Так продолжалось довольно долго.
По прошествии некоторого времени я снова сидел в командирской палатке и докладывал Медведеву о здолбуновских делах. Из донесений, регулярно поступавших в отряд, командование было полностью осведомлено о деятельности подпольщиков. Но чего стоят скупые строчки донесений по сравнению с рассказом очевидца? Поэтому с каждым разведчиком, оказавшимся в отряде, командир, его заместитель и комиссар беседовали подолгу.
На этот раз я докладываю, как взорвалась магнитная мина, заложенная под офицерский вагон поезда, стоявшего на станции, об акции Клименко вблизи Дубно, о том, как Вайнер «завербовал» в свои агенты Иванова, о булыжнике, который стал орудием Константина Шорохова, об оригинальных шпалах-минах, заложенных под рельсы на всех основных направлениях… Дмитрий Николаевич, как всегда, слушает внимательно, не перебивает, и только по выражению его лица — то сосредоточенно задумчивого, то загадочно лукавого, то озабоченного, а то и радостно возбужденного — я догадываюсь, как он воспринимает мой рассказ. А когда все сказано, он неторопливо говорит:
— Выходит, твои здолбуновцы — мастера на все руки. Всё — от магнитной мины до булыжника — используют для борьбы с врагом. — И, помолчав, добавляет: — На то и народная война, чтобы всеми средствами бороться с захватчиком. Передай здолбуновским товарищам, что командование довольно их действиями.
— С радостью передам, товарищ командир!
ОСОБОЕ ПОРУЧЕНИЕ
Июль 1943 года стал месяцем полного краха надежд гитлеровской верхушки на перелом в ходе войны, в результате которого Советской Армии было бы нанесено решительное поражение и инициатива, утраченная после сталинградской катастрофы, снова перешла бы к армии «великого рейха».
Надежды, надежды…
Николай Иванович нередко вспоминал, с каким азартом рейхскомиссар Эрих Кох тыкал пальцем в красный кружок на карте в его кабинете и, усиленно тараща глаза подобно фюреру, восторженно кричал:
— Здесь, под Курском, мы преподнесем большевикам такой сюрприз, что они уже никогда не смогут оправиться. Куда там Москва, Ленинград, куда там Сталинград! Это будет нечто неслыханное в военной стратегии. Это будет последний, решающий удар, после него все полетит к чертям — и второй фронт, и большевизм! Еще месяц-полтора, и вы сами в этом убедитесь. Русские еще не знают, какой техникой мы располагаем. Они еще не попробовали наших «тигров» и «пантер». Ничего, попробуют. Фюрер долго совещался с нами, где нанести генеральный удар, и наконец решил: Курск, Орел! Здесь, в самом центре России, мы пойдем на прорыв, и ничто уже не остановит наших армий. Ничто!
Аудиенция обер-лейтенанта Пауля Зиберта у рейхскомиссара Украины Эриха Коха состоялась в последний день мая. Но прошел месяц, прошло полтора, уже июль отпел свою песню, а никакого обещанного фюрером «чуда» не произошло. Расчет на то, что Советская Армия будет захвачена врасплох и задавлена лавиной гитлеровских войск, оснащенных самыми современными видами грозного оружия, провалился в первую же ночь великой операции «Цитадель» — пятого июля, когда за десять минут до начала артиллерийской подготовки фашистов советская артиллерия обрушила на них неслыханный огненный шквал.
Гитлер бесновался. Всего несколько дней назад, первого июля, он созвал всех командующих армиями, командиров корпусов и других соединений, которым предстояло принять участие в этой операции, и самоуверенно заявил, что успех обеспечен. Затем он подписал обращение к войскам и приказал огласить его перед самым началом наступления во всех подразделениях ударных группировок.
«С нынешнего дня, — говорилось в обращении, — вы становитесь участниками великих наступательных боев, результат которых может решить войну. Ваша победа больше чем когда-либо убедит весь мир, что оказывать сопротивление немецкой армии — бесполезно. Мощный удар, который будет нанесен советским армиям, ошеломит их… И вы должны знать, что от успеха этой битвы зависит все…»
А тут вдруг такая неожиданность! Планы операции «Цитадель», на разработку которых пошло несколько месяцев напряженного труда, планы, в которые вложил весь свой талант стратега любимец фюрера, начальник генерального штаба сухопутных сил генерал Цейтцлер, планы, к осуществлению которых было привлечено почти девятьсот тысяч солдат и офицеров наземных войск, до десяти тысяч орудий и минометов, свыше двух с половиной тысяч танков и самоходных орудий, две тысячи самолетов и огромная масса прочей техники, — эти планы были сразу же разрушены решительным отпором и контрнаступлением Советской Армии на всех основных направлениях операции.
К неудачам на Восточном фронте, как нож в спину, добавилась еще одна: фашистскому режиму в Италии пришел конец.
Ставка Гитлера помещалась в Восточной Пруссии, и Эрих Кох, как гаулейтер этой части третьего рейха, постоянно находился вблизи своего фюрера и не раз испытывал на себе все последствия его неистовства.
Когда в конце июля Пауль Зиберт встретил своего приятеля майора фон Бабаха — адъютанта Коха, — тот на традиционный вопрос: «Как дела?» — махнул рукой и сухо ответил:
— И не спрашивайте. Шеф сам не свой. Мне от него достается на каждом шагу. Мотаюсь как полоумный то там, то здесь. Шеф сейчас в Кенигсберге, а меня послал сюда. Завтра выезжаю отсюда и не знаю, куда придется ехать послезавтра. Нет, Пауль, мне нечего завидовать. Да и на месте господина гаулейтера я не хотел бы сейчас быть. Чуть ли не ежедневно ему влетает от фюрера, точно он виновен в наших бедах.
— Представляю себе, — смеялся Николай Иванович, рассказывая об этой встрече, — как удивился бы майор, узнав, что его высокопочтенный шеф сыграл не последнюю роль в провале Курской операции! А как воспринял бы эту новость сам гаулейтер! Смог бы он оправдаться перед фюрером?
Но Коху не пришлось тогда оправдываться. Только через много лет после войны, в Варшаве, сидя на скамье подсудимых, этот гитлеровский сатрап узнал, что сам выболтал советскому разведчику Кузнецову тайну операции «Цитадель». Но это обстоятельство не спасло его от справедливого народного возмездия.
Успешные действия советских войск на Орловско-Курском плацдарме поддерживали партизаны в тылу врага. По заданию Центрального Комитета партии народные мстители направили свой главный удар против важнейших железнодорожных коммуникаций.
— Парализовать железную дорогу, — говорил Дмитрий Николаевич Медведев, — это значит не дать врагу стянуть на фронт новые силы, как людей, так и технику. Вот почему теперь, в разгаре военной операции, от которой очень многое зависит, рельсовая война приобретает особое значение.
Они сидели у костра: командир, его заместитель, комиссар. Их трое, я — четвертый.
— В прошлый раз, — обратился ко мне Медведев, — ты докладывал о том, что Клименко придумал шпалы-мины. Очень хорошо, что удалось заминировать магистральные выходы из Здолбуновского узла. Пусть ребята продолжают действовать в этом направлении. Но теперь у нас есть для всех вас особое поручение. — И, кинув на меня проницательный взгляд, спросил: — Ты железнодорожный мост через Горынь знаешь?
Еще бы: мне, в прошлом помощнику паровозного машиниста, неоднократно водившему составы по этому мосту, не знать его!
— Ну конечно, знаю, — ответил я командиру.
— Что ты можешь о нем сказать?
— Мост как мост. Двухколейный. Если ехать на Шепетовку, левый прогон с аркой, а правый — без нее. Между Здолбуновом и Шепетовкой другого железнодорожного моста через Горынь нет…
— И выходит, что…
— Что в данном районе это единственная транспортная артерия, связывающая немецкий тыл с действующей армией…
— Правильно, — перебил меня Стехов, — и гитлеровцы берегут ее как зеницу ока.
— По данным разведки, — сказал Лукин, — этот мост охраняет рота хорошо вооруженных солдат. На обоих берегах реки установлены зенитки. Кроме того, по соседству с мостом тщательно замаскировано несколько минометных батарей и примерно до двадцати пулеметов. Ночью местность между мостом и лесом простреливается пулеметными очередями и непрерывно освещается ракетами, которые спускают на парашютах…
