ей благополучно покинуть страну, коли сам он будет находиться под арестом? Начнутся бесконечные проволочки, а пока чиновники спорят и тянут время, Нанду будет действовать – в этом сомневаться не приходилось, поскольку все истории, услышанные Ашем о новом правителе Каридкота, заставляли с уверенностью предположить, что он не потерпит бесчестья, навлеченного на него сводной сестрой, и немедленно примет меры к тому, чтобы смыть позор.
Британская Индия или не Британская Индия, они станут преследовать Джали со свирепой беспощадностью волчьей стаи, несущейся по следу оленя, и задолго до того, как Ашу удастся уладить вопросы с выездом из страны, они настигнут беглянку и убьют.
Смерть или бхитхорский раджа? Он так никогда и не узнает, какой выбор сделала бы Джали. И любит ли она его достаточно сильно, чтобы предпочесть первое, или же по-прежнему видит в нем только милого сердцу брата. Но какой бы выбор Джали ни сделала, он все равно потеряет ее.
Аш уронил голову на руки и долго сидел неподвижно, с тоской глядя в будущее – унылое, пустое и лишенное всякого смысла. Тем вечером он не поехал на конную прогулку, отговорившись занятостью.
Не поехал он и в следующий раз, и с конными прогулками было покончено, хотя он не знал об этом. Шушила несколько раз через посыльных приглашала Аша в палатку для дурбаров, но он ссылался на головную боль и не приходил. Он понимал, что не может полностью порвать с этим кругом людей, но предпочитал притворяться больным и загруженным работой или даже рисковать нанести оскорбление видимой грубостью, нежели видеться с Джали слишком часто.
Чем меньше они будут видеться, тем лучше для них обоих, особенно для Джали, если на него покушались из-за нее. Но теперь, когда он больше не ждал с нетерпением вечерних прогулок, дни стали казаться мучительно долгими, а служебные обязанности – невыносимо тяжелыми, и Ашу становилось все труднее сохранять самообладание и спокойно выслушивать бесконечные жалобы, с которыми люди обращались к нему каждый день в расчете, что он разберется со всеми проблемами. Хотя правосудие в лагере отправляли Мулрадж со своими офицерами и такие почтенные государственные мужи, как Кака-джи Рао, Аш считался судом высшей инстанции, и ему на рассмотрение представлялось очень много дел.
Люди ссорились и дрались, воровали, лгали и мошенничали, брали в долг и не отдавали, обвиняли друг друга в разных преступлениях, начиная от убийства и кончая недовесом при продаже продуктов. И Аш сидел по нескольку часов кряду, принимая внимательный вид, в то время как обвинитель и обвиняемый предъявляли каждый своих свидетелей и говорили, говорили без умолку. Очень часто он вдруг осознавал, что не слышал ни единого слова и понятия не имеет о предмете спора. Тогда приходилось начинать слушание по новому разу, а чаще он просто откладывал дело «для дальнейшего рассмотрения» и переходил к следующему – и нередко опять не слышал ни слова.
Отчаянные старания не думать о собственных проблемах, похоже, вообще отнимали у него способность думать, хотя, возможно, такое состояние отчасти объяснялось физическим утомлением. Аш плохо спал и постоянно чувствовал усталость, да и погода не помогала делу. С каждым днем становилось все жарче, и уже начал дуть знойный ветер, который с воем носится над Раджпутаной по окончании холодного сезона, вытягивая влагу из прудов, растений и человеческих тел. А позже, когда реки обмелеют и земля растрескается от зноя, начнутся пыльные бури – над равнинами поднимутся плотные, бурые, удушливые облака, способные застить солнце и обратить день в ночь. Правда, до наступления сезона таких бурь было еще далеко, но мысль о нем дала Ашу дополнительный повод для требования прибавить шагу. Впрочем, при существующих обстоятельствах любые призывы поторопиться были пустой тратой слов, поскольку теперь они двигались только в ранние утренние часы.
Каждый вечер разведывательный отряд выезжал вперед, чтобы обследовать местность и выбрать наилучшее место для завтрашней стоянки, а утром палатки сворачивались еще затемно, и длинная процессия ползла вперед в относительной прохладе предрассветных часов и останавливалась, когда солнце поднималось над горизонтом достаточно высоко и палящие лучи становились невыносимыми. Очень часто расстояние между предыдущим и последующим привалами не превышало пяти миль, а иногда оказывалось даже меньше, так как скорость движения колонны определялась потребностью в воде и тени, хотя без последней еще можно было обойтись, и они нередко обходились. Но парусина, крытые повозки и солома плохо защищали от яростного солнца, и только животные, стоящие на привязи посреди голой равнины, имели основания радоваться знойному ветру, который, по крайней мере, отгонял от них насекомых. Чем медленнее шла процессия, тем раздраженнее и нетерпимее становились люди и тем чаще происходили вспышки слепого гнева. Однако, как бы медленно они ни двигались, с каждым следующим переходом они неотвратимо приближались к границе Бхитхора и скоро должны были достичь места назначения.
Тем не менее время, оставшееся до прибытия в Бхитхор, казалось слишком долгим Ашу, который еще совсем недавно хотел, чтобы путешествие продолжалось вечно, а теперь стремился закончить его побыстрее. Одних физических неудобств походной жизни вполне хватило бы, чтобы вывести из себя любого, а в сочетании с тяжелой депрессией и неуклонно возрастающим грузом лагерных проблем они начали казаться ему почти невыносимыми. В довершение ко всему Аша неотступно преследовало чувство близкой опасности, ибо всего через три дня после покушения на него кто-то посторонний снова проник в его палатку – тогда они в первый раз выступили в путь затемно, чтобы не идти по жаре, и остановились, когда солнце поднялось высоко.
Выбранное в тот день место стоянки находилось близ мелкого, заросшего тиной пруда – очевидно, искусственного водоема, вырытого много веков назад для нужд какого-то давно забытого города, следы которого сохранились в виде низких курганов, крошащихся кирпичей из песчаника и остатков разрушенных стен, что едва ли превосходили высотой шуршащую рыжевато-желтую траву и все растрескались, пронизанные корнями деревьев.
Как обычно, палатку Аша разбили под деревом на окраине лагеря, а палатки его слуг поставили полукругом за ней. Высокую, по пояс, траву в радиусе двадцати ярдов выкосили или притоптали, чтобы никто не смог приблизиться незаметно. Однако в какой-то момент в середине дня кто-то все же сделал это.
На сей раз двое из людей Аша несли дозор, сидя на корточках в тени мелии на краю расчищенного участка, откуда могли держать под наблюдением палатку Аша. Но ни один из них не заметил ничего подозрительного, что и неудивительно: они были на ногах с четырех часов утра и, сытно поев в полдень, клевали носом, разморенные жарой и убаюканные пением знойного ветра. Оба время от времени погружались в дрему, уверенные, что одного их присутствия достаточно, чтобы отпугнуть любого злоумышленника, и не слышали ни звука, помимо сухого шороха листьев и травы на ветру.
Аш отсутствовал, занятый делами, а по возвращении обнаружил свои вещи в крайнем беспорядке: замки сундуков взломаны, содержимое разбросано по полу и даже постельные принадлежности скинуты с кровати. Вся палатка носила следы обыска, производившегося в великой спешке, однако с пугающей тщательностью. Неизвестный сдвинул с места все предметы обстановки и скатал циновку, чтобы посмотреть, не закопано ли что в земле под ней, распорол ножом матрас и снял наволочки с обеих подушек. Но его поиски не увенчались успехом, так как в палатке не было ни денег, кроме горстки мелких монет, в основном медяков, ни огнестрельного оружия, поскольку Аш с недавних пор всегда носил револьвер с собой, а две шкатулки с деньгами, винтовку, дробовик и запасные патроны отдал Махду, и старик спрятал все в потрепанный парусиновый спальный мешок, который добавил к своему багажу.
Судя по тщательности поисков, вор искал деньги, а значит, это был не тот человек, который прежде похитил винтовку. Аш попытался утешиться этой мыслью: конечно, очень неприятно обнаружить, что кто-то сумел незаметно проникнуть в палатку, перевернуть все в ней вверх дном и незаметно скрыться среди бела дня и под носом у двух слуг, но это всяко лучше, чем гадать, не собирался ли похититель оружия использовать его против самого Аша, и если да, то зачем. Чтобы представить убийство самоубийством? Или же потому, что, если он будет застрелен из собственной винтовки, подозрение естественным образом падет на одного из его слуг?
