Не буду вспоминать о том, что делал Струтинский в Луцке. Скажу только, что, описывая в своей повести «Дорогой бессмертия» деятельность луцких подпольщиков, он из скромности оставил вне сюжета книги немало моментов автобиографического характера. Мне же кажется, нужно рассказать о ровенском периоде его разведывательной деятельности, то есть о том времени, когда он жил и работал рядом с нами.

Известно, что такое исправные документы для разведчиков и как нелегко было их достать. Вначале нам приходилось пользоваться только готовыми документами, изъятыми или взятыми на время у кого-то (помните мой «аусвайс» на имя учителя Стефана Курильчука?). Затем появились чистые бланки: налетят партизаны на какую-нибудь полицейскую управу или небольшую комендатуру и возвращаются с трофеями. Но бланков этих не хватало, и командование отряда поручило нам организовать их поиски в Ровно.

Но вот однажды приходит Николай и выкладывает на стол около десятка чистых аусвайсов.

— Откуда они у тебя? — удивился я.

— Ляля принесла.

— Ляля? Кто она?

— Ты что же думаешь, только тебе можно иметь знакомых среди представительниц прекрасного пола? — усмехнулся Николай. — У тебя Леля, а у меня Ляля.

— Я серьезно спрашиваю.

— Есть у меня одна знакомая. Лариса Мажура. У нее трое детей, скромная, не то что твоя пани Лисовская. Я подумал, что она может стать нашей помощницей. Посоветовался с Николаем Ивановичем. Он со мной согласился. Подыскал для нее работу в главном СД Волыни и Подолии. Она там уборщицей работает.

— А как ей удалось раздобыть эти бланки?

— Есть там какой-то дурень, который чуть ли не ежедневно бывает под хмельком. Он часто забывает на столе ключи от ящиков. А Ляля убирает его кабинет. Вначале она думала, что он делает это намеренно — проверяет ее. А потом рискнула, открыла ящики, видит — бланки. Очень уж большим было искушение. Вот она и взяла.

Николай Иванович, узнав об этом, похвалил женщину, однако в то же время заметил:

— Бланки — это хорошо. Но чего стоят они без печати?

— Если нужно — будет и печать, — не задумываясь, ответил Николай.

— Что, снова Ляля?

— Возможно, что и она.

— Неужели ты думаешь, что в столе этого кретина рядом с чистыми бланками еще и печать лежит? — не без иронии спросил Кузнецов.

— Было бы неплохо. А впрочем, можно и без этого самого стола обойтись. Сказал: будет печать, — значит, будет, и Ляля мне тут поможет.

Он ушел, и несколько дней мы его не видели. Уже начали волноваться: не заболел ли, не случилось ли что. Как вдруг появляется, веселый, возбужденный, и, не дав нам опомниться от своего внезапного появления, вытаскивает из кармана какую-то маленькую вещицу, завернутую в тряпку.

— Вот, пожалуйста, — говорит.

Разворачивает тряпку: печать. Новенькая печать главного СД Волыни и Подолии.

— Где ты взял ее?

— Я сам…

— Что, стащил где-то?

— Да нет. Вы что, за вора меня принимаете? Я сам сделал ее.

И вслед за этими словами высыпал из кармана на стол целую кучу различных инструментов: перочинный нож, небольшой циркуль, напильник, шило, кусок резины…

— С помощью этих орудий, — сказал Николай Струтинский, — можно смастерить печать самой имперской канцелярии.

— Выходит, ты все-таки обошелся на сей раз без услуг Ляли?

— А вот и нет. Ляля мне помогла. Я попросил ее принести бумажку с четким отпечатком этой вот штуки. Она принесла. По этому, так сказать, эскизу я и вырезал печать. Посмотрите, вот она, эта бумажка.

На чистом листе бумаги мы поставили печать, принесенную Николаем, и сверили с оттиском, который раздобыла Ляля. Абсолютная точность!

— Ну, друг мой, я и не знал, что у тебя такой талант! — воскликнул Кузнецов.

С того времени «канцелярия» Лукина начала пополняться не только чистыми бланками, но и печатями, штемпелями, факсимиле. Здесь можно было получить любой документ, заполненный по форме, заверенный печатью и подписью. Учитывалось даже то, какого цвета чернилами имеет привычку ставить подпись то или иное служебное лицо.

Оккупанты установили такой порядок: каждый работающий обязан был ежемесячно регистрироваться на бирже труда. В так называемой мельдкарте отмечалась дата регистрации и ставился штамп арбайтсамта. Человек мог иметь аусвайс, но, если не было мельдкарты с отметкой арбайтсамта, любой шуцполицай мог при проверке задержать его. Пройти регистрацию на бирже было нелегко: очереди, разные бюрократические препоны, так что взятку вынуждены были давать даже те, кто где-то работал. У нас же появились штампы, изготовленные Струтинским, и нашим товарищам, благодаря этому, не приходилось обращаться за услугами в арбайтсамт.

Вскоре Николай дал Ляле новое задание. Узнав, что она убирает машинописное бюро главного СД, он посоветовал ей собирать из корзин использованную копирку. До этого Ляля сжигала ее вместе с ненужными бумагами в печке. Теперь измятые листочки копирки попадали к нам. Мороки с ними было немало. Во-первых, нужно их было аккуратно расправить, а если рваные — правильно сложить. Во-вторых, каждый из них использовался несколько раз — попробуй свести концы с концами.

Сводили. И расшифровывали разные тексты, печатавшиеся в криминальном СД. Многие из них не имели для нас никакой ценности, но мы все равно — слово за словом — устанавливали их содержание, так как иногда в текстах могла проскользнуть какая-то интересная деталь. А были и такие, на которых стоял гриф «совершенно секретно». Содержание этих документов немедленно сообщалось в отряд.

Таким образом, у нас в городе была создана своеобразная канцелярия, которая старательно обрабатывала получаемые разными путями разведывательные данные, анализировала их и отбирала те, которые могут заинтересовать командование отряда. Одним из самых активных работников этой «канцелярии» был Николай Струтинский.

Он ни минуты не сидел без дела, никогда не знал покоя. Благодаря его смекалке и находчивости наши разведчики в Ровно пересели с велосипедов и фаэтонов на «оппели», «адлеры» и «мерседесы».

Как первоклассный водитель и опытный разведчик, он изучил все правила пользования легковым автотранспортом и документы: путевые листы, заправочные ведомости, удостоверения, талоны водителя. Их он изготовлял с такой точностью, что служба автомобильной инспекции ни к чему не могла придраться.

Как-то раз при проверке документов контрольный патруль записал в свой блокнот номер машины. Коля не растерялся, так как и этот вариант был у него предусмотрен. Отъехав несколько километров от места проверки, он заменил номерные знаки и внес соответствующие поправки в документацию.

В Ровно вдруг появился второй Николай Струтинский и тоже шофер. Он работал в немецкой управе и был известен шуцполицаю Филиппу Шмыгало.

Однажды Шмыгало спросил у Веры Гамонь:

— Что это за парень приезжает к тебе на «оппеле»?

— Это шофер одного немецкого офицера, он приезжает за бельем для своего шефа, — спокойно ответила Вера.

— А как его зовут? — поинтересовался Шмыгало.

— Николай Струтинский, — сказала, ничего не подозревая, женщина.

— Гм, — удивленно покачал головой полицай, — вы в этом уверены?

— Да, офицер так его называет.

— А я знаю другого Николая Струтинского, который тоже работает шофером. Странно, очень странно…

Через час Вера рассказала об этом разговоре Коле. Времени для размышлении не было. Посоветоваться тоже не с кем: я — в Здолбунове, Шевчук — в отряде, Николая Ивановича найти трудно. И Струтинский решает действовать немедленно, тем более от этой же Веры узнал, что Шмыгало сел с удочками на велосипед и уехал в село Новый Двор порыбачить.

Из Здолбунова я возвращался под вечер. Удобно примостившись на заднем сиденье фаэтона Вацека Сакраменты, я дремал под размеренное цоканье копыт и непрерывное бормотание кучера. И вдруг:

— Тпруу, пся крев!

Лошади остановились как вкопанные.

— Что случилось, Вацек?

— Э-э-э, так это не иначе как наш пан Шмыгало, царство ему небесное, — протянул возница, слезая с козел.