Майя оглянулась, изумленная. Она здесь еще ни души не видала, кроме Кассиния и Софии, но теперь и той не было возле нее… Девушка осталась наедине со своим учителем.

Она так ему и сказала.

– Вот видишь! А между тем у нас равные по заслугам всегда видят друг друга; тогда как высшим надо сделать усилие воли, чтоб явить свой зримый образ.

– Как же так? – изумилась Майя. – Я ведь ясновидящая и вижу то, чего другие никогда не видят!

Белый брат усмехнулся.

– Оставь гордыню, бедная девочка! Не прибавляй нового препятствия к скорейшему достижению истинной высоты. Что ты видишь там, на своей пропитанной грехом и нечистотою земле? Пустые проявления сил природы или темные создания злой воли, злых помыслов человека. Посмотри: сюда и доступа нет этим недостойным, безличным, безвольным, отрицательным существам. А те, кого могут видеть лишь достойные, для тебя незримы. Прошу вас, братья и сестры мои, покажитесь ей, подтвердите мои слова! – воззвал Кассиний, величественно махнув рукой.

Майя отступила, пораженная. На миг все дубравы, поляны, холмы и зеленые кущи оживились ласково или печально улыбавшимися лицами. Величественные Белые братья и сестры всех возрастов, кроме детства, всех типов и народностей, гуляли по рощам и долам, только что казавшимся девушке до того уединенными, что она несколько раз порывалась спросить Софию, отчего нигде не видно людей. Теперь вот и София стояла снова перед ней в группе нескольких других.

– Но отчего же я не вижу? – смущенно пробормотала Майя. – София! Почему я перестала видеть тебя, как только подошел Кассиний?

– Потому что я перестала желать, чтоб ты меня видела. Я стала не нужна тебе более, – ласково возразила София.

– Вот как, – печально промолвила Майя. – Я знала, что мы… То есть такие, как я, – поправилась она, жестоко смущаясь, – достигают возможности становиться невидимыми плотским очам людей, которые не одарены вторым зрением; но не думала, что и я не всё и не всех могу видеть… – И она глубоко вздохнула, едва сдерживая слезы.

К ней со всех сторон приступили с утешениями:

– Не огорчайся, дитя мое. Это придет.

– Мы все прошли чрез эти стадии.

– Большинство было еще гораздо несовершеннее тебя… Ты ведь так молода!

– Духовные силы развиваются нравственным самосовершенствованием… Работай над собою, и достигнешь желаемого, как достигли мы!

– А что будет, если я захочу вас увидеть? – сквозь слезы спросила Майя. – Если я употреблю на это желание всю силу своей воли? Быть может, тогда мне удастся…

– Быть может – если мы не будем тому противиться, – отвечала София. – Все дело в том, чья сила возьмет верх. Тех из нас, кто отнесся бы пассивно к твоему желанию, ты, вероятно, увидала бы…

– Да! Сила воли – великий рычаг во всем и всегда. Поэтому благоразумные создания им злоупотреблять не должны, – серьезно сказал Кассиний. – Теперь не время и не место, Майя, для бездельных опытов. Я должен побеседовать с тобою серьезно, прежде чем ты возвратишься домой. Пойдем со мной… Здесь тебя, пожалуй, будет теперь смущать невидимое многолюдство, а я проведу тебя в совершенно уединенное место.

Кассиний пошел вдоль зеленой изгороди-стены до поворота и там исчез. Прежде чем последовать за ним, Майя оглянулась и попробовала сосредоточить всю свою волю на желании увидеть хоть кого-нибудь из только что окружавших ее людей… Напрасно! Все снова превратилось для нее в цветущую пустыню.

– О Майя, Майя! – укоризненно проговорил ожидавший ее проводник. – Насколько же должен я любить тебя, чтобы терпеть такое неповиновение!.. Мне следовало бы тебя тотчас вернуть назад и предоставить твоей судьбе. Быть может, я не всегда буду иметь право так снисходить к твоим проступкам. Смотри, Майя, чтобы непокорность и тщеславие не одолели твоих хороших качеств и не погубили тебя.

Пылая стыдом и раскаянием, свесив повинную голову, Майя вошла в маленькую дверь, пробитую в скале, и, не смея возвысить более голоса, молча следовала за своим спутником по бесконечным подземным ходам, по сумрачным лестницам, все дальше вверх… Витая узенькая внутренняя лестничка постепенно суживалась кверху и в спиралях своих поворотов становилась круче и круче. Майе казалось, что они лезут на бесконечную колокольню.

Наконец они достигли круглой платформы не более двух саженей ширины. Вокруг сплошных стен этой воздушной башни, начинаясь на высоте человеческого роста, а кончаясь под самым голубым хрустальным куполом в виде блестящего конуса, покрывающим башню, точно ясным сводом неба, шли один над другим, уменьшаясь в размере, семь рядов частых круглых окошек. Их было по семи в каждом ряду, по семи вдоль и поперек, этих оконцев без рам – просто кружков матовых, белых стекол. Снизу они представлялись блестящими бусами, нитями жемчуга, семь раз охватившими островерхую вышку. В средине комнатки стоял стол со всем нужным для письма, и к нему от каждой из блестящих бусин были проведены проволоки, легко сообщавшиеся и разъединявшиеся со стоявшим на столе зеркалом.

– Садись, – указал Кассиний ученице на единственный стул, стоявший у стола.

Майя повиновалась, не смея сказать, что не устала.

Белый брат прислонился возле нее к стене во весь высокий рост свой. Широкие светлые одежды его падали тяжелыми складками до пола; небольшая темная борода, вьющаяся, как и темные волосы, падавшие до плеч из-под золотистого головного убора, обвивавшего высокий лоб Кассиния наподобие древних уборов аравитян, красиво обрамляли смуглое лицо с правильными чертами. Серьезно, печально, почти сурово было оно теперь… Майя не смела поднять на учителя глаз, и сердце ее сжималось и тоскливо трепетало при мысли, что она оскорбила, огорчила своего наставника, которого так давно не видала, хоть и жаждала увидеть! Она готова была пасть к ногам его, со слезами просить прощения и умолять, чтобы он ее не покинул во гневе. Но ее сдерживало небывалое чувство боязни: девушка не смела прервать раздумья Кассиния. Наконец он вздохнул и сам посмотрел на нее. Не гнев, а печаль была в его кротких глубоких глазах.

– Я не сержусь на тебя, – сказал он, ясно видя мысли Майи. – Мне только жаль тебя: ты еще далека от счастливой пристани. И в этот раз ты вряд ли окончишь миссию, возложенную на тебя искони. А желал бы я, чтобы ты сумела до того проникнуться стремлением работать на благо человечества и всю себя посвятить этой великой задаче так беззаветно, чтобы желание это служило тебе броней и лучшей защитой от всяких жизненных соблазнов и искушений.

– Ах, боже мой! Да какие же соблазны, какие искушения может представить скучная, пустая жизнь? – вскричала искренне Майя. – Если б не жаль мне было отца, я умоляла бы тебя, Кассиний, не отсылать меня к ней более.

– Потому что ты не знаешь своей жизни! Не знаешь ни ее горестей, ни наслаждений… И сохрани тебя от них судьба! Я надеюсь, что она окажется милостивой. Если бы ты сумела не поддаться ранним обольщениям, не навлечь на себя неотвратимую силу закона возмездия – неизбежную кару за грех, – юность твоя могла бы пройти без бурь… А в зрелых годах меньше опасностей.

– Так скажи же, скажи, что́ должна я начать! Научи меня, Кассиний!

– Да, я скажу тебе. Попытаюсь, хотя не знаю, имею ли право. Будет ли мне дозволено так рано, так легко, почти не испытав еще твоих сил в борьбе с жизнью, исхитить тебя из омута ее безумий, ее страстей… Не знаю, удастся ли? Но сердечно желал бы охранить тебя от искушений и гибели, если только удовлетворена твоя карма – неизбежный закон воздаяния.

– Какой жестокий, какой ужасный закон! – страстно вскричала Майя.

– Вот опять пустая, необдуманная речь, – печально заметил Белый брат. – В законах Предвечной силы не может быть ни жестокости, ни снисхождения, а есть только высшая, непоколебимая справедливость. Люди сами к себе жестоки или милосердны: смотря по тому, какое готовят для себя возмездие, дурное или доброе. Земная и вечная судьба каждой души, воплощающейся в жизнь, – в ее воле! Великий Учитель сказал: «Добрый человек из доброй сокровищницы сердца своего выносит плоды добрые, а злой человек из злого сердца своего приносит плоды злые». И вот эти добрые или злые плоды свидетельствуют против него вовеки! Они его каратели и его судьи, пока он не искупит злых страданием, а добрые не искупят его самого во спасение вечное бессмертного духа. Многие думают: какое счастие облегчать страдания и печаль! И так рассуждают многие, не додумываясь до простой сути, которая стала бы ясна даже младенцу, если б человечество правильно понимало свое назначение и цель бытия. Как думаешь ты, что составляет, собственно, личность человека: тело ли, данное на самый краткий срок, предопределенное к уничтожению, или высшее, бесплотное начало? Бессмертное ego – дух, осмысливающий и одушевляющий эту бренную оболочку?