Сестре помогают две женщины. Это наши шефы, работницы соседнего завода. Вот помощники: все сделают, только им укажи! Я им сказала, что обожженный танкист ничего не ест, только хочет соленых огурцов. А где их взять во время блокады?.. Так они достали, достали! И принесли ему в стеклянной баночке. Как он обрадовался! Съел огурцы, а после стал есть и другое.

Этот танкист самый тяжелый больной. Чтобы он заснул, надо ему почитать. Я им и про это сказала. И они почитают… А вот про грелку никому не сказала!.. И ему надо сразу дать грелку и поить горячим. А я никому не сказала… Но, быть может, догадаются… догадаются… сестра догадается. Там вместо меня Мартынова, ее учить не надо. Да, это все от меня уже отошло. Теперь другие заботы… Сколько же мне стоять? Подряд четыре часа. Не так много. Но эти часы долгие… Машины пришли из города все до одной. Дядя Вася свою работу закончил, стихло на дворе и в переулке… А мне еще стоять и стоять.

И вот не светят больше огоньки. Закрылись окна шторами. Корпуса вокруг меня стоят безмолвные, темные. А по асфальту двора забегали крысы. Я вошла в будку, дверь со Двора прикрыла и засветила у себя огонек, фонарь «летучую мышь» на опрокинутом ящике. Ящик здесь вместо стула и вместо стола. И мне захотелось прибрать свою будку, подмести хотя немножко. Я поставила винтовку в угол и взяла метлу дяди Васи. Только я взмахнула метлой — ко мне в будку со двора входит военный. Высокий, фуражка на брови надвинута, на груди сияет электрический фонарик. Он сразу, даже на меня не взглянув, направился к маленькой дверце, чтобы выйти в переулок.

Уже откинул крючок дверцы… Мигом я очутилась около него.

— Вы куда?

— В соседний госпиталь, — ответил он и толкнул дверцу.

Но я потянула дверцу обратно, и он с удивлением на меня посмотрел.

— Здесь хода нет,- говорю я. — Да, да, нет хода. Вам нужно в соседний госпиталь? Можете выйти через главный подъезд.

— А зачем мне крюк делать?

— Это меня не касается, — говорю я. — А здесь хода нет.

— Я помощник начальника госпиталя и могу ходить, где мне удобно!

Он снова толкнул дверцу и перешагнул через порог. Помощник начальника госпиталя? Вовсе не такой у него помощник. Помощника я знаю… Я рванулась за ним.

— Идите обратно! Вы будете часового слушать? Кругом! — кричу я.

Он вернулся в будку.

— Приходится слушаться, — говорит он и достает из кармана документы. Подает мне их и даже освещает своим фонариком. «Майор Руденко, — прочитала я, — помощник начальника госпиталя по материальной части». Ага, по материальной, а тот, которого я знаю, по медицинской части.

— Можете идти, — сказала я.

— Ишь ты какая! — говорит он, пряча документы в карман.

И вдруг он на меня начинает кричать:

— Часовой! Безобразие!.. Черт знает что!.. Где твоя винтовка? Что ты в руках держишь?

Тут я только опомнилась, и он, верно, только сейчас заметил, что я наступала на него с метлой.

Я швырнула метлу на пол и бросилась в угол за винтовкой. В это время в переулке зашумела машина. Ну вот, а дядя Вася сказал, что машины все дома. А тут еще идет машина. Я выбежала из будки вслед за майором…

Не могу понять, что за машина. Видно, груз у нее тяжелый, пробирается она по переулку что-то очень медленно… Наконец выступила из темноты огромная, обтекаемой формы. Синий свет фар упал на наши покосившиеся ворота.

Внутри у нее тоже синий огонек. Можно разглядеть железные крепления носилок и что носилки не пустые. Они прогнулись от тяжести. Понятно. Машина санитарная. Привезла нам раненых. Груз у нее не столько тяжелый — он дорогой. Вот почему у нее такой осторожный ход.

Она остановилась перед воротами без шума. Только глубоко внутри у нее ровно постукивает, как будто бьется сердце. Я подошла к кабинке; сейчас же рука в белом рукаве протянула мне путевой лист. А я поднесла его к глазам и ничего не могу разглядеть: «летучую мышь» забыла захватить… Светлый луч вдруг упал на листок. Майор Руденко, он здесь еще, подошел ко мне и осветил путевой лист своим фонариком. Хорошо, что он не сердится.

Я впустила машину, но выпустить ее мне уже не пришлось. Меня сменили.

Наше здание со стороны Невы огромное, темно-серое, с колоннами. Крепкое, как дот.

Пять этажей. Выше пятого — чердак. В глубине чердака лестница шаткая, перила только с одной стороны. Она ведет на балкон, крытый кое-где стеклом, но больше деревом, обитым с наружной стороны железом.

Этот балкон выше крыши — самая высокая точка здания, и там пост. На другой день меня на вышку поставили.

— И здесь часовой нужен,- сказал мне разводящий.- С крыши тоже можно проникнуть в госпиталь. А на чердаке может легко возникнуть пожар. Сюда телефон провели. Вот он, смотри. В случае чего звони начальнику караула. А вот здесь лежит каска…

— А каска зачем?- спросила я.

— Каска может пригодиться. Она предохранит голову от осколков.

Не понравилась мне каска. Наверное, пост горячий. Ну, конечно, через стекло видно, что железо на крыше во многих местах продырявлено.

А как мы сюда шли? Сначала через задний двор. Потом завернули под арку приемного покоя. И долго, очень долго поднимались по внутренней лестнице. Потом пробирались по пустому и темному чердаку, перелезали через балки.

Сейчас разводящий и часовой, которого я сменила, уйдут этим путем. И я здесь буду так далеко от всех! Да, здесь дядя Вася ко мне не подойдет…

Уходят. Спустились осторожно по шаткой лестнице. На чердаке Галина зажгла свой фонарик — так там темно… И, переговариваясь, они пошли по деревянным мосткам. Их голоса звучат все тоскливее и тоскливее. И вот их голоса уже затихли совсем.

В наступившей тишине я услышала, что вышка дрожит от ветра и Нева шумит. В стенках вышки люки. Я откинула средний люк и высунулась.

Надо мной широко раскинулось небо. Внизу Нева вздувает волны… И я вижу башенки, трубы, крыши, гущу деревьев, шпиль Петропавловской крепости. Мосты через Неву: один, другой, третий… Мой город и как будто неповрежденный. Как будто ничего страшного нет.

Непонятно, почему Нева злится, когда небо ясное. Ветер свежий и очень влажный, прямо с брызгами бьет мне в лицо. Вот когда я на простор вырвалась. Дышу и надышаться не могу. Гляжу и наглядеться не могу.

Я натянула поглубже свой синий берет. Из люка высунулась над волнами и пою песенку Роберта:

А ну-т‹а песню нам пропой, веселый ветер,

Веселый ветер, веселый ветер!

Моря и горы ты обшарил все на свете

И все на свете песенки слыхал…

И кажется мне, что вышка, дрожащая от ветра, уже не вышка, а палуба корабля.

Вот сейчас мой корабль с места двинется, и я медленно поплыву.

На Неву легла черная тень… Что это?.. Туча… Блеснула молния, раскатился гром… Среди ясного дня вдруг появилась грозовая туча. А Нева ее приближение чувствовала, злилась. Теперь она кидает волны даже с пеной.

Прежде я очень боялась грозы. Теперь, после бомбежек, уже не так. А все-таки я петь перестала и люк захлопнула.

Грозовая туча подвинулась к вышке. Дрожат мои утлые стеклышки. Молния точно пронизывает вышку насквозь. Это мне на посту испытание. Ничего, потерплю. Туча небольшая. И хотя стучит по крыше крупный дождь, слева над городом уже золотые просветы. И гроза прошла так же неожиданно, как налетела. Снова я открыла люк и смотрю на город, вспрыснутый дождем.

Солнце склонялось к закату, покраснело. И все, что есть в городе красного, стало густо-красным, прямо теплым, — вот крыши, например. Даже ожил самый простой кирпич. А кое-где начали гореть окна. Как будто там, внутри дома, зажглись яркие лампы. И так тихо. Наверно, все после работы по домам разошлись…

Вдруг свист пронесся над моей головой. Что-то тяжелое ухнуло внлз и разорвалось… Это уже не гроза… Снова свист, один нагоняет другой. И два разрыва подряд. Это в сто раз хуже, чем гроза! Нет отдыха городу ни днем, ни в предвечерний час.