— Так что мне делать? Я не могу себе позволить кого-нибудь нанять.

— А ваша сестра в Иерусалиме?

Миссис Клопчук упрямо покачала головой.

— Почему нет? Это же ваша сестра. Если вам нужна помощь, самое разумное — попросить ее.

— Моя сестра, благослови ее Господь, на Новый год звонит, чтобы пожелать мне хорошего года. После смерти мужа я ездила к ним на Песах, пока был жив ее муж. И это все, что нас связывало.

— Вы оба стареете, — строго сказала Гитель. — Я знаю, что такое семейные ссоры. Одна что-то сказала, другая ответила, и вы уже не разговариваете друг с другом иначе как официально и вежливо. И в большинстве случаев никто не может вспомнить, из-за чего все началось. У вас такая большая семья, что вы можете себе позволить быть в плохих отношениях с сестрой?

Миссис Клопчук опять покачала головой.

— Смотрите, как замечательно все можно устроить. Она сдает квартиру в Иерусалиме и делит с вами расходы на жизнь здесь. Она ваша сестра. У вас много общего. Вы обе немолоды…

— Она старше.

— И если она почувствует себя плохо, вы поможете ей. Вы сможете заботиться друг о друге, а сейчас вы обе одиноки…

— Я скорее отрежу себе язык, чем попрошу ее.

— А если вам не придется, если я устрою так, что она приедет и проведет у вас несколько месяцев?

— Говорю вам, она не приедет. И она не сдаст свою квартиру кому попало. Она же с ума сойдет от одной мысли, что кто-то перепутает ее мясную посуду с молочной…

— А если я договорюсь сдать ее квартиру человеку, которому она может доверять абсолютно? Например, раввину?

«Сердечно приглашаем вас встретиться с рабби Хьюго Дойчем и миссис Дойч, а также пожелать счастливого пути рабби Дэвиду Смоллу и миссис Смолл, которые отправляются с длительным визитом в Святую Землю. Храм, малый зал. Воскресенье, 28 декабря, с 4 до 6 пополудни».

Так выглядело приглашение, отправленное всем членам конгрегации. Работа по оформлению, организации печати и рассылки была возложена на Малкольма Злотника, специалиста по рекламе (Злотник. Творческие контакты, реклама, договора).

Когда он представил свой проект правлению, были, конечно, и возражения.

— Черт, Мэл, — сказал Берт Рэймонд, — я имел в виду что-то вроде: «От всего сердца приглашаем вас на прием в честь…» — понимаешь, что-то официальное.

— Где ты живешь, Берт? Это же средневековье. Сегодня все просто и неофициально. Если послать такое приглашение, народ припрется в смокингах.

— Может, ты и прав, Мэл, — сказал Марти Дрекслер, — но тут не сказано, кто такой рабби Дойч. Я имею в виду, надо сказать что-то вроде «та-та-та, та-та-та… чтобы встретиться с нашим новым рабби, та-та-та, та-та-та».

— Да, но тогда народ может подумать, что рабби Смолл уезжает навсегда.

— Ну и? — Марти улыбнулся и поглядел на Берта Рэймонда.

— Ну и возникнет куча вопросов, и придется давать кучу объяснений. Эл Беккер, кстати, один из самых рьяных сторонников рабби. А я получил чек от «Беккер Форд-Линкольн» и…

— Это-то понятно, — сказал Рэймонд. — Я и сам сейчас делаю кое-что для Мейера Паффа и тоже не представляю, как он к этому отнесется.

Стэнли Агранат заметил, что надо бы написать «нашему дорогому рабби».

— С каких это пор он твой «дорогой рабби»?

— Всегда так говорят.

— Только на похоронах.

Оба рабби с женами стояли в конце малого зала, ожидая прибытия гостей. Было еще рано, и женская община занималась последними мелочами, расставляя чашки и блюдца, блюда с печеньем и нарезанным пирогом и споря о местах для цветов и украшений. Время от времени кто-нибудь из женщин обращался за консультацией к женам рабби, то ли потому, что благодаря своему положению они были для них высшей инстанцией, то ли просто как повод поговорить с новой ребицин.

Несколько членов правления стояли маленькой группой в стороне от суетившихся женщин, поглядывая в сторону двух рабби, которых оставили наедине для профессиональной беседы. В глаза бросалась разница между двумя этими людьми. Рабби Смолл был среднего роста, худ и бледен, рабби Дойч высок, строен, румян и широкоплеч. К тому же он был красив, с высоким лбом, увенчанным белыми волосами, которые казались еще белее рядом с черным шелком ермолки.

У него был орлиный нос и чувственный рот, обрамленный седыми усами и эспаньолкой. Когда он говорил, его глубокий баритон звучал ритмично, как у профессионального оратора, вовсе не так, как голос рабби Смолла, который даже на кафедре проповедника был монотонным и сухим. Никто не сказал, конечно, что сравнивает их, но это было видно из восторженного согласия, которым они встретили замечание Берта Рэймонда: «Здорово смотрится». И ясно было, что они все согласились, когда Марти Дрекслер добавил: «Вот так, по-моему, и должен выглядеть рабби».

Женщины пришли в такой же восторг от миссис Дойч, как мужчины от ее мужа. Она тоже была высокого роста, ее седые волосы были зачесаны на затылке вверх и скреплены гребнем. Это походило на диадему и придавало ей аристократический, почти царственный вид. В то же время она была проста и демократична. Когда президент женской общины представила ей членов организации, она сказала:

— Знаете, девочки, я конечно, никогда не сказала бы этого Хьюго, но, откровенно говоря, именно женская община руководит храмом.

Они были очарованы.

Все они любили Мириам Смолл, но так, как могли бы любить соседскую девочку из колледжа в коротких носках и мокасинах, которая приходила иногда посидеть с их ребенком. Рядом с Бетти Дойч она казалась не то что молодой, а просто незрелой.

Когда они подошли посоветоваться, где поставить декоративные подсвечники, Мириам сказала:

— Я бы поставила их в центре, чтобы они не мешали наливать чай.

Бетти Дойч отступила назад, чтобы лучше видеть стол, вернулась, передвинула подсвечники к концу стола, снова отошла и посмотрела на результат.

— Так они достаточно далеко от края, чтобы не слишком мешать, а стол кажется более длинным. Как вы думаете, девочки?

Их охотное согласие ясно означало, что ребицин теперь миссис Дойч. Заметив это, миссис Дойч взяла Мириам под руку, и пока они неторопливо возвращались к мужьям, прошептала:

— Когда не очень важно, какое принять решение, я взяла себе за правило всегда соглашаться с девочками из женской общины и поощрять их делать то, что они хотят.

— Сколько человек приходит на вечернюю службу в пятницу, рабби?

— Обычно от пятидесяти до семидесяти пяти.

Рабби Дойч поджал губы.

— При конгрегации из почти четырехсот семей? Хм. Вы организуете какую-нибудь рекламу?

— Только объявление в печати.

— А мы кроме информации в печати к пятнице еще всегда посылали открытки по почте. Я убедился, что это очень эффективно. Кроме того, я всегда стараюсь подобрать интригующее название для проповеди. Это помогает, поверьте мне. Что-нибудь актуальное…

— Вроде секса? — невинно спросил Смолл.

— Между прочим, темой одной из моих проповедей был секс в Талмуде[20]. В тот раз было полно народу.

Женщины присоединились к ним.

— Вы, наверное, собираетесь много путешествовать, раз впервые едете в Израиль, — сказала миссис Дойч.

— По правде говоря, мы не строили никаких планов, — сказал рабби Смолл.

— Дэвид не ахти какой турист, — объяснила Мириам.

— Рабби Смолл — ученый, — сказал рабби Дойч. — Думаю, большую часть своего времени он проведет в университетской библиотеке.

— Я не думал об этом. Я работаю над статьей, но все материалы уже собрал.

— Вы хотите сказать, что у вас вообще нет никаких определенных планов? — спросил Дойч.

— Просто пожить там.

— О! — Рабби Дойчу это показалось почти недопустимым, и он сделал вывод, что его коллега скрытен.

После неловкой паузы Бетти Дойч спросила:

— У вас есть родственники в Израиле?