— Ну, и вас больше не искали?

— Возможно, на меня было бы заведено уголовное дело, но я познакомилась с капитаном Лисовским. Мы полюбили друг друга. Когда я рассказала ему о своих приключениях, он поехал в Варшаву и заплатил за мое обучение. Вскоре мы поженились. Ну, а дальше вам все известно.

— Да, — задумчиво произнес я, когда Лисовская закончила свой рассказ. — И все-таки мне непонятно, какую связь имеет эта история с вашим желанием поехать в Германию.

— Какой вы недогадливый! Я рассказала все это, чтобы вы могли оценить мои возможности. Очевидно, вы плохо себе представляете, что такое разведчица в роли балерины. Мне достаточно лишь один раз появиться на сцене перед офицерами, как моя карьера начнет подыматься быстрее, чем цены на продукты с приходом оккупантов в Ровно. А если расскажу им, что у меня был подписан контракт с Голливудом, газеты разрекламируют меня на всю Европу. Я присматривалась ко многим офицерам и думала, кого бы «осчастливить», с кем бы махнуть в Германию в роли, ну, пусть даже любовницы. Черт с ним! И пришла к выводу, что лучшей кандидатуры, чем Пауль, не может быть.

— Обер-лейтенант Зиберт? — переспросил я.

— Да, Пауль Зиберт. Только не обер-лейтенант, а гауптман. Нужно быть внимательнее, товарищ разведчик, — поддела меня Лисовская, — уже неделя, как ему присвоено звание гауптмана.

«Что ж, в этом нет ничего удивительного, — подумал я, — что Лидия Ивановна избрала объектом для осуществления своего плана Николая Ивановича. Значит, он блестяще исполнял роль офицера. Но напрасны ее усилия: Пауль Зиберт в Германию не поедет». Мне захотелось сразу же открыть Лисовской нашу тайну, но сделать это я не имел права. И поэтому только сказал:

— Стоит ли об этом думать?

— Стоит и нужно. Прошу сообщить о моем плане командованию отряда. Уверена — Медведев даст согласие.

— Вы же сами говорили, что Зиберту не дают отпуска.

— Об этом я не беспокоюсь. У меня в штабе Кицингера есть хорошие знакомые. А Пауль работает там. Все беру на себя. Стоит мне попросить начальника штаба, и все будет в порядке. Он почти ежедневно обедает у нас.

— А вы уверены, что сможете составить протекцию гауптману?

— Даже больше чем уверена, — категорически заявила Лисовская.

Эти слова меня ошеломили. В штабе Кицингера никакого понятия не имели о гауптмане Зиберте. И не хватало только, чтобы Лидия Ивановна завела о нем разговор. «Далеко же мы зашли, — подумал я. — С этой игрой нужно немедленно кончать, поломать все планы Лисовской, иначе могут быть большие неприятности. Возражать ей нельзя — это только усилит ее желание помочь Паулю Зиберту получить отпуск». И я пошел на тактический маневр.

— А знаете, Лидия Ивановна, — сказал я, — вы гениальная женщина. Склоняю голову перед вашей находчивостью. И как это я раньше не оценил ваших возможностей!

— Вы шутите, смеетесь надо мной! — вспыхнула она.

— Наоборот, восторгаюсь вами и уверен, что командованию ваш план понравится.

— Да? — В ее глазах вспыхнула веселая искорка. — Вы в самом деле мне верите? Тогда завтра же я начну хлопотать об отпуске для Зиберта.

— А вот этого пока делать не следует. Спешить некуда. Возможно, есть более срочные дела для вас. Подождем несколько дней, пока прибудет ответ от Медведева. Я сегодня же отправлю в отряд донесение о вашем плане.

— Хорошо. Только передайте, что от этой идеи я никогда не откажусь. Пусть не сегодня, не завтра, но я должна, так и напишите, должна поехать в Германию и доказать, на что я способна.

Когда на следующий день я рассказал об этом Кузнецову, то уловил в его голосе волнение.

— Мы слишком увлеклись этой игрой. Пора открыть Лисовской все карты.

— Но ведь необходимо согласие командования?

— Уверен, что оно будет. Надо отправить в отряд сообщение о том, что проверка Лисовской закончена.

Он немного помолчал, потом усмехнулся и проговорил:

— Сообщение отправим. Но еще одну, последнюю проверку устроим. Это не помешает. Так сказать, последний и решающий экзамен.

— В чем же он будет заключаться?

— Пойду и представлюсь Леле не как офицер из штаба Кицингера, а как тайный сотрудник гестапо.

— И что это даст?

— Посмотрю, как она ко мне отнесется. Я даже предложу ей сотрудничать со мной. Интересно, как она будет реагировать на предложение гестаповского офицера. И расскажет ли она об этом советскому разведчику.

— Желаю успеха, герр гауптман гестапо, — иронически сказал я.

— Благодарю, господин коммерсант. Надеюсь, вы осчастливите своим присутствием фрау Лелю, чтобы узнать о визите Пауля Зиберта?

— Обязательно, Николай Иванович! — рассмеялся я. — Когда вы у нее будете?

— Завтра в десять. У нее выходной. Я задержусь часа на два, не больше. Так что после двенадцати ты сможешь смело идти.

— Хорошо.

…Лидия Ивановна была в необычном настроении. Она сидела на диване, подобрав под себя ноги, и о чем-то думала. Лицо ее было печально, взволнованно, неприветливо. Она даже не обратила внимания на меня, а когда я вторично произнес: «Добрый день!», не поднимая глаз, процедила:

— Садитесь.

«Ну, — подумал я, — задал же ей загадку Николай Иванович».

— Что с вами? — спросил. — Вы заболели?

— Со мной?.. Почти ничего. Больна? Нет, я никогда не болею.

— Но я не привык вас видеть такой. Право же, с вами что-то случилось. Может быть, неприятности?

— Никаких неприятностей! Просто одно обстоятельство заставило меня серьезно задуматься. Я всегда умела найти выход из положения, каким бы сложным оно ни было. А вот сейчас стала в тупик и не знаю, как поступить.

— В чем дело, Лидия Ивановна? Скажите, возможно, я вам помогу. Одна голова — хорошо, а две — всегда лучше.

— От вас уже я не надеюсь получить путный совет. Для вас — «разведка», «осторожность», «бдительность» и снова «разведка», да к тому же еще «дисциплина», а тут… — Она не выдержала, отвернулась к стене и заплакала.

Вероятно, последний визит Пауля Зиберта совсем вывел ее из равновесия. Такой мне еще никогда не приходилось видеть Лисовскую. Я всегда считал, что имею дело с человеком, у которого железные нервы, твердый и решительный характер. А оказалось, что и ее нервы не всегда выдерживают. Нет, видать, я не так хорошо знаю характер этой женщины.

Я подал ей воды. Она отставила стакан, подошла к окну, вытерла глаза. Потом села в кресло и закурила.

— Вы спрашиваете, что случилось. А я даже не знаю, как вам объяснить. От меня только что ушел Зиберт. И знаете, что это за птица?

— Почему же не знаю? Обыкновенный фриц. Ничем не отличается от других гитлеровцев. Правда, у него, возможно, немного меньше нахальства и больше выдержки. Но это, вероятно, под влиянием вашего общества.

— Я и сама так думала. А оказывается, что он не обыкновенный офицер, а тайный сотрудник гестапо.

— И что в этом удивительного? Стоит ли переживать? Все они наши враги — и обычные гитлеровцы, и гестаповцы. Мне непонятно, почему вы впали в отчаяние.

— Вы ничего не знаете. Заходит ко мне такой радостный, веселый, напевает свою любимую песенку «Либе во ду, клейне Моника». А я вижу — у него на руке кровь. «Что это?» А он: «Дайте, пожалуйста, теплой воды и мыло». Помыл руки, вытер полотенцем и, смеясь, начал мне рассказывать, что выиграл сегодня приз за стрельбу по живым мишеням. Целую обойму выпустил в советских военнопленных и — ни одного промаха. «Лично, говорит, проверял. Все мертвые». Вот и пришел ко мне, руки помыть. Палач! Как можно все это выдержать? А вы спрашиваете, почему я плачу…

— Я понимаю вас, Лидия Ивановна. Это действительно ужасно. Но мне кажется, для нас не секрет, что гестапо каждый день на улице Белой расстреливает наших людей. И нужно не оплакивать несчастных, а бороться.

— Разве это борьба? Мы только наблюдаем, и все. А они убивают людей, да еще и нас хотят вовлечь в свою компанию. Эта самая сволочь, Зиберт, похвалившись своим «подвигом», попросил чашку кофе, потом уселся в кресло и начал осыпать меня комплиментами. «Вы, говорит, нравитесь мне, фрау Леля. Вы такая, каким в наше время должен быть каждый человек, независимо от его национальной принадлежности и веры. Давно собирался вам это сказать, но не было случая. Вы должны нам больше помогать». И принялся уговаривать меня, чтобы я стала гестаповским агентом. Даже подсунул какую-то анкету, чтоб заполнила и подписала. Обещал золотые горы. Я сначала было растерялась, не знала, что делать. А потом взяла себя в руки и пообещала ответить завтра. Я знаю, что если гестапо пристанет, то уж не отцепится… Но я нашла выход.