На шею ему скатились две тяжелые немые слезинки. И она, должно быть, вспоминала… Слезы Лидии падали одна за другой. Она оплакивала постыдное пробуждение от своего единственного счастливого сна,

За десять дней не произошло никаких изменений; жизнь шла обычным порядком, хотя Небель почти не бывал дома. По молчаливому соглашению он и Лидия редко оставались наедине и только ночи проводили вместе. Но даже тогда подолгу молчали.

У Лидии было немало хлопот из-за матери, которая окончательно слегла. Невозможно было восстановить то, что сгнило, однако, желая хоть немного отсрочить неизбежное, Небель уже подумывал отнять у сеньоры морфий. Но однажды утром, неожиданно войдя в столовую, он застал врасплох самое Лидию. Увидев Небеля, она поспешно опустила юбку. Взгляд испуганный, в руке шприц…

— И давно ты этим занимаешься? — вымолвил он после недолгой паузы.

— Да, — прошептала Лидия, дрожащими руками пряча иглу.

Небель взглянул на нее еще раз и пожал плечами.

Так как почки не давали сеньоре покоя, она без конца делала себе уколы, чтобы умерить боли, и морфий завершал свою разрушительную работу. Небель решился наконец попытаться спасти несчастную, отняв у нее наркотик.

— Октавио! Ты убьешь меня! — хриплым голосом молила она. — Октавио, сынок мой! Я не проживу и дня!

— Вы не проживете и двух часов, если я оставлю вам морфий! — ответил Небель.

— О, какое это имеет значение, Октавио, дорогой! Дай мне, дай мне морфий!

Но напрасно ее руки тянулись к нему. Захватив наркотик, Небель вышел вместе с Лидией.

— Ты понимаешь, насколько серьезно состояние твоей матери?

— Да… Врачи сказали мне…

Он посмотрел ей прямо в глаза.

— Оно значительно серьезней, чем ты предполагаешь.

Лидия побледнела и, глядя куда-то в пространство, закусила губу, чтобы не разрыдаться.

— Здесь нет врача? — шепотом спросила она.

— Ни здесь, ни на десять лиг вокруг; но мы все-таки попытаемся найти кого-нибудь.

В тот вечер принесли почту, когда они вдвоем сидели в столовой, и Небель вскрыл один конверт.

— Какие-нибудь новости? — спросила Лидия, поднимая глаза. В голосе ее слышалось беспокойство.

— Да, — ответил Небель, читая.

— От врача? — снова спросила Лидия минуту спустя, еще больше волнуясь.

— Нет, от жены, — резко ответил он, не глядя на нее.

В десять часов вечера Лидия вбежала в комнату Небеля.

— Октавио! Мама умирает!..

Они бросились в комнату больной. Мертвенная бледность покрыла ее лицо. Синие, страшно распухшие губы, будто дразня, выговаривали что-то хриплое, булькающее:

— Пла… пла… пла…

В это время Небель увидел на ночном столике почти пустой флакон из-под морфия.

— Ясно, она умирает! Кто ей дал это? — спросил он.

— Я не знаю, Октавио! Минуту назад я услышала шум… Конечно, она нашла его в твоей комнате, когда тебя не было… Мама, бедная мама! — рыдая, она упала на колени и прижалась к руке, бессильно свесившейся с постели.

Небель пощупал пульс сеньоры; сердце почти не билось, рука была холодная. Мгновение спустя губы оборвали свое «пла… пла… пла…», и на коже ее выступили большие лиловые пятна.

В час ночи она умерла.

На следующий вечер, после похорон, Небель ожидал Лидию, которая одевалась в дорогу, а слуги в это время укладывали в экипаж ее вещи.

— Возьми это, — сказал он Лидии, когда они остались вдвоем, и протянул ей чек на десять тысяч песо.

Лидия вздрогнула и покрасневшими глазами пристально посмотрела на Небеля. Но он выдержал ее взгляд.

— Возьми же! — повторил он.

Лидия взяла чек и нагнулась, чтобы поднять свой чемоданчик. Небель склонился к ней.

— Прости меня, — сказал он. — Не суди обо мне хуже, чем я того заслуживаю.

На станции они молча стояли у подножки вагона, ожидая, когда поезд тронется. Раздался свисток, и Лидия протянула ему руку, которую, все так же молча, Небель на мгновение удержал в своей. Затем, не выпуская ее руки, он притянул Лидию к себе и горячо поцеловал в губы.

Поезд тронулся. Неподвижный, Небель провожал взглядом уплывавшее вдаль окно вагона.

Но Лидия так и не показалась в нем.

Есть у меня в Восточном Сальто два племянника, сейчас уже взрослых, которым в двенадцать лет, после углубленного чтения Жюля Верна, пришла в голову блестящая мысль покинуть отчий дом и поселиться в джунглях. От города до джунглей было целых две лиги. Там они намеревались жить, как робинзоны, охотой и рыбной ловлей. Правда, ни один из мальчиков не догадался захватить с собой ни ружья, ни рыболовных крючков, но, так или иначе, перед ними был лес с его пьянящей свободой и чарующими опасностями.

К несчастью, на другой же день мальчики были найдены перепуганными родственниками. Оба все еще пребывали в состоянии экстаза, хотя выглядели довольно бледно; к великому изумлению своих младших братьев, тоже начинавших постигать Жюля Верна, они не разучились ходить на двух ногах и сохранили дар речи.

Приключение обоих робинзонов могло бы оказаться более успешным, выбери они для своих подвигов другой, менее обжитой лес. Например, здесь, в Мисьонес, бегство на лоно природы может завести даже слишком далеко, как это и случилось с Габриелем Бенинкасой, решившим испытать свои новые болотные сапоги, которыми он очень гордился.

Бенинкаса, завершив свое образование в области счетоводства, почувствовал внезапное желание познать жизнь сельвы. И не то чтобы виной всему оказался его темперамент, отнюдь нет; Бенинкаса был мирным краснощеким молодым толстяком отменного здоровья, достаточно рассудительным, чтобы предпочесть чай с молоком и пирожными бог знает каким случайным и адским кушаньям леса. Но подобно тому как благонравный холостяк накануне свадьбы почитает за долг распроститься с вольной жизнью, устроив ночную оргию в компании близких друзей, точно так же и Бенинкаса решил оживить свое монотонное существование двумя-тремя острыми приключениями.

С этой целью он направился вверх по Паране к одной из лесопилок, сверкая своими роскошными болотными сапогами.

Он надел их, как только вышел из города, ибо от кайманов на берегу ему сразу же стало не по себе. Однако к сапогам счетовод относился весьма бережно, стараясь их не поцарапать и не запачкать.

Так Бенинкаса добрался до лесопилки крестного, и тому сразу же пришлось сдерживать его прыть.

— Куда это ты? — удивленно спросил крестный.

— В лес, хочу немного прогуляться, — ответил Бенинкаса, вскинув на плечо винчестер.

— Опомнись, несчастный! Тебе не удастся сделать ни шагу. Если хочешь, можешь пройтись по просеке. Или лучше всего снимай винтовку, а завтра я дам тебе в провожатые одного из пеонов.

И Бенинкаса отказался от прогулки. Тем не менее он дошел до опушки леса, немного постоял, потом неуверенно попытался войти в него, но отступил и замер. Засунув руки в карманы, Бенинкаса внимательно всматривался в непроходимую чащу, тихонько насвистывая какой-то бравурный мотив. Затем еще раз окинул взглядом лес и вернулся домой. Он был разочарован.

Однако на следующий день он углубился в сельву по центральной просеке на целую лигу и, хотя на этот раз ружью его так и не довелось заговорить, остался доволен прогулкой. А дикие звери еще появятся, надо набраться терпения…

И действительно, они появились на вторую ночь, но все это выглядело довольно странно…

Бенинкаса крепко спал, когда его разбудил крестный.

— Эй, соня! Скорее вставай, а не то будешь съеден живьем.

Бенинкаса быстро сел на кровати, тупо следя за сновавшими по комнате огнями фонарей: крестный и два работника чем-то опрыскивали пол.

— В чем дело? Что случилось?.. — спросил он, вскакивая с постели.

— Ничего особенного… Береги ноги… Идет «напасть».

Бенинкаса уже слышал о любопытных муравьях, которых называют «напастью». Небольших размеров, черные, блестящие, они обычно движутся сплошными, довольно широкими потоками. Пищей им служит главным образом мясо. Их полчища ползут вперед, пожирая все, что встречается на пути: пауков, кузнечиков, скорпионов, жаб, змей, любую живую тварь, которая не в силах оказать им сопротивление. И не найти зверя, каким бы большим и сильным он ни был, который не спасался бы от них бегством. Их появление в доме влечет за собой полное уничтожение всего живого, ибо нет ни одного уголка, ни одной самой глубокой норы, куда бы ни устремлялась эта всепожирающая лавина. Собаки воют, волы мычат, люди вынуждены бежать из дома, если за несколько часов не хотят превратиться в начисто обглоданные скелеты. Муравьи остаются на одном месте день, два или даже пять дней, в зависимости от того, сколько там окажется насекомых, мяса или жира, и, только пожрав абсолютно все, уходят.