Пока шли, Ютон рассказал, как Стрелка еще с вечера норовила вырваться за ограду. Когда ей этого сделать не удалось, она стала бросаться на стену с ожесточенным лаем. Как ее ни отгоняли, она не уходила. Поутру Дивон, поняв, что собака ведет себя так неспроста, приказал слуге сходить и выяснить, не случилось ли что.

– Я бегом отправился выполнять повеление хозяина. И вот, благодаря Стрелке, нашел тебя.

Камбила взял острую морду собаки в руки и принялся ее целовать. Она наградила его радостными прыжками, счастливым повизгиванием.

Увидев Камбилу одного, семья встретила его глухим, угнетающим молчанием. В нем Гланда уловил их вопрос: «Где брат?» О! Если бы он знал… Они так и не заговорили. Для Гланда это было невыносимо. Лучше бы они его стали ругать, бить и… даже судить. Хотя за что? За то, что он остался живым. Но так распорядились боги! Он готов был пойти на их суд. Только вечером, уходя к себе в опочивальню, отец остановился около него и, не глядя в глаза сыну, грубоватым голосом сказал три слова. Но они были какими-то загадочными:

– Отдыхай, набирайся сил!

«Набирайся сил? Для чего? Или будет все же… суд?» – думал он. И так прошло несколько дней. Они были какими-то неопределенными и раздирали Камбилу душу.

Это угнетающее молчание было нарушено внезапно появившимся в их сельбище тевтонским посланником. Это была не простая птица, а сам граф Конрад Фон Вернер, рыцарь. Это говорило о том, что у него была довольно ответственная миссия. Дивон знавал его, и сердце дрогнуло. Не показывая вида, он дружелюбным жестом пригласил его в хоромы. Они вдвоем прошли в светлицу.

Усевшись поудобнее, всем видом демонстрируя свое превосходство, он начал с того, что, не спуская глаз с большого боярина, заявил ему:

– Ваш сын, Руссинген, находится у нас в плену. Он нарушил наш договор… – при этом слове у Дивона промелькнуло в голове: «Какой договор? Я с ними никаких договоров не заключал», – а тот продолжал: – о том, что вы не будете помогать литовцам. Однако ваш сын нарушил его. Правда, он тяжело ранен. Мы его лечим, и он выздоравливает. Наш Великий магистр, человек доброй души, прощает его поступок. Но не может не потребовать с вас возвращения тех затрат, которые понесет наш небогатый орден. «Бедные!» – ехидно подумал Дивон и пытливо посмотрел на рыцаря. Тот понял его взгляд и, отведя глаза, сказал:

– Вы должны пять тысяч танат.

– Пять тысяч? – сорвалось с губ сдержанного Дивона.

– Да, – кивнул головой посланец и застучал пальцами по столу.

Хозяин на это ничего не ответил, а предложил непрошеному гостю отдохнуть с дороги. Рыцарь, приняв это за хорошую весть, с радостью согласился. После отдыха, в сопровождении Дивона, рыцарь направился в едальню. Хозяин, услышав за спиной шаги и пропустив гостя вперед, остановился на пороге и оглянулся. К нему приближался Камбила. Ему очень хотелось услышать о брате. Но отец зыркнул так, что тот вернулся назад. Выбрав удобное время, Камбила сумел шепнуть отцу, чтобы тот задержал гостя до вечера. Дивон вначале непонимающе взглянул на сына, потом его озарила догадка: «Гланда хочет выследить гостя!». Посуровевшее лицо Дивона расплылось в улыбке. Сын понял, что отец одобрил его решение. При вторичной встрече с тевтонцем боярина было трудно узнать. Из сурового, жесткого человека он вдруг превратился в обаятельного, гостеприимного хозяина.

– Я давно хочу установить добрососедские отношения с магистром, – начал он разговор медовым голосом, – хочу пригласить его к себе.

От такого резкого изменения хозяйского тона тевтонец заерзал на ослоне и почему-то часто заморгал, словно захотел заплакать. И совсем растаял, когда Дивон сказал:

– А сейчас приглашаю тебя, доблестный рыцарь, отведать то, что послал нам великий Перкунос. Опробовав мои угощения, ты подскажешь, что я должен сделать, чтобы достойно встретить великого из великих.

Последние слова окончательно сразили рыцаря. Кто может устоять перед таким приглашением? Может быть, кто-то бы и нашелся, но только не среди рыцарей. Несмотря на клятву они частенько нарушали ее, занимаясь чревоугодием.

– Ну что, рыцарь, согласен…

Под вечер ему помогли сесть на коня. Он и его люди не заметили, как за ними, словно тень, следовал какой-то всадник.

И в Московию пришла весна. Была она ранней, но дружной. Даже бурной. Мелкий, теплый моросящий дождик помогал очистить землю от снежного покрова. Река словно ждала этой помощи. Час от часу набирала она силу, на глазах становясь все более полноводной. Москвитяне перед закатом собирались на ее берегах, любуясь этой мощной, неуправляемой силой. Где-то в верховьях она начала безобразничать, вырывая с корнем могучие деревья, срывая с цепей оставленные лодки. Видя их, люди по глупому радовались, крича:

– Вон, вон… – показывая пальцем, – а вон еще….

Расходились, когда стемнело. Никто не думал, что многих поджидает беда. В ночь река, как из плена, вырвалась из берегов, сметая все на пути. Поднялся невиданный вопль, подкрепленный бешеным собачьим лаем. Зазевавшихся людей, как соломинку, подхватывали бурные грязные волны и уносили прочь. Напрасно молили они о помощи. Много бед принесла она народу. Спасшиеся, но оставшиеся без крова потянулись кто к князю, кто к боярам, слезно прося о помощи.

Но жизнь шла своим чередом. Отзвенели капели, отжурчали ручьи. Старательные хозяева успели залить в холодных медушах бочки живительным березовым соком, бабки нарвать березовых почек, чтобы на крепкой овсяной браге настоять доброе лекарство. Не забыли и о другом. Народ взялся дружно править ограды, чистить дворы. С чего бы это? А как же! Приближался великий праздник: Пасха! Ноне она какая-то особая. Изумрудом покрылись поля. Серые, печальные леса, оголенные, как смерд в татарский набег, начали радовать глаз молодой серебристой листвой. О, господи! Краса-то какая! А запах от этих, еще не окрепших, не распустившихся, а только проклюнувшихся листьев так и пьянил голову. Радоваться бы всему этому: весна красна. Да нет! Что-то сумрачна Московия. От двора к двору бежит страшная весть: занемог, сильно занемог Иван Калита свет Данилыч.

Ой! Не дай бог, что случится! При нем и мир, и спокойствие. Процветает Московия! К себе других притягивает. Забыли о татарских набегах. Сумел с ними подружиться князь. А как новый? Как Семен? Может, бог даст, все обойдется? Дай-то бог! Люди крестились, вздыхали, надеялись. Порадует ли на празднике он своим мешком? Калита!

Но вот и Пасха. К ночи живой цепочкой потянулись люди к Богоявленскому собору. И не только поучаствовать в службе. А узнать, будет или нет Иван Данилович? Церковь битком набита. А вокруг, как половодье, люди заполняют площадь. И бежит от приходящих внутрь собора: «Пришел?» А в ответ от головы к голове страшное: «Нет». Вот мимо прошествовал митрополит Феогност. Важный, сосредоточенный, по сторонам кланяется. Что-то припоздал. Знать, князя навестил. Не будет князя. А то бы вместе пришли. Уважают они друг друга. Это все знали. И радовались этому. От такой дружбы всем хорошо.

Началось пасхальное богослужение. Посреди храма – плащаница. Полуношницы начали читать особый канон. Все, как обычно. И необычно. Не чувствовалось праздничного подъема. Какая-то тяжесть словно давила на людей. Это заметно по их шаркающим ногам при совершении крестного хода. И вот радостные слова: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ…» На мгновение забываются тягостные думы, чтобы опять вернуться, когда пройдет это великое мгновение.

Да, Иван Данилович сильно болен. Приход Феогноста как-то оживил его. Он даже поднялся. Митрополит подложил ему под спину подушку.

– Что, пора? – глухо звучит его голос.

Он сильно изменился. Щеки провалились, выпячивая скулы, глаза ввалились.

– Лежи, князь, лежи! – митрополит положил ему на грудь руку.

– Не князь я, владыка, а инок Ананий, – тихо проговорил Иван Данилович.

– Так-то оно так, – митрополит присел на краешек лежака и взял его руку. Она была холодна. Ты, Иоанн Данилович, – опустив его руку, он поднял свою и продолжил: – князь… великий князь всея Руси. Ты первый на всю Русь. Таким и останешься навек.