— Ну, теперь идем, солнце уже село, — сказал мой начальник. Он шел впереди, а я тащился сзади с мешком. Дойдя до какого-то переулка, он мельком посмотрел на меня и сказал:

— Мне нужно кое-куда заглянуть, к вокзалу вернемся позднее.

Недавно, по дороге к смотровой площадке «Объединения», я ненадолго останавливался в Кансоне, чтобы пообедать. Тогда я стал вспоминать, где же раньше находился этот переулок. Полагаю, что где-то рядом с теперешним уездом Косон. Теперь эту территорию расширили и сравняли вровень с большой дорогой. Пятьдесят лет назад, чтобы попасть в этот переулок, надо было идти по крутому склону с правой стороны холма.

Полицейский тихо открыл плетеную калитку крестьянского дома, окруженного изгородью, и вошел в узкий дворик, где старик в старенькой одежде, сшитой из конопляного холста, большим веником подметал двор. Хотя уже опустились сумерки, можно было заметить, что двор был чистый, но старик все равно убирал его. Подумалось, что он это делает, чтобы убить время.

Заметив вошедшего человека, старик поднял голову. Полицейский спросил, дома ли мать. Удивленный старик, хоть и не понимал, о какой матери идет речь, недовольно ответил, что она на кухне. Гость для проформы сказал:

— Что она может делать на кухне одна в такой темноте, без света?

Услышав голоса, хозяйка вышла из кухни во двор. Хотя было довольно темно, я успел заметить, что это была высокая и стройная женщина с широким лицом. Одним словом, ее можно было назвать привлекательной женщиной, в отличие от невзрачного старика.

Приятным звонким голосом она приветствовала гостя:

— Ой, это ты? Почему в такое позднее время? Что-нибудь случилось?

Я был удивлен тем, что они общались между собой как мать и сын. Ведь совсем недавно полицейский говорил, что в июле сего года был мобилизован с японского острова Кюсю водителем военного грузовика и что родился он в провинции Кёнсандо. Невольно я задался вопросом, какое же отношение он имеет к этому дому. К тому же южнокорейские войска, двигаясь на Север, покинули эту местность совсем недавно, примерно неделю назад.

Не успел я сообразить, в чем дело, полицейский со скрипом раздвинул дверцы и вошел в комнату. Совершенно непринужденно, как своей родной матери, он сказывал о разных своих делах и вдруг спросил:

— Почему так рано вечером закрываете двери?

— Не рано. Праздник Чхусок^{24} прошел уже полмесяца назад. Скоро наступит зима. Кроме того, какие дела могут быть у двух стариков ночью? Зачем держать двери открытыми?

— Разве в этом доме живут только старик со старухой? А куда девались два сына?

В это время за спиной полицейского она заметила еще одного гостя, но промолчала, делая вид, что ничего не видит.

— Принесите, пожалуйста, еду на одного, если осталось что-нибудь после ужина. Не для меня, а для одного парня, который служил в северокорейской армии. Он почти ровесник с вашим вторым сыном. У нас мало времени, поэтому принесите, что имеется.

— Чёрт побери! Это солдат Народной армии? — взволнованно воскликнула женщина и выбежала с кухни во двор. В то же время дед с козлиной бородкой, наоборот, пошел в дом. Убедившись, что этот молодой человек не их сын, он вернулся во внутренний двор.

— Ладно. Старик только что вернулся с вечеринки по случаю шестидесятилетия со дня рождения одного соседа, так что он не стал ужинать. Поэтому остался рис, хоть он немного и остыл, — сказала она, глядя на меня. Затем продолжала:

— Кстати, недавно поползли слухи о том, что в деревню прибыла группа северокорейских военнопленных. Многие семьи интересовались, нет ли среди пленных их родственников.

— Их можно понять. Ведь из каждой семьи забирали молодых людей в армию, чтобы быстрее добраться до Пусана, затем в Сеуле 15 августа отпраздновать День Победы. Негодяи были абсолютно уверены в этом! — ответил полицейский, а затем добавил специально для меня:

— Ну, заходи, немного перекусим. Не беспокойся. И в этой семье в июле забрали двоих сыновей в Народную армию. Никто не знает, живы они или нет. Не стесняйся, они поймут тебя.

Затем тихо, не спеша стал рассказывать историю своей жизни:

— В прошлом и на мою долю выпало немало невзгод. Когда мне было чуть больше двадцати, я скитался по Японии, Маньчжурии и другим местам, набираясь жизненного опыта. На чужбине одному всегда очень трудно, поэтому надо иметь хороших знакомых, которые могли бы поддержать при необходимости. В твоем возрасте, конечно, трудно все это представить. Иногда в свободное время мне приходилось бывать у этих старичков, оба сына которых служили в армии. Они угощали меня вкусным, горячим супом, заправленный соевой пастой. После голодного армейского пайка я наслаждался этой домашней едой и таким родным кисловатым старческим запахом. Так, возможно, устроена наша жизнь. Иногда лучше быть неискренним, чем говорить правду. Например, когда я лицемерно называю ее «мамой» и подлизываюсь к ней, то она для виду вроде бы отчитывает меня, говоря, что, мол, солидному двадцатидевятилетнему человеку нельзя вести себя так несерьезно. Однако в душе своей она радуется, ей это нравится. Ты понимаешь, о чем я? Хотя… даже если и понимаешь, в твоем возрасте трудно так поступать. Ну, садись. Сейчас принесут еду. Ешь, не стесняйся.

В конце рассказа его голос звучал как-то слабее, и я посмотрел на него. Он уже лежал на боку, положив голову на согнутую в локте руку, и погружался в глубокий сон.

Комната была размером около четырех квадратных метров. Это была обычная комната старого крестьянского дома с соломенной крышей. Потолок был так низок, что, резко встав, можно было стукнуться об него головой.

Я подумал о хозяине дома. Он казался каким-то угрюмым и странным. Когда мы вошли во двор, он, увидев нас, лишь одним словом ответил на наш вопрос и продолжал ходить вокруг дома. Как будто его ничто не интересовало. Пожалуй, полицейского южнокорейской армии и этот дом связывала только старушка. Я никак не мог понять причину их сближения. Южнокорейские войска заняли эти места всего лишь неделю назад, в октябре, и за такой короткий срок между ними установились настолько тесные отношения. Мне сложно было поверить в это. Окончательно запутавшись в своих мыслях, я в задумчивости сидел, прислонившись к стене.

Хочу сказать, что первое выступление этого полицейского перед нами, пленными, произвело приятное, свежее впечатление. Однако после его рассказа я слегка охладел к нему. Вместе с тем все его слова были искренними, правильными. Может быть, действительно надо помнить его слова, находясь на чужбине? Но когда я увидел, как этот человек и старая хозяйка балагурят, у меня сложилось совсем другое мнение и возникли некоторые вопросы. Пусть даже он приобрел эти навыки общения с людьми, как говорится, пройдя огонь, воду и медные трубы. Что ж, взрослый двадцатилетний мужчина, военный полицейский сумел найти общий язык с пожилой хозяйкой дома, но все равно непонятно, как за такое короткое время, в течение одной недели, пока здесь были дислоцированы южнокорейские войска, они могли так сблизиться. Возникают и другие вопросы, на которые трудно ответить. Однако я не думаю, что между этими двумя людьми были какие-то порочные отношения. Наоборот, полагаю, у них были самые нормальные человеческие связи. По словам того же полицейского, на такие дружеские отношения способен не каждый человек, а лишь тот, кто расположен к этому.

В этой связи хочется сказать, что находятся люди с таким высоким самомнением, что даже не думают о том, к каким тяжким последствиям могут привести их поступки. Полагаю, что к такой категории людей относятся те, кто в 1990-х годах любыми способами стремился занять выгодное положение в нашем обществе, в частности попасть в Национальную Ассамблею 15-го созыва[34]. Большинство из них не останавливалось ни перед чем для достижения своих корыстных целей.

Конечно, это ретроспективный взгляд человека на южно-корейское общество 1990-х годов; на то общество, в котором я прожил более пятидесяти лет. А тому молодому человеку, каким я был в девятнадцать лет, не могла прийти в голову подобная мысль. Тогда у него были какие-то свои взгляды на жизнь…