© Торубаров Ю. Д., 2015

© ООО «Издательство «Вече», 2015

Внезапный свист, донесшийся с улицы, заставил вздрогнуть хозяйку дома. Этот звук напоминал птичий напев: «Спать пора! Спать пора!» «Никак твой перепел явился!» – оглянувшись на дочь, с каким-то змеиным шипением произнесла мать. Та, сидя за пряслицей, сучила льняную нить. От этих «ласковых» материнских слов дева вспыхнула красным маком. Резко вскочив, она нервно сунула веретено в пряжу и порхнула к двери.

– Марфа, ты куды? – преграждая ей дорогу, мать встала у двери. – Ты забыла запрет отца? – с угрозой в голосе произнесла она.

Нет, дочь хорошо его помнила. Ее отец, земец, очень гордился своим положением. Он не был еще боярином, но не был и смердом. Его уже никто не мог, как последнего, прогнать с собственной земли. Взять девку от смерда он готов, если будущий тесть при этом не запросит с него хорошего выкупа. А вот дочь отдавать за смерда, даже если тот вдруг предложит солидный выкуп, он ни при каких обстоятельствах не будет. Не доставало еще видеть насмешливые взгляды соседей: «Мол, пообнищал земец! Так-то и надо!» Да еще такую дочь! Одни глаза чего стоят! Да увидь ее боярин… Ха! Ха! Вон, сын старосты ужом около ее вьется. Да и отец его не раз намеки бросал. Конечно, Егор парень видный, не чета этому сопливому недорослю. Рослый здоровяк, пригож собой. Орлиный взгляд – смелый, открытый. Девки, конечно, за ним гужом. Любая побежит, помани он пальцем. Это он чувствовал как мужик, вспоминая свою молодость. Да, был он пригож по всем статьям. Из-за этого и в земцы попал. Никуда не делся папаша его будущей жены. В подоле бы принесла. Дочь пошла в него. Взял бы он, конечно, его, да куды четверых сыновей девать? Парни отмахали под потолочину. Решать надобно. Как тут тяжело не вздохнешь: где ж ему откупного набраться? Одна надежда – за Марфу взять. Баба было насела на него:

– Дочка-то перезреет! Может, а?..».

Он тогда вспылил:

– Не хочу, чтобы моя дочь… да еще такая! Да по миру пошла. Кто такой смерд? – вопросил он, глядя на свою Ульяну. Да так, что та даже присела. А он, довольный, продолжил: – Да он хуже раба. За того хоть хозяин застеняет. А за его кто? И ты у меня… смотри! – Он грозно погрозил пальцем.

Прошло время. Как-то Ульяна на дороге встретилась нечаянно с Прасковьей, матерью Егора. Она попыталась проскользнуть мимо, да та остановила:

– Ты чей-то, Ульянушка, мимо бежишь? Никак возгордилась. Аль забыла, чья ты подружка была? Да и кумушки мы с тобой – Ну куда той деваться? Пришлось остановиться. Не хватало, чтобы потом по людям глас пошел, что, мол, Ульяна заспесивилась.

– Ничего я не забыла, – Ульяна затеребила платок, – просто… скоро должны мои вернуться, обед варить надобно. Жеромы они у меня ой какие. Да Федора мойво ты знаешь.

– Все мужики одинаковые. А времечко-то еще есть, – Прасковья взглянула на солнце, оно еще не очень высоко оторвалось от земли, и лукаво посмотрела на подружку.

Та намек поняла.

– Ну, как у тя телушка-то растеть?

– Растеть, куды ей деваться! А у тя?

Разговор явно не клеился, был каким-то натянутым, но торопливо прошмыгнула мимо Марфа.

– Здравы будьте, тетуся Прасковья, – сказав, дева стыдливо опустила голову, слегка покраснела.

Горячо зыркнув глазищами, она заторопилась, словно ее кто-то хотел остановить.

– Ой, краса кака! – Прасковья произнесла эти слова сладким голоском. – Ой, кума, глаз за ней нужон. Глаз. Смотри…. Замуж ей пора.

Мать машинально посмотрела вслед удаляющейся дочери. Тяжело вздохнула.

– А ты не вздыхай, чем мой Ягор плох? А? Девки ему проходу не дают. А он… нет. Марфа, чую, в его сердце вошла. И че бы нам их не поженить? А?

Ульяна опустила голову, искоса взглянула на бывшую подругу.

– А, понятно. Федор твой… того… как же, земец! А давно он им стал? Да если бы не… Ну, ладно. Мой Ягор, може, еще и боярином будить. Вон он каков!

Ульяна молчала.

– Чего молчишь? Аль Федора боися? Дак, ты… держи в руках мужика. Пущай попробует у меня Яван слово противу сказать, так я б его…

Она не стала дальше продолжать, а как-то полупрезрительно взглянула на Ульяну. Баба такого выдержать не могла.

– Ладноть, – выдавила она из себя, – посылай сватов.

Она давно была за такое решение. Егор ей был по душе. Да кто нас, баб, спрашивает? Цыкнет мужик, а то и вожжами отходит. И на этом… конец.

Вернулась Ульяна домой, а на душе словно кошки нагадили. Вырвалось как-то это согласие. А что дальше? И попробовала она пустить в «дело» всю свою женскую хитрость и ласку. Вечером, подсев к мужу, голоском запела ему на ушко, не желает ли он кружечку бражки аль медовухи. Привстал Федор с лежаня. Не поймет, чо это с бабой. Раньше с устатку – и то со скрипом наливала. А щас… на тебе.

– Че ето ты така добра? Аль че надоть? Так говори.

– Федотушка, – она пододвинулась поближе, руку на его плечо положила, – да я… того, – сказала и замолчала. Боязно стало.

– Ну, че, говори, – он пятерней прошелся по всклокоченным волосам, расправил усы.

– Да я щас, принесу.

– Ну, неси.

Она шустро спустилась в подвал и вернулась оттуда со жбаном в руке. Взяв с полки братину, подсела к мужу.

– Держи! – и подала ему братину.

Тот, ничего не понимая, посмотрел на сосуд, потом на жену.

– Лей, – видя ее нерешительность, подтолкнул он.

Федор почти залпом выпил две братины. Хотел было и третью. Но жена поставила жбан на пол. Тот, расправив омоченные усы, произнес ласково:

– Ну, сказывай!

Такое обращение ее вдохновило.

– Федотушка! – стараясь произнести его имя как можно ласковее, начала она разговор. – Марфуша у нас стала видной девицей.

– Это так! – не без гордости произнес он, как бы намекая, на кого она похожа.

– Дак… того… пора ей и в замужество.

– А че, жених есть? – как-то быстро произнес он, глядя на супругу.

– Есть.

– Кто ж?

– Ой, парень хоть куды. Девки к нему, как пчелы на мед. А он… ни… Марфуша наша ему по душе. Да и она… на его заглядывается.

– Уж не Егор ли? – отодвигаясь, спросил он.

От его строгого, грозного тона ей стало не по себе. Но, еще на что-то надеясь, робко произнесла:

– Ен!

Лицо Федора исказилось в гневе. Стало страшным, злым, отталкивающим.

– Да я… я… – он стал задыхаться, глаза его бешено забегали по комнатушке, ища что-то подходящее.

Ничего не найдя, он пустил в ход кулак. Как она увернулась от удара, одному Богу известно.

Вскочив, словно кто-то ее подбросил, она юркнула в приспешную. Засов танцевал от его ударов, как юный цыганенок, выклянчивая у прохожего милостыну. Она с мольбой смотрела на эту деревяшку. И та победила. Когда человек выбился из сил, деревяшка спокойно легла на место. Ульяна еще долго не выходила из своего убежища. Наконец Федор позвал ее. Его голос был уже не таким грозным. Она открыла дверь.

– Собирай на стол, – приказал он.

Уже сидя за столом, уписывая нехитрую снедь и строго глядя на Ульяну, он произнес:

– Еще раз услышу… – и погрозил кулачищем, – и ей скажи, чтоб не заикалась.

Ульяна поняла, что тот имел в виду Марфушу.

И вот этот свист. Дочь ловко нырнула под ее руку, дверь скрипнула и Марфу только видели.

– Ты смотри… недолго! – только и успела крикнуть мать вдогонку.

И вот он, кустище боярышника, разросшийся так, что издали его можно было принять и за стожок сена. Плотненький, округленный, с овальной верхушкой. Главные его достоинства были в том, что рос он недалеко от Марфиного дома, а внутри было незаросшее пятно, куда Егор притащил колоду, и они, сидя на ней, прятались там от глаз людских.

Он уже знал о случившемся, мать рассказала. Как та успела об этом узнать, одному Богу известно, и ему хотелось услышать от самой Марфы ее решение. Сам он считал, что спасение в одном: он должен ее похитить, как это было у их предков. Но вот согласится ли она на это?