Замечаю у него акцент. Он странный и не похож ни на один, что я когда-либо слышал.

-– Расскажите мне о том, что здесь происходит. Кто стоит за этой травлей? – прошу я. Он оборачивается и долго смотрит на меня. Молчание тяготит меня, но не осмеливаюсь его прервать. Машинально вслушиваюсь в удары его сердца. Двадцать семь. Всего двадцать семь. Для вампира это слишком много, для человека слишком мало.

– Знаете, сам этого не могу понять. Айлин чудесная, талантливая девушка, но этого никто не замечает. Видят лишь ее недостатки, скверный характер, ужасные манеры, задиристость. Когда она входит в класс, других детей словно переклинивает от отвращения. Они даже забывают, где они находятся, начинают шипеть, швырять в нее бумажками. Я все понимаю, везде есть свои изгои и свои короли. Но то, что творится вокруг Савро, не похоже ни на что. Она словно… Проклятая.

Что ж, профессор недалек от истины. Все так и есть. Только от знания этого никому не легче.

– Если брать проклятие за истинную причину травли, то переезд ничего не изменит, – возражаю я. – В другой стране тоже будут над ней издеваться.

– Вот вы – особенный. У вас нет к ней ненависти. Так, небольшое недовольство. И оно, скорее всего, ваше личное, а не по отношению к девушке.

– Получается, вы тоже не из обычных людей, – парирую я.

Рогожкин улыбается. У него белые, крепкие зубы, которым может позавидовать любой. Улавливаю легкий запах эфирных масел, что исходит от его тела.

– Дайте ей почувствовать свою любовь. Ведь когда мы по-настоящему любимы, все проклятия обращаются в прах, – мудро говорит он. Его взгляд становится тяжелее и тоскливей. – А ваше сердце переполнено ею. Позвольте ей следовать своему назначению.

– Не совсем понимаю вас, – смущенно произношу я. Жду, что Рогожкин посмотрит на меня, как на идиота.

– Молодой человек, нет ничего вечного. Все рано или поздно заканчивается. И даже если вы знаете, когда будет поставлена точка, вы не должны прятать себя. Выключать свои чувства, бояться боли. Она все равно будет, как бы вы ни старались ее избежать. Но когда вы проживете свою жизнь полностью, проявляя то, что в вас есть, веря своему сердцу, боль продлится недолго. Потому что любые страдания – это наши непроявленные чувства, невысказанные мысли, незаданные вопросы.

А Рогожкин не так прост, как может показаться на первый взгляд. Не могу избавиться от ощущения, что едва я переступил порог его класса, он уже знал обо мне все.

– Кто вы на самом деле? – не справляюсь со своим любопытством я.

Профессор лишь усмехается.

– Тот, кто старше вас на две жизни. И видит, чуть больше, чем вам бы хотелось. Вы ведь пришли ко мне с двумя вопросами. Задавайте второй, – говорит Рогожкин. Берет лейку, подходит к подоконнику, уставленному цветами. Начинает поливать их.

– Да, все так. Обратиться к вам мне посоветовал Джозеф Бронштейн.

– О, да, помню этого любопытного малого, – оживленно говорит профессор. Он оборачивается ко мне, на его губах сияет улыбка. Но тут же меркнет, уступая место грусти. – Жаль, что его больше с нами нет. Не знаю в курсе ли вы, что он скончался.

– Нет, я об этом ничего не знаю, – новость удивляет меня. – Как это произошло?

– Не могу сказать вам деталей. Его нашли в своей лавке повешенным. Сам он на это решился или ему помогли – вряд ли мы узнаем правду. Записки он не оставил.

Сомневаюсь, что старик сам полез в петлю. Хотя, если внушение подействовало, и он осознал, что никогда не станет обладателем этой книги, то вполне мог удавиться с горя.

– Вам знакома эта книга? – вынимая из сумки свое сокровище, спрашиваю я. Рогожкин несколько секунд изучает книгу на расстоянии, потом берет ее в руки. На его лице брезгливо-удивленное выражение.

– Да, более чем, – после долгого молчания отвечает он. – Откуда она у вас?

– Погибший друг оставил в наследство.

– Что вы хотите от меня? – устало спрашивает Рогожкин. Садится на стол, кладет ее перед собой. Бегло пролистывает страницы. Для историка он относится к ней слишком небрежно.

– Я слышал, что есть три тома, написанных пророком Чори. О людях, мироустройстве и мистических существах. О чем повествует этот?

– У вас тот, за который любой смертный готов продать душу, – отодвигая от себя книгу, говорит Рогожкин. – О том, как исцелить любую болезнь, сделать человека бессмертным, подчинить его своей воле. С ней вы можете стать богом. Если, конечно, сможете ее расшифровать.

– Я рассчитывал на вашу помощь. Мне неизвестен язык, на котором она написана.

– Мне жаль, но я вам в этом деле не помощник, – голос Рогожкина звучит резко, очарование его могущества становится тусклее. – Обнародование этого текста погубит человечество. Мне такая перспектива не по душе.

– В каком смысле – погубит?

– Духовно. Люди перестанут понимать суть вещей. Видеть свой путь. Они поймут, кто они, зачем здесь, и тогда жизнь потеряет смысл, – голос профессора звучит безучастно, как у свидетеля, которого в сотый раз допрашивают неугомонные следователи.

– Если вы не хотите принимать в этом участие, быть может, посоветуете мне хорошего шумеролога?

– Он вам не поможет. Текст книги написан на аквидонском языке.

– Никогда о таком не слышал. Что это за язык такой?

– Тот, на котором говорили те, кто создал человечество, – по глазам Рогожкина понимаю, что он жалеет о сказанном.

– Откуда же вы его знаете? – настораживаюсь я.

– Это имеет какое-то значение? – вскидывает брови Рогожкин.

– По сути – нет. Но подкидывает довольно-таки фантастичные предположения.

– У юных часто бывает богатое воображение, – улыбается Рогожкин, и его взгляд теплеет.

– В таком случае вас не удивит мой следующий вопрос… – собираюсь с духом. – Знал ли Чори о том, как сделать вампира смертным, убить его посредством лекарства?

Рогожкин смеется так, что на его глазах выступают слезы. Щеки розовеют. Ощущая неловкость, переминаюсь с ноги на ногу.

– Вы сделали мой день, молодой человек, – сквозь смех говорит он. – Спасибо вам. Я надолго запомню это утро, знайте.

– Ну вы же все понимаете, – склоняясь над столом, за котором сидит профессор, говорю я. – И я все понимаю. Давайте не будем лгать друг другу.

Повисает тягостное молчание. Мужчина поднимается из-за стола, сует руки в карманы пиджака. Медленно проходится по классу. Оборачивается, смотрит на меня.

– Вижу, что вы больны, – с сожалением говорит он. – И сочувствую вам, по-отечески искреннее. Осмыслите, для чего вам нужна эта болезнь. Тогда придет исцеление. Все остальное лишь отсрочит неизбежное. Большего я вам сказать не могу.

– Где я могу найти книгу о мистических существах?

– Мне это неизвестно, – отвечает Рогожкин. Поднимает руку, бросает взгляд на часы, закрепленные на запястье. – Вынужден попросить вас уйти: ко мне скоро придут ученики. Берегите Айлин. Она – сокровище.

Видя, что я медлю, профессор указывает мне рукой на дверь. Спохватываюсь, беру со стола причину своего визита, убираю в сумку, и быстрым шагом покидаю класс учителя истории.

Поохотившись и восстановив силы после утреннего кровотечения, отправляюсь в дом Елены. Слова Айлин о пропаже ее телефона засели у меня в мозгу. Если убийца забрал его с собой, значит, он мог выдать его с головой. Что же там могло быть такого? Открываю дверь ключом, прохожу внутрь. Здесь все чисто прибрано Ритой и Диной. Пыль стерта, вещи расставлены по местам. Тщательно осматриваю ее стол, личные вещи. Потом перебираюсь на кухню, заглядываю в шкафчики, на которых бодрым строем выставлены банки с крупами, лежат пакеты с засушенными травами. Шорох в прихожей заставляет меня насторожиться. В один прыжок оказываюсь там и вижу, как на пороге топчется дворник, вытягивает шею, пытаясь заглянуть внутрь. Увидев меня, пугается, делает шаг назад.

– Вы кто такой? – не растерявшись, спрашивает он.