— Я не сержусь на тебя! — сказал он, ясно видя ее мысли. — Мне только жаль тебя: ты еще далека от счастливой пристани… И в этот раз ты вряд ли окончишь миссию, возложенную на тебя искони!.. А желал бы я, чтобы ты сумела до того проникнуться желанием работать на благо человечества и всю себя посвятить этой великой задаче так беззаветно, чтобы желание это служило тебе броней и лучшей защитой от всяких жизненных соблазнов и искушений…

— О, Боже мой! Да какие же соблазны? Какие искушения может представить скучная, пустая жизнь? — вскричала искренне Майя. — Если б не жаль мне было отца — я умоляла бы тебя, Кассиний, не отсылать меня к ней более.

— Потому что ты не знаешь ее!.. Не знаешь ни ее горестей, ни наслаждений… И сохрани тебя от них судьба!.. Я надеюсь, что она окажется милостивой. Если бы ты сумела не поддаться ранним увлеченьям, не навлечь на себя неотвратимую силу закона возмездия, — неизбежную кару за грех, — юность твоя могла бы пройти без бурь… А в зрелых годах меньше опасностей.

— Так скажи же, скажи, что должна я начать!.. Научи меня, Кассиний!

— Да, я скажу тебе. Я попытаюсь, хотя не знаю, имею ли я право?.. Будет ли мне дозволено так рано, так легко, почти не испытав еще твоих сил в борьбе с жизнью, — исхитить тебя из омута ее безумий, ее страстей!.. Не знаю, удастся ли?.. Но сердечно желал бы охранить тебя от искушений и гибели, если только удовлетворена твоя карма — неизбежный закон воздаяния…

— Какой жестокий! Какой ужасный закон! — страстно вскричала Майя.

— Вот опять пустая, необдуманная речь! — печально заметил Белый брат. — В законах Предвечной силы не может быть ни жестокости, ни снисхождения, а есть только высшая, непоколебимая справедливость. Люди сами к себе жестоки или милосердны: смотря по тому, какое сами себе готовят возмездие, — дурное или доброе. Земная и вечная судьба каждой души, воплощающейся в жизнь — в ее воле! Великий Учитель сказал: «Добрый человек, из доброй сокровищницы сердца своего, выносит плоды добрые; а злой человек, из злого сердца своего, приносит плоды злые!»[8] И вот эти добрые или злые плоды свидетельствуют против него вовеки! Они его каратели и его судьи, пока он не искупит злых страданием, а добрые не искупят его самого, во спасение вечное его бессмертного духа. Многие думают: какое счастие облегчать страдания и печаль!.. — И так рассуждают многие, не додумываясь до простой сути, которая должна бы быть ясна даже младенцу, если б человечество правильно понимало свое назначение и цель бытия. Как думаешь ты, что составляет, собственно, личность человека: тело ли, данное на самый краткий срок, предопределенное уничтожению, или высшее, бесплотное его начало? Его бессмертное ego — дух, осмысливающий и одушевляющий эту бренную оболочку?

— Как спрашивать об этом? — возразила Майя. — Разве может быть сомнение в таком, ясном ребенку, вопросе!

— А разве ты не знаешь, что, как золото в огне, — так дух человеческий страданием тела и нравственными испытаниями очищается и совершенствуется? Разве не знаешь ты, что исполнение закона воздаяния по заслугам столько же возмездие, сколько и стимул? Что никто не властен его отвращать?

— Знаю, без сомнения… Сколько раз ты сам объяснял мне, что даже самые лучшие люди так беспечны, что забывали бы и думать о приращении данных им «талантов» и зарывали бы их в землю, по притче евангельской, если б горести и болезни не являлись стимулами их нравственного развития…

— А если ты так хорошо запомнила это, так можешь ли дивиться, что мы не являемся тотчас на помощь, как только видим где-либо материальную нужду или недуг?.. Ведь тут спасение было бы на гибель!.. Нет, друг мой! Пусть уж слепые к истине или преднамеренно от нее отвращающиеся прельщают людей скоропреходящими благами… Не наше дело заботиться о временном в ущерб вечному!

Он подошел к столу и, взяв в руки одну из проволок нижнего ряда стекол, приложил ее к зеркалу и сказал:

— Смотри в зеркало, Майя, и скажи мне, что ты видишь?

Майя устремила внимательный взор на стекло.

— Я вижу что-то очень смутное, очень темное!.. — заговорила она через минуту тихо и медленно, будто вдумываясь в каждое слово. — Какой-то хаос!.. Что-то движется, будто бы; но ничего не разобрать!.. Погоди! Вот что-то блеснуло… Огонь?., да! огонь. О, как это красиво! Как величественно!.. Это небо… Пространство… да! Темное воздушное пространство, и на нем отделяются искры… Звезды!.. Лучи и… какой-то огненный шар. Он все ближе! Растет… словно бы расплавленная планета вся кипит и вся движется разноцветными огнями!

Майя вдруг подняла голову и глаза на неподвижно стоявшего возле нее Белого брата.

— Что это, Кассиний, — спросила она, — у тебя тоже магическая проволока, как у…

— Молчи! — властно остановил он ее на полуслове: — не произноси здесь имени этого несчастного!.. Та сила, которой действия он вам показывал, — одна только искра, грешно добытая искра великого света, действующего здесь. Чрез эти проволоки в зеркале отражается то, что видно в те стекла, там, наверху: все, что искони веков и навеки запечатлелось в астральных лучах мирозданья… Это картины из «Книги Завета». Списка прошлых, настоящих и грядущих событий… Видишь ты эти семь ожерелий из семи бус каждое?

Он указал на ряды круглых окон.

— Это семь периодов, семь круговращений нашего цикла времен. В первом, нижнем ряду, ты увидишь, постепенно меняя проволоки, прохождение нашего мира, — не всего мироздания, а лишь нашего земного шара с его спутниками, на видимом нам горизонте; прохождение его чрез элементальные видоизменения: век минеральный, растительный, животный, до происхождения человека, — высшей земной формы. Ты видела начальный, вулканический период. Приложи вторую проволоку, и тебе представятся картины века минералов… Видишь?..

— Вижу!..

Перед ней был теперь тот же земной шар, но уж остывший, распавшийся на моря и сушу; испещренный горными цепями, скалами со сталактитовыми пещерами и снеговыми вершинами. Снежные цепи и льды северного полушария сияли в ярких солнечных лучах, как алмазные покровы; южнее, кое-где еще искрились и пылали растопленной лавой кратеры огнедышащих гор; бесплодные степи желтели на материках, словно разостланные ковры, но растительности, зелени нигде еще не было приметно. По мере медленного вращения этого изображения первобытной земли пред ее глазами, Майя замечала, что серые, бурые и желтоватые материки, резко обозначавшиеся на зеленоватых и голубых водах океанов, переливавшихся всеми тонами от светлой бирюзы до темного изумруда, — имели совершенно другие очертания, чем нынешние части света… Она заметила об этом своему учителю.

— Еще бы! — возразил он. — Сколько же катаклизмов с той поры изменяли их форму! Сколько раз материки покрывались водами; моря превращались в пустыни, а на океанах возникали острова, и громаднейшие горные вершины выбрасывались под облака из глубины пучин. Если пожелаешь, ты можешь видеть один из этих страшных переворотов… Вообще, знай, что отдельные картины данных периодов зависят от твоего желания…

И точно! Не успело такое желание возникнуть в уме ее, как перед Майей воочию разыгрались страшные картины разрушения, один из великих космических переворотов, изменивших положение земного шара. Но все же отдельные части земной поверхности не стали еще похожими на их настоящие размеры и формы… Для того, чтобы Майя могла узнать нынешнюю Азию и Африку, Кассинию пришлось еще раз и другой переменить проводник света; показать ей периоды, когда на бесплодной почве сначала появились лишаи, мхи, папоротники; когда, наконец, земля покрылась растениями, зацвела и отенилась, давая приют и пищу исподволь, несмело, словно прячась и крадучись, проявлявшейся на ней кой-где жизни…

Все с возраставшим интересом следила Майя за «оживлявшейся» землей, поочередно приходя то в ужас, то в восторг от разнообразных зрелищ, отражавшихся в магическом стекле с поразительной живостью и полнотой. Кассиний дополнял описаниями и объяснениями то, что было в этом зрелище непонятного «непосвященному» уму молодой девушки.