Музыка заканчивается, она неохотно распахивает глаза, тянется, как кошка. Бросает взгляд на спидометр, потом на меня.

– Ты сегодня медленней ведешь, чем обычно, – замечает она.

– Ну, нам же некуда спешить, – резонно отвечаю я – Весь день наш.

– Ночью я разговаривала с Арсеном, – облизывая губы, говорит Айлин и хмурится. – Он рассказал мне о том, что значит тот укус Америго, что он оставил на моей шее… Метка любовника. Почему ты ничего не сказал об этом?

– А это что-то бы изменило?

– Это ведь серьезный знак, да?

– Вообще, или конкретно для Америго? – уточняю я.

– И то, и другое, – кладя руки на колени, отвечает Айлин. – Это что-то вроде признания в любви?

– Я готов провести с тобой вечность, – поясняю я. – Можно искусно врать себе, другим, но тело лучше знает, что ты чувствуешь на самом деле. Оно не способно лгать. Поэтому подобные метки не такое частое явление, как человеческое признание в любви. Впрочем, вампиры сами по себе влюбляются очень редко.

– У него было много девушек, с которыми он был готов делить вечность?

– Я знаю об одной. Он был с ней вместе около шести веков, но потом она погибла. Америго долго переживал из-за этого и сосредоточил свое внимание на драках и поисках плохих парней. Но мы не общались с ним тысячу лет, кто знает, какие метаморфозы могли произойти в его сознании?

– Получается, я что-то значу для него? – никак не может успокоиться Айлин.

– Типа того… – нехотя соглашаюсь я. – Меня настораживает, что у тебя появляется симпатия к нему. Это похоже на стокгольмский синдром, и ничего хорошего в этом нет.

– Я за собой ничего такого не замечаю, – признается Айлин. – Может быть, тебе просто кажется?

– Увы, нет. И меня это беспокоит. Потому что это, скорее всего, именно то, чего добивается мой брат – чтобы ты сама оправдала его, и ему стало легче жить, – это наглая ложь, но я хочу, чтобы она продолжала плохо о нем думать.

– Как так получилось, что стали братьями?

– Первый раз я увидел его, когда он дрался на арене с другим претендентом в вампиры. Правда, тогда я знать ничего об этом не знал. Моя цель была выиграть десять поединков и обрести свободу. По крайней мере, так мне обещали те, кто захватил в плен мое судно и убил моих людей.

Позади остались девять поединков, из которых я вышел победителем, но последний все равно страшил. Ведь я уже был в курсе, как бывает капризна удача. Раз – и в решающий момент у нее берет и портится настроение, а ты потом, как дурак, разгребаешь последствия. Один из смотрителей сказал мне тогда: «Это твой будущий соперник. И ты должен будешь убить его, чтобы стать свободным».

Я был готов, у меня больше ни к кому не было жалости. Но когда мы вышли на арену, все оказалось не так просто. Силы оказались равны. Никто не хотел проигрывать, слишком высока была ставка, и поэтому никто не мог победить. Вымотанные, мы оба упали на песок и уже не смогли подняться. Тогда Тео, наш будущий создатель, объявил ничью и потребовал привести нас двоих к нему в башню после заката.

Мы были обращены в один день – большая редкость для нашего мира. Превращение давалось тяжело: нам казалось, что мы умираем, что дикие звери рвут наши тела на части. Мне было хуже, чем ему, начались галлюцинации, он поддерживал меня, ухаживал. Тогда мне начало казаться, что я больше никогда не останусь один. Потому что у меня появился брат, тот, с которым мы всегда будем наравных. Америго никогда не рассказывал о себе. Мне сказали; он попался, когда шел мстить за смерть своих родителей. По каким-то своим причинам вампиры выкупили пленников у варваров. Конечно, я пытался его расспросить о прошлом, но он каждый раз уходил от подобных разговоров, а потом попросил больше никогда его об этом не спрашивать. Мол, его жизнь началась в тот момент, когда он обрел брата. Я с уважением отнесся к его просьбе. Больше мы об этом не говорили.

– Прям идеальная парочка, – Айлин улыбается краешками губ, ее взгляд становится теплым.

– Но на деле – мы очень разные. Америго более бесшабашный, безрассудный, амбициозный и упрямый. Любит рисковать и не сдается до последнего. Он невероятно упертый, но это именно то, что несколько раз спасало нас. Когда я терял надежду, он продолжал бороться. И вдвоём мы побеждали.

– Если бы ты присоединился к нему, переворот бы удался.

– Скорее всего. Но я так хотел быть правильным, что… – я внезапно замолкаю. В памяти всплывают слова танцора их клуба «У Вагнера». «Быть правильным хорошо, но не верно». Не на это ли он хотел указать мне?

– Сожалеешь об этом?

– Иногда думаю, что надо было рискнуть хотя бы разобраться. Но сожаления нет, – честно отвечаю я.

Мы подъезжаем к лесу. Дорога пустынна, машин нет. Паркуюсь на обочине. Пока вожусь с ключами, Айлин вылезает из салона, тянется, разминает ноги. Наблюдаю за ней через стекло. Чувство безысходности достигает своего апогея, под ребрами начинает противно свербеть. Выхожу из авто, окликаю девушку, она тут же подбегает и берет меня под руку. Неспешно мы входим в лес. Под ногами шуршит ржавая листва. Воздух, прозрачный, чистый, обжигает трахею. В нем сладковатый запах гниющих листьев и сырой земли. Он пьянит, дает ощущение эйфории и глубокого одиночества. Дина не ошиблась с выбором места. Оно идеально подходит для того, чтобы уйти на сторону.

– А каким ты был, когда жил человеческую жизнь? – промолчав целых десять минут, радует меня новым вопросом Айлин. – Что любил? О чем мечтал?

– Я был одержим морем с детства. Мог часами сидеть на берегу, смотреть на волны. Когда подрос, отец брал меня с собой рыбачить на лодке, это были одни из самых счастливых воспоминаний детства. Но я хотел большего. Выбраться из нищеты, в которой мы жили, стать значимой личностью, которую уважают и боятся.

– А потом?

– Попал матросом на пиратское судно. Наблюдал, запоминал, осваивал. В одну из ночей понял, что это и есть мое призвание. И стал пиратом. У меня была своя команда, корабль. Сперва один, но по мере нападений, их становилось все больше, равно, как и добычи. Я достиг того, чего хотел – авторитета и денег. Мне казалось, что я уже миновал все искушения, и теперь, когда я стал крепок духом, так будет всегда. Опыт имелся, враги меня боялись, но не тут-то было. Не будь я таким самонадеянным, все могло сложиться иначе.

– Если бы все было иначе, мы бы не познакомились, – говорит Айлин. Освобождает свою руку из-под моей и прислоняется спиной к дереву.

– Были бы другие варианты, – возражаю я, думая, какое бы это было счастье, если бы я ее никогда не знал. Не получил бы письмо Елены с ее страшной просьбой, не приехал в этот город, не должен бы прямо сейчас оборвать ее без того недолгую жизнь.

– Хочу просить тебя о небольшом одолжении, – пряча руки за спину, взволнованно говорит Айлин – Оно покажется тебе странным, но мне это необходимо. Мы ведь друзья? Ты не будешь осуждать меня?

– Ты сама все прекрасно знаешь. Переходи к сути, – прошу я, не сводя глаз с ее шеи. Что решить? Задушить ее? Или же зачаровать и сломать шею?

– Поцелуй меня.

Эти два слова звучат для меня как гром среди ясного неба. Я ожидал услышать все, что угодно, только не это.

– Тебя это ни к чему не обязывает… – видя мое замешательство, продолжает Айлин. – А мне поможет кое в чем разобраться. Дело в том, что…

Будь ситуация другой, я бы придумал повод уклониться от просьбы, отшутился, стараясь не обидеть, но сейчас это было фактически ее последнее желание. Я не могу отказать ей в этом, так же, как не могу нарушить посмертное обещание Елене. Надо же так вляпаться!

Не даю ей договорить. Касаюсь руками ее лица и наклоняюсь к губам. Ее дыхание, такое горячее, пряное, волной обдает мне кожу. Когда я целую ее, меня охватывает волнение, схожее с торжеством, когда добиваешься того, о чем долго мечтал. В первый момент она не отвечает на поцелуй, но, когда мои пальцы скользят ей в волосы, оказываются на затылке, словно пробуждается. Ее губы, доселе робкие, становятся все настойчивей, горячие руки обвивают мне шею. Чувствую эйфорию, которая бывает при влюбленности. Когда теряешь голову от страсти, понимаешь, что дальше заходить нельзя, но остановиться не можешь – будь, что будет! Волнение сменяется агрессией, нестерпимым желанием обладать ей здесь и сейчас. Тело перестает меня слушаться, отдаваясь на волю инстинктов. Айлин, видя изменения в моем поведении, пугается, пытается отстраниться от меня. Но я не позволяю ей этого сделать. Разорвать на ней одежду, подчинить своей силе. Наваждение полностью захватывает меня.