— Я не знаю никого другого, молодой человек, а если бы и знал, не думаете же вы, что я их назову, а? И это не всегда подержанные машины. Вы не представляете, как часто продавцу новых автомобилей бывает нужно продать одну или несколько с приличной скидкой — тихо, осторожно. Со скидкой в зависимости от ситуации. А у меня есть и такая информация.

— А сейчас есть что-нибудь из новых? — нетерпеливо спросил Рой.

— Вот прямо сейчас нет. Как скоро вы ее хотите? Сколько собираетесь потратить? Модель?

Обсуждали, в основном, Рой и Мимавет, иногда вставлял замечание Дэн Стедман — достоинства «фиатов» и «пежо», «рено» и «фольксвагенов», их мощность, экономичность, цену и стоимость перепродажи. Наконец Мимавет сказал:

— Думаю, я знаю, что вы хотите, и знаю, где есть машина именно для вас. Приходите сегодня в семь вечера, у меня будет то, что вас интересует.

— Почему вы так уверены? — спросил Дэн.

— Когда занимаешься этим делом столько, сколько я, мой друг, знаешь своих заказчиков.

— У вас раньше было автомобильное агентство? — спросил рабби, которого заинтересовал этот странный человек и его грубоватые манеры. — Или вы и начинали как брокер?

Мимавет скорчил гримасу.

— Я приехал в эту страну без копейки денег, без друзей и без родственников, которые могли бы помочь. У меня было только то, что надето на мне, одни лохмотья. Я разбирался в машинах, точнее, в двигателях внутреннего сгорания. И если бы был здоров, стал бы автомехаником. Но я был больной, можно сказать, только что восставший из мертвых…

— Что вы имеете в виду — восставший из мертвых? Тогда ваше имя…

— Правильно. Мимавет означает «от смерти». Здешнее правительство ужасно хочет, чтобы вы сменили свое имя на ивритское. Платите лиру, заполняете бланк, и дело сделано. Так зачем было и дальше носить имя, которое дал моему деду или прадеду какой-то казак, когда за лиру я могу изменить его на что-то, имеющее смысл. Я восстал из мертвых и взял себе имя Мимавет.

Он засмеялся хриплым булькающим смехом, довольный произведенным на посетителей впечатлением.

— Вы хотите сказать, что были так больны? — настаивал рабби.

— Нет, я хочу сказать, что русские — да перестанет светить на них солнце — приняли меня за мертвого. То, что на самом деле искра не погасла, — маловажная деталь, которую они проглядели. Это национальное свойство русских — да родятся у них только девочки — не обращать внимания на мелочи. Их машины часто не работают потому, что они не могут заниматься мелочами вроде смазки или замены мелких деталей, которые выходят из строя. Как они говорят, это мелочи, а машина большая. Официально я был мертв.

— Это было во время войны? — спросил Стедман, загоревшись.

— Во время второй мировой. Поскольку я оказался в неправильном месте в неправильное время, я попал в концентрационный лагерь. В основном там были поляки и несколько русских. Я был единственным евреем.

Его голос внезапно стал сухим и наставительным как у профессора, читающего лекцию. Он говорил на идиш.

— Немцы рациональны. Когда им поручают проявить жестокость, они делают это рационально. А русский нерационален. В большинстве случаев его жестокость просто следствие небрежности и нерациональности. Он просто забывает о маловажных деталях вроде еды, одежды и крова, необходимых, чтобы пережить русскую зиму.

Я был образованный человек, инженер-механик, таких там было немного. И все же меня поставили на черную, неквалифицированную работу на открытом воздухе. За первый месяц я потерял пятьдесят фунтов. Единственное, что меня поддерживало, — я знал, что нас должен посетить лагерный врач. Он проверял здоровье заключенных, и именно он решал, кого в какую команду пошлют, в помещении или на улице, или, что хуже всего, в лесную команду. Наш врач был еврей.

Мимавет откинул голову назад и закрыл глаза.

— Я вижу его как сейчас: доктор Резников из Пинска, ученый и добросовестный член партии, новая порода евреев в социалистическом раю. Вы не поверите, чего мне стоило увидеться с ним, но я добился этого, успел сказать ему, что я еврей, и что если буду продолжать работать на улице, то умру через месяц. Я был болен, у меня была лихорадка, моей единственной обувью была пара кусков ткани, которые я оторвал от одежды и обмотал вокруг ног. Он не ответил, только пристально на меня посмотрел. И я ушел. Этого было достаточно. Я и не ожидал, что он ответит. Но он должен был запомнить меня. Он не мог ответить, для него это тоже было опасно.

— На следующий день нас построили, он шел вдоль строя, прикладывая руку ко лбу одного, приказывая другому широко открыть рот, щупая пульс у третьего. Это был медицинский осмотр. У помощника был список, он называл имена и затем записывал около каждого имени рекомендацию врача. Он подошел ко мне, внимательно оглядел и сказал помощнику: «Лесная команда».

— Эта лесная команда была занята прокладкой дороги через лес, вырубала деревья, вычищала кустарник, заготавливала бревна. Мы работали в лесу, побег теоретически был возможен, поэтому дисциплина была зверская. Маленькие группы работали на участках с отмеченными границами. Переступивших границу убивали. Нас выводили бегом еще до рассвета, мы работали до захода солнца, а затем строем возвращались в лагерь. Тех, кто отставал, били, и если не помогало — расстреливали. Каждый день назад возвращалось меньше людей, чем вышло.

— Я продержался три дня, а на четвертый, когда мы возвращались в лагерь, поскользнулся и упал. Пошел снег, они подгоняли нас, чтобы вернуться до начала бури. Охранник пнул меня ногой и приказал встать. Я старался. Как я старался! Я поднялся на колени, но тут же снова свалился. Другой охранник крикнул тому, который стоял надо мной, чтобы он поторопился. Он снова приказал мне встать, и когда я не смог, направил на меня винтовку. Другой охранник снова закричал, и мой человек спустил курок винтовки — равнодушно, словно в зайца в поле.

— Он выстрелил?

— Он выстрелил, и думаю, больше даже не взглянул на меня. Если выстрел был не смертельный, я бы все равно замерз — при условии, что волки не добрались бы раньше. На следующий день за мной послали бы похоронную команду. Это забавно, но знаете, какая мысль пришла мне в голову последней, перед тем, как я потерял сознание? А теперь доктор Резников считал бы меня годным для лесной команды?

— Но вы, похоже, не умерли, — сказал Стедман.

— Рана была поверхностной, холод, наверное, заставил кровь свернуться. Меня нашла старая крестьянка, собиравшая хворост. Она прятала и кормила меня, пока я не смог передвигаться. Я добирался сюда больше года, и поверьте, много раз я жалел, что выстрел не был смертельным.

— Тогда здесь вы должны себя чувствовать как в раю, — с чувством сказал Стедман.

Лицо Мимавета растянулось в жуткой улыбке.

— После того, как вы были мертвы, мой друг, вы просто живете от одного дня к другому. — Голос его внезапно оживился, и он деловито перешел на английский. — Приходите сегодня вечером в семь, и у меня, вероятно, будет для вас машина. Не тяните. Хорошая сделка не ждет.

На улице Рой спросил:

— О чем он так долго болтал на идиш? Рассказывал историю своей жизни?

— Нет, историю своей смерти, — сказал рабби.

— Вот как? — Видя, что рабби улыбается, он принял это за образец раввинского юмора. — Что ж… — Не зная, как реагировать, он повернулся к отцу. — Послушай, мне пора идти. Встретимся на том же месте сегодня вечером?

— Да я вовсе не намерен возвращаться сюда.

— Но папа…

— Если я вернусь, он поймет, что мы заинтересованы, и я заплачу бешеные деньги.

— Но…

— Он знает мое имя и знает, где меня найти. Если у него что-то получится, можешь быть уверен, он позвонит.

Увидев, что Рой явно разочарован, рабби сменил тему.

— В пятницу вечером твой отец придет к нам на шабатний обед. Миссис Смолл и я будем рады, если ты тоже придешь, Рой.

— Отлично, спасибо. Я обязательно буду.

Когда они возвращались, рабби сказал: