Это было очень давно. Не только вас не было еще на свете, но, может быть, еще и ваших родителей не было. Самой нашей Советской стране было всего одиннадцать лет. Еще живы были Максим Горький и Владимир Маяковский. Еще Гайдар не написал ни «Тимура», ни «Школы», ни «Чука и Гека»; еще не появлялись «Кондуит* и «Швам-брания» Кассиля, «Белеет парус» Катаева, «Как закалялась сталь» Островского… Сережа Михалков был еще подающим надежды талантливым мальчиком. И я, пишущий эти строки, тоже был еще совсем молоденький, хотя напечатал уже три книжки и готовил к печати четвертую.

В один из этих бесконечно далеких дней, поздно вечером мы возвращались с Самуилом Яковлевичем Маршаком из редакции, где он тогда работал, к нему домой. Как верный ученик и оруженосец, я провожал его, тащил за ним его тяжеленный портфель, набитый рукописями, корректурами и книгами. У подъезда на улице Пестеля я стал прощаться, но Самуил Яковлевич сказал:

— Зайдем на минутку.

Я стал отнекиваться. Время было позднее — десятый час.

— Правда, зайдем… Совсем ненадолго. Почитаю тебе Будогоскую.

Поколебавшись, я зашел. И просидел у Маршака до трех часов ночи.

Он читал мне вслух рукопись первой книги Лидии Будогоской — «Повесть о рыжей девочке», читал взволнованно, с увлечением, и так же взволнованно я слушал эту интересную, необычную, ни на что не похожую повесть, историю дореволюционной девочки, гимназистки, дочери жандармского офицера…

Маршак очень любил Будогоскую, очень ценил ее талант. Он следил за ее творческим ростом, радовался ее успехам, помогал ей в ее трудной жизни. И позже, когда он переехал в Москву, всякий раз, когда он писал мне или когда я приезжал к нему из Ленинграда, расспрашивая о наших общих ленинградских друзьях, он среди первых называл имя Будогоской.

Лидия Анатольевна Будогоская родилась 22 ноября 1898 года в древнем городе Плоцке под Варшавой в семье русского армейского офицера. Впоследствии отец ее в поисках более высокого заработка перешел в корпус жандармов.

Лидино детство все прошло в скитаниях: из Польши на Урал, в город Златоуст, из Златоуста в Калугу. Учиться она начинала в Кронштадте под Петербургом, а кончала гимназию в Сарапуле на Каме.

Детство у девочки было трудное. Нет, она не сидела без хлеба, не ходила босиком или в отрепьях. Жила она в достатке, с дедушкой — отцом матери — ездила на заграничные курорты, побывала в Карлсбаде, в Дрездене, в Берлине… Труден, невыносим был тот гнет, тот полицейский режим, который установил у себя в доме отец. В «Повести о рыжей девочке», которую вы через несколько минут начнете читать, Будогоская, почти ничего не придумывая, не сочиняя, рассказывает о своем детстве и о своем отце.

Когда Лида училась в четвертом классе гимназии, отец бросил семью. Материально стало жить труднее, зато дышалось теперь легче, свободнее. Мать уехала в Петроград, поступила на работу в госпиталь. Кончив в 1915 году гимназию, приехала к ней туда и Лида. Шла война с Германией, и девушка, пройдя специальные курсы, пошла работать в тот же госпиталь сестрой милосердия.

Хотя в жизни ей много чем пришлось заниматься, профессия медсестры всегда была второй профессией Лидии Анатольевны. Два дела было у нее в жизни: литература и медицина. Как у Чехова.

В 1919 году, уже после революции, в тревожное .для Красного Петрограда время Лида ушла добровольцем на фронт, служила в 113-м Передовом перевязочном отряде, с красным крестиком На косынке шла она вместе с красноармейцами против отрядов Булак-Булаховича, работала в санитарном поезде, принимала участие в войне с белополяками.

Работать ей привелось не только с ранеными, но и с сыпнотифозными и с психическими больными.

В 1921 году, когда закончилась гражданская война, Лиду уволили из госпиталя по сокращению штатов. Целый год она была безработной. Но и тут не падала духом, не вешала головы. Ловкие, умелые руки медицинской сестры, руки, привыкшие делать уколы, перевязывать и перебинтовывать, научились мастерить елочные игрушки. Целый год семья Будогоских жила тем, что поставляла крохотных бородатых гномов частному торговцу в Гостином дворе. Младший брат Лидии Анатольевны Эдик, будущий художник, иллюстратор ее книг, рисовал ротики, бровки, глазки; Лида делала из проволоки ножки и ручки, мама скатывала из ваты бороды, шапки, кафтанчики Гномики пользовались успехом. Но кормить досыта семью из трех человек они, маленькие, все-таки не могли.

Наконец Биржа труда, где стояли тогда на учете все безработные, послала Будогоскую на один из пунктов охраны материнства и младенчества. Опыта у Лидии Анатольевны не было, она была сестрой военного времени, имела до сих пор дело с пулеметчиками и конными артиллеристами, а тут ей пришлось возиться с новорожденными сосунками. Но ничего, справилась, привыкла, даже полюбила это дело и прослужила на пункте целых восемь лет.

После этого она работала некоторое время на трикотажной фабрике «Красное Знамя», работала в редакции детского журнала, работала на молочной кухне…

Но ведь главным делом ее жизни было искусство, литература. Когда же начала она писать и как получилось, что Лидия Анатольевна Будогоская стала писательницей?

Писала, то есть сочиняла, она всю жизнь — с тех пор, как научилась держать в руках карандаш и перо. Ей было лет девять, когда отец спросил у нее:

— Ты кем будешь, когда вырастешь?

— Писательницей.

— Тьфу! Дура. Разве это дело?

Таясь от отца, Лида писала, раскрашивала, клеила и сшивала малюсенькие книжечки, для нее это было самой увлекательной игрой — интереснее кукол, интереснее всяких мячиков и серсо.

В гимназические годы она принимала участие в рукописном журнале «Молодые грезы». Но журнал этот показался начальству вольнодумным, его запретили.

Пробовала Будогоская писать и на фронте, и в те годы, когда работала на молочной кухне, и тогда, когда делала гномиков. Некоторые свои литературные опыты она пробовала печатать, носила в разные редакции. Но долго ей не везло — не встречался на ее пути человек, который в черновой рукописи, написанной неопытной и неумелой рукой, мог бы разглядеть искру таланта.

Но вот однажды брат Лидии Анатольевны, Эдик, студент Академии художеств, работавший тогда на практике в издательстве детской литературы, сказал ей:

— А я знаю писателя, который, если заметит в рукописи хоть малейший проблеск, хотя бы две-три настоящие фразы, автора не бросит, а начнет работать с ним. Это — Маршак.

Лидия Анатольевна решилась, набралась храбрости и послала рукопись своей последней повести С. Я. Маршаку. О том, что за этим последовало, она рассказала впоследствии в письме, которое несколько лет назад было опубликовано. Вот отрывки из этого письма:

«Маршак прочел рукопись быстро… И вызвал меня в Петергоф. Он встретил меня очень просто и весело. Стал говорить о моей рукописи. Перелистывая страницу за страницей, он останавливался на местах свежих и сильных и сравнивал с этим то, что он называл подражанием, фразой готовой, взятой из книг. Или же с фразой бледной, не точной.

Он разрешил мне приходить к нему домой, щедро уделял мне время. Систематически стал читать мне стихи. И разбирать прочитанное. Читал он хорошо. И говорил о стихах очень интересно. Познакомил меня с произведениями Маяковского, который прежде был для моего уха и сознания совершенно чужд…

Самуил Яковлевич стал знакомить меня с писателями, работающими для Детгиза, и с их рукописями. Говорил он о рукописях очень интересно. Обладая чутьем большого художника, он давал им

настоящую оценку и всегда говорил о них горячо, радовался каждой удаче. Такие обсуждения заставляли и меня мыслить и чувствовать глубже, острее___