Репетиции были организованы практически безукоризненно. К началу репетиции весь множественный и сложный реквизит всегда стоял на своих местах. К моему приходу все бывали в сборе, любые опоздания, даже по уважительным причинам, считались страшным грехом. Не говорю уже об удивительном ощущении от самого здания, от помещений, от зрительного зала Малого театра. Впервые в этот театр, опять-таки по стечению обстоятельств, меня привел Смоктуновский. Он-то и отвел меня на эту сцену и попросил кого-то включить свет в зале. Тогда-то я впервые увидел это архитектурное и театральное чудо — зал Малого театра. Я был потрясен. Я, к сожалению, много раз замечал, что многие театральные режиссеры, даже хорошие, часто не понимают, что характер постановки просто обязан во многом определяться архитектурой зала, духовным климатом помещения, его особой атмосферой. Ну вот, скажем, сейчас огромное количество экспериментальных спектаклей модно играть в подвалах, окрашенных черной краской. И это конечно же само по себе создает некую эстетику, которая лично меня уже изначально погружает в глубокую тоску. То, что мы хотели сделать с Валерием Левенталем па сцене Малого театра, было своеобразным продолжением особого герметического пространства великой архитектуры театрального зала. Возьму па себя смелость утверждать, что и все лучшее, что есть в актерах этого театра, тоже своего рода продолжение великого герметического архитектурного замысла. Когда после Малого я пришел работать в другой крупный столичный театр, у меня было ощущение, что я попал, ну, скажем, к махновцам в период полного морального разложения и отступления армии. Конечно, в том, что в Малом каким-то чудом сохранена высокая культурная традиция русского театра, огромная заслуга и его художественного руководителя Юрия Соломина.
Кроме всего прочего, Соломин еще и тонкий, понимающий существо дела партнер. И как актер, и как продюсер, и как худрук. Вот, скажем, такая леденящая душу история. Елена Корикова за месяц до премьеры приходит и объявляет, что она беременна. Что делать? Лично для меня возможный выход в этой ситуации был только один — пригласить Таню Друбич. Соломин, естественно, сомневается: «Ты чего, в своем уме? Мы — Малый театр. А Друбич — врач по профессии». Тем не менее здравый смысл все-таки подсказывает ему, что мое предложение — единственная для той поры реальность. Юра в своеобразном худруковском п артистическом кошмаре начинает репетировать с незнакомым ему доктором Таней Друбич. Через какое-то время я наблюдаю, что у них намечается и на глазах крепнет явный актерский контакт. Как, впрочем, и с остальными актерами тоже. Ситуация на время нормализовалась, но туг пришла пора переходить из репетиционного зала на сцену. Первой начал бить непреодолимый колотун Таню: как это я выйду па сцену, где играла Ермолова? С Юриной помощью преодолела, вышла. Но через какое-то время, естественно, выяснилось, что необходимой техники пет: дальше третьего ряда Таню не слышно. И тогда «старики» вместо того, чтобы злорадствовать и амбициозно доказывать свою исключительность, взяли и за десять дней научили Таню слышно и внятно разговаривать в этом зале. Вот и в этой ситуации я еще раз убедился в том, какой Юра, в сущности, кроме всех прочих профессиональных добродетелей, еще и трогательный и верный товарищ. Да и просто очень хороший человек.
В течение работы над этим спектаклем я отметил для себя еще одно существенное соображение: у нас медленно, но верно уходило из обихода и на сегодня уже почти совсем ушло понятие об актере как о красивом человеке. А Юра очень красивый человек. Когда мы делали телевизионную версию спектакля, я еще раз с радостью отметил для себя его удивительную, редкостную на сегодня мужскую породистость. Он красив редкой «висконтиевской красотой», гем типом мужской красоты, который так умел ценить великий Лукино Висконти и который так редко встречается в мировом кино и театре.
Кажется, Юре удалось и повезло сделать очень многое — он сыграл множество ролей, руководит таким удивительным, редкостным учреждением, как Малый театр. И все-таки, и все-таки… Как, в сущности, и обо всех нас вдруг приходит грустное сожаление: как много наших возможностей не использовано, как нерасчетливо и глупо все-таки устроена наша жизнь, лучшее в нас — не востребовано… Так уж у нас па Родине вечно отчего-то получается. Мне конечно же и сегодня очень хотелось бы поработать с ним вместе еще и еще, но обстоятельства нашей жизни, не поленюсь, повторю еще раз, и опять с горечью, устроены исключительно глупо и совсем нерасчетливо… Концы с концами никак не сходятся, главные желания — не осуществимы…
